Дом последней надежды

Он пугал.

И все же…

— Я не хочу умирать, — сказала я божеству. И красные глаза налились светом.

Проснулась я в поту, но… живой. Наверное, это само по себе можно было счесть удачей.

Следующие несколько дней прошли в атмосфере мрачной, похоронной. Не знаю, откуда подробности стали известны женщинам, но на меня смотрели с откровенной жалостью. И не только ко мне.

Я понимала.

Я дала им надежду, а теперь ее лишала.

Не я лишала, но это уже детали. И, наверное, если бы я тотчас слегла с ужасной болезнью, они окончательно бы уверились, что от этой жизни ничего хорошего ждать не стоит, но…

Я просыпалась.

Выходила к завтраку. Работала в саду. Разбирала счета… вела беседы о том, что нам нужно для лавки, которая откроется… всенепременно откроется… разрешения еще нет, но оно будет… законного повода отказать нам нет.

Правда, помимо закона, — а кодекс я изучила вдоль и поперек, — имелись еще и традиции, но…

…я жила.

Я заставляла себя улыбаться.

Держать лицо.

Заниматься мелкими домашними делами и именно последнее, кажется, убедило домашних, что опасность не столь уж и велика.

— Нет, — сказала Юкико, обняв живот. — Я не хочу уходить, госпожа.

И голосок ее дрожал.

А я… я вот чувствовала себя последней сволочью. Знала же, что выбор ей давать нельзя, что следует приказать. Приказу девочка подчинилась бы, а я тут демократию развела.

— Он тебя пугает?

Юкико потупилась.

Не пугает, стало быть… и видела я, как она приняла крохотную змейку на кожаном шнурке. То ли украшение, то ли амулет. Подозреваю, что амулет, поскольку змейку Юкико не снимала.

Доверяет.

Если бы не доверяла, подарок бы не приняла или, приняв, отнесла бы в храм…

— Нет, госпожа…

— Не нравится?

Нравится.

Я вижу румянец на щеках ее… и этот ищущий взгляд хорошо знаком. И… нет, о любви говорить пока рано, но интерес имеется, а это уже не мало.

— Тогда почему…

Она вздохнула.

Прижала руки к животу.

— Ты знаешь, что здесь… не в полной мере безопасно? Особенно для беременной… или младенца.

…роды влекут нежить. И кровью, и болью, которую пьют криворотые желтозубые агари, призрачные повитухи. Они выползают из-за грани и окружают роженицу, защищая ее от прочих охотников до слабой человеческой плоти.

Они срывают крики с губ.

И, напившись досыта, раздувшись, вылизывают младенчика синими языками. И слюна их защищает его от болезней и бед. Редкий случай…

…но если роженица зла или неспокойна, то между честных агари попадаются теневые их двойники. Они-то пьют не только боль, но и радость тянут, и саму жизненную силу. Оттого и случается, что женщина, разродившись благополучно, начинает таять или вовсе лишается разума…

…а младенец и вовсе легкая добыча.

Не досмотрит нянька.

Прикроет на мгновенье мамка глаза. Или кто-то по злому умыслу сунет в колыбель пару лепестков сушеной черемухи. А может, не по злому, занесет в окно пылинку или нить с чужой одежды, а по ней что угодно пробраться может…

Душа у младенца в теле непрочно держится, что росток с молодыми корнями. Такой вырвать легко, а вместо него…

…может, и случилось подобное с мужем Иоко? Как знать… душа чужая в теле приживается, да только с каждым годом ей все неуютней становится. Мертвому, как ни крути, живым не стать.

И мне, получается, тоже…

Юкико кивает.

Она тоже слышала эти истории. Я их не одобряю, но женщины все равно шепчутся на кухне, да и раньше… наша память хранит многое, и не всегда это полезно.

— Тогда почему?

— Я… не знаю, — она вздыхает и плечики опускаются. — Просто… нельзя туда идти.

Глаза с поволокой.

Застывшие слезы.

— Там опасно, — Юкико кусает губы. — Всем… ему тоже… я говорю, а он не верит.

Это прозвучало жалобой.

— Скажите, чтобы он туда не ходил… он вас послушает.

В этом, честно говоря, я изрядно сомневалась. Но слова Юкико честно передала. И исиго, ущипнув себя за ухо, произнес:

— Нехорошо…

А что нехорошо, не объяснил. Я же уточнять не стала. Хватало своих забот… тьеринг опять исчез, то ли в море ушел, то ли вороны принесли очередные слухи, и он благоразумно решил держаться в стороне. Я его понимала — у каждого своя шкура, а в героических мужчин я давно перестала верить — и не осуждала. Хотя, признаюсь, было немного обидно.

Что до прочих…

— Я не уйду, — Шину мешала похлебку и так, что во все стороны летели горячие капли. — И не просите…

— Не прошу.

Она кивнула и губы поджала.

Кэед, пересчитав монеты — осталось сотня золотых, по двадцать на каждую, ссыпала их в шелковый кошель, а его сунула под подушку. Пригодится.

— Если захотят избавиться, найдут где угодно. А к тебе я уже привыкла.

Это было произнесено с нотками снисходительности, будто Кэед приходилось объяснять ребенку вещи очевидные.

Мацухито к деньгам и не притронулась.

Всхлипнула и убежала.

Араши нахмурилась и погладила клинок.

— Пусть только сунется…

И призрачный мой страж заворчал, вот только уверенности ему не хватало… в общем, мы ждали. И ждали… и уставали от этого ожидания. Страх не исчез, скорее разум вытеснил его, прикрыв ворохом неотложных дел. А их, как ни странно, хватало… еще следовало бы заглянуть к моему знакомому дракону, ибо подозревала я, что завещание, оставленное у другого душеприказчика, исчезнет, если не сразу, то позже… у наместника армия чиновников, которые ежедневно правят морем бумаг. И разве не способна в этом море затеряться маленькая капля?

А дракон…

На мою записку он не ответил. Соваться же к дракону без приглашения было по меньшей мере неразумно…

…как и выходить на улицу.

Но, признаюсь, третья неделя, проведенная взаперти, изрядно подорвала мое душевное состояние. Быть может, для местных подобная уединенная жизнь и являлась нормой, но меня не успокаивали ни садик, ни пруд, ни уж тем паче вид соседского забора.

И я решилась.

Глава 26

…не одна.