Домашний быт русских цариц в Xvi и Xvii столетиях
Шрифт:
Мы увидим ниже, что так называемую белую хамовную или полотняную казну заготовляли по годовому окладу несколько особых слобод. Все это заготовление вместе с мастерами и мастерицами находилось в заведывании царицына Приказа мастерской палаты. Обыкновенно царицы сами пересматривали доставляемые полотна, скатерти, убрусы, пряжу и т. п. предметы льняного дела, сами сортировали их, иное оставляя для собственного употребления, иное назначая для даров и даже на продажу, что залежалось или не слишком чисто было сделано. Так в и 631 г. мая 3 царица была в своей казне в мастерской палате и велела перед собою выбрать на продажу 27 столбцов (кусков, свернутых столбцом) скатертных задейчатых, 24 столбца хлопчатых, 34 столбца тверских, 30 полотен двойных гладких лежалых и не лежалых, 8 полотен двойных полосатых, 32 полотна тройных полосатых, 20 полотен тверских; а выбрав, велела их оценить, а оценя, продать. Всего таким образом оценено торговыми людьми на 101 р. 8 алт., а продано сверх оценки с прибылью на 51 р. 6 алт. 2 денги. — В 1632 г. сент. 6, царица была в своей казне и взяла 2 утиральника полосатые, убрусное полотенцо, полотно основное, 5 полотен тройных гладких, 15 полотен тверских, 30 полок убрусных. В 1633 г. генв. 21 царица была в своей казне и пожаловала Фед. Ст. Стрешневу (своему дяде и дворецкому) полотно двойное да полотно тройное гладкие; да отставных столбец скатертный, да полотно тройное; да дьяку Сурьянину Тороканову полотно тройное гладкое; да царица выбрала в своей казне на продажу по оценке на 90 р. 10 алт., а денег взято продажею, а не по оцене, 126 р. 28 алт. 2 д. — В 1640 г. окт. 8 царица смотрела своей Брейтовской казны, т. е.
Иной раз таким же образом царица пересматривала свой гардероб, назначая поношенное или залежавшееся в отставку, именно «в отдачу», т. е. в дар кому либо из своих родственниц или из своих комнатных, а также на перешивку детям. — Родственниц своих царица одевала по большой части, если не с собственного плеча, то всегда из своей казны и из своей мастерской палаты готовым платьем, постройка которого, без сомнения, происходила при ее же непосредственных хлопотах и заботах. Мелкие свидетельства всему этому мы найдем в отделе материалов, в записках верхового взноса.
В известное время царица принимала доклады о разных делах по ведомству своего Постельного Приказа и своего дворцового обихода от дворецкого или от дьяка, а большою частью чрез своих дворовых боярынь и преимущественно от боярыни крайчей. Главные дела касались хозяйского и служебного устройства различных частей царицына обихода и всего ее чина. Она утверждала, конечно не без совета с государем, определение и увольнение всех служителей своего двора; приказывала те или другие расходы, выдачи, раздачи, покупки, посылки, подачи и т. п. По всему вероятию ее же решениям подчинялась и ее судимая или судная палата, где судился ее царицын чин, когда его дела касались каких либо дворцовых случаев и обстоятельств, особенно по отношению к каким либо беспорядкам, производимым во дворце или, еще важнее, к посягательству нанести беспокойство государеву семейству, какой либо вред его здоровью или чем либо оскорбить его. Подобных дел случалось не мало вследствие неимоверной дворцовой подозрительности и частых изветов или доносов.
Впрочем в дневном деле у царицы преобладало всегда дело милосердия, дело помощи бедным, нуждающимся. Мы видели, с какою щедростью раздаваема была царицею милостыня нищим во время богомольных выходов и вообще во время богомольных дней. Но и кроме нищих, множество бедных людей, преимущественно женщин же, и главным образом из служилого только сословия пользовались всегдашним доступом к милосердию царицы, подавая ей через дьяка особые челобитные о своих нуждах и приурочивая эту подачу челобитных большею частью к праздничным и особенно к именинным царским дням. По всему вероятно челобитные читались самой царице. В них вдовы и сироты рассказывали свою горькую нужду и бедственное положение: кто по сиротству шел в монастырь и просил на «постриганье»; кто просто извещал, что «судом Божиим, государыня, нет у меня ни отца, ни матери, вступиться в бедность мою некому»; кто просил окупить с правежу: «стою я бедная в напрасне в 8 рублях на правеже (в долгу), а окупиться мне нечем»; кто писал: «сговорила я дочеришку свою замуж, а выдать мне на срок после Крещенья в первое воскресенье, а выдать мне нечем: или; «а детишки мои часовники повыучили, а псалтыри купить не чем, прикажи на псалтыри дати, чем тебе, государыня, Бог известит»: или: «мужа моего убили на вашей службе под Каширою, у Троицы на Белах Песках, за вас государей голову положил и кровь пролил. Пожалуй меня, бедную вдову, за мужа моего службу и за кровь, вели меня постричь в свое богомолье, в Вознесенский монастырь; а я стара и увечна и скитаюсь меж двор; чтоб я, бедная волочась меж двор, не погибла; а я, государыня, нага и боса». Очень часто челобитчики изъясняли только, что скитаются меж двор, помирают голодною смертию, в конец погибают, а поить и кормить, и одеть и обуть не кому, роду и племени нет, помощника себе никого не имеют, окроме Бога и «тебя великой государыни». Иной раз в челобитной какой либо вдовы излагалось нечто в роде послужного списка, рассказывались подвиги и служба мужа. В 1642, февр. 16 царице была подана между прочими следующая челобитная: «Государыне царице и великой княгине Евдокее Лукьяновне бьет челом бедная и безпомочная вдова, древняя и скорбная, тверитина Камышникова женишко Рудакова Марьица: служил муж мой прежним государем и вам государем в сотниках в стрелецких всякие ваши государевы службы, в датцких и в свитцких немцах и в Стекольне был три года и вышел к Москве; а после того был на Низу в Астрахани с головою с Темирем Засецким и на Колуге город ставил, и был на вышей государеве службе четыре года; и как завоевались на Сивере и в сиверском Новегородке в осаде сидел с Михайлом Шеиным; и как под Москвою в таборье стояли воровские люди, а муж мой в ту пору на Дедилове сидел в тюрьме, и хотели с башни скинуть, и он ушел к вам государем к Москве, а вору креста не целовал: и как под Москвою в Тушине стояли литовские люди и мужа моего выбрали в полк к боярину к князю Михаилу Васильевичу Шуйскому Скопину, и его взяли в полон; и в полону был три месяца, в день ров копал, а на ночь к колку прикован; и из полону ушел. А как ходили с обозом на воровские люди, и мужа моего выбрали в обоз с сотнею, и в обозе его изранили, положили двенадцать ран; и как пошел под Царево Займище боярин князь Дмитрий, и мужа моего послали тутже с сотнею, и его взяли в полон, и был в полону два месяца; и из полону ушел к Москве из Можайска. И как литовские люди Москву разорили и муж мой ушел в Симонов монастырь и его убили на деле Литовские люди; а вору креста не целовал. И с тех мест и по ся мест, после мужа своего 30 лет скитаюсь меж двор, помираю голодною смертью, нага и боса, помираю голодною смертью; а которые и были у меня сродичи и те все побиты на вашей государевой службе под Смоленском; надеяться не на кого. Г. царица и в. к. Евдокея Лукъяновна! пожалуй меня бедную, дряхлую, скорбную, увечную, для своего государского многолетнего здравия, за службу, за кровь и за осадное сиденье и за полонское терпенье мужа моего и для моей бедности и скорби: вели, государыня, мне дати на одеженко, как тебе, государыня, Бог известит. Государыня, царица смилуйся пожалуй! Помета: 150 г. февр. 16, дать полтина».
Помету обыкновенно клал дьяк. Полтина была жалованьем средним; большею частью назначалась гривна, а иногда алтыны, один, два и больше. В особенно уважительных случаях царица жаловала и рубля. Само собою разумеется, что не все эти выдачи назначались самою царицею. Должно полагать, что вообще их разрешал ее дворецкий или дьяк, представляя царице только общий доклад и обращая ее внимание только на какие либо исключительные и заслуживающие особого милосердия случаи.
Был еще в царицыном быту особый круг забот, которому также отдавалось достаточно времени, занятий и соображений. Для своего дворового и в особенности для своего дворового женского чина, как и для всех своих многочисленных родичей, царица являлась сердобольною, попечительною матерью, которая должна была устроить жизнь и судьбу каждого из своих домочадцев. Таковы были требования давнего обычая, ставшего законом жизни. По этому закону, как известно, каждый домовладыка, почитал своею прямою обязанностью заботиться о чадах дома, как о собственных детях, малых воспитать и научить, а главное, возрастных сочетать браком, девиц повыдать за муж, молодцов поженить. Так как царский быт в своих основах и общих началах ничем не отличался от обыкновенного вотчиннического или помещичьего быта, то и здесь очень естественно встретить обычные попечения о своих домочадцах, какие прилагал каждый помещик о своих крепостных. Вот почему все девицы, всякого чина, жившие во дворе царицы, всегда из двора же были выдаваемы замуж за добрых дворовых же или сторонних людей по одобрению самой царицы. В расходных записках ее Постельного Приказа нередко встречаются свидетельства или о постройке свадебного наряда для «верховых девок», или о выдаче им на свадьбу денег. Есть указание, что царица сама делала смотрины невесте, для кого либо из дворовых женихов, а стало быть уже непременно сама же смотрела и женихов для дворовых девиц, разумеется пря соблюдении необходимых условий своего замкнутого быта, т. е. всегда потаенно и скрытно. В 1653 году был такой случай: отставленый дворцовой сторож Иван Девуля пришел в Вознесенский монастырь к одной из стариц, именно к келарю, и просил, чтоб она «у себя в монастыре поискала девки, которая б была летна, хотя и увечна и нага и боса, а жениха, сказал, ты сама знаешь, зовут Фролом, Минин, малоумен».
Затем он просил о невесте и у других монастырских женщин. Невеста вскоре была указана, сиротинка, жившая в келье у старицы Афросиньи. Желая устроить свадьбу, и не надеясь, вероятно, выманить у старицы невесту для своего Фрола, Девуля схитрил и обманул ее следующим образом. Он пришел к ней будто именем царицы, сказал царицыно жалованное слово, что по челобитью царице от ее царицына крестового дьячка, хочет этот дьячок тое девку замуж взять; прибавив, что государыне наперед тое девки досмотрится, а для того провести б ее мимо государыни в такое то число, в 5 часу дни, а государыня де будет в то время гулять в Царя-борисовской палате; и ту девку провести б по улице мимо той палаты. Старица отказывалась, говорила, что у девки замуж и мысли нет и не хочет, что она нага и боса и платья ничего нет. Девуля объяснял, что платье все пожалует государыня царица; и полотна, и все даст с Верху для ради своего крестового дьяка.В назначенный день Девуля вместе с избранною свахою, явился в келью к старице за невестою, чтоб вести ее к смотренью пред государыню, мимо Царя-борисовской палаты, и принес с собою для невесты доброе платье. Старица, не познав их лукавства и обману, нарядив девку к смотренью, отпустила с ними. А они отвели невесту прямо в церковь и там обвенчали ее с Фролом. Само собою разумеется, что обмануть подобным образом возможно было лишь в таком случае, когда всем было известно, что во дворце у царицы такие смотрины и такие сватовства — дело обычное, бывалое. Небывалому делу никто бы и не поверил. Здесь же именем царицы совершался обман, даже пред лицом игуменьи, как о том жаловалась впоследствии самой же царице старица Евфросинья. Подробнее этот случай рассказан в подлинном деле, которое мы приводим ниже.
Во дворце, при хоромах царицы жило много девочек — сиротинок, которые попадали туда разумеется при посредстве верховых боярынь или по каким либо случаям избирались и прямо самою царицею. Из таких случаев особенно часто встречалось крещенье в православную веру иноземок. Царица всегда принимала самое усердное участие в этих событиях, щедро награждала новокрещенных и после всегда им покровительствовала; детей же и именно сирот почти всегда принимала в свои хоромы. Но случалось, что девочки поступали к ней и от живых родителей. Так в 1655 г. была взята в Верх, от отца и от матери, девочка иноземка еврейской породы, крещена и воспитана во дворце, а потом выдана с Верху же замуж за певчего дьяка.
Царица часто крестила немок, татарок, калмычек, арапок; неизвестно только бывала ли она сама восприемницею этих новокрещеных или отдавала кому из верховых боярынь; но крещаемым из дворца всегда из царицыной казны выдавалось платье и деньги. Так были крещены в сент. 1652 г. немка Ульяна с дочерью, вымышленикова жена, вероятно жена какого либо немца-инженера, ибо именем вымышленика назывались у нас инженеры. В том же месяце крестилась немка Авдотья Александрова, жена полковника Лесля. Ей куплено: крест золотой весом 4 золотника за 5 р.; цепочка серебр. вызолоченная весом 14 зол. за 3 р., башмаки белые сафьянные, ичетыги червчатые — за 21 алт. 4 д. В октябре крещена немка Авдотья Товиасова жена, которой куплено: крест золотой 2 1/2 р., цепочка серебр. вызолоч. 12 золотн. 2 р. 23 алт. 2 д., — башмаки белые, ичетыги желтые сафьянные за 22 ал., ошивка кружевная 16 ал. 4 д. — В ноябре в Варсонофьевском монастыре крещены татарки три вдовы, четвертая мужняя жена. Им куплены кресты, один серебряный позолоченый 3 зол. за 11 ал., три серебр. белых по 3 зол. за 24 алт. Тогда же крещена девка татарка, которой куплена телогрея киндячная на песцовом меху, рубашка женская и сапоги барановые красные. В это же время трем новокрещеным татарченкам куплено три кафтана кушачные червчаты на зайцах с мишурными нашивками за 4 р. 15 алт. В феврале 1653 г. в Вознесенском монастыре крещена девка самоядка, которой тогда куплены сапоги желтые сафьянные и чулки белые за 23 ал. 2 д.
При царице Евдокее Лукьяновне одна из новокрещеных немок, девка Авдотья Капитонова, находилась даже в собственной комнате царицы, была ею очень любима и исполняла все комнатные ближайшие ее поручения и приказания. Замечательно, что через 18 дней после кончины царицы она была выслана из дворца в свое поместье, вероятно, прежде ей пожалованное. 5 сентября 1645 г. государь указал сослать с Москвы в Нижний Новгород девку Авдотью Капитонову да сестру ее вдову Авдотью же с детьми на своих государевых подводах, а из Нижнего указал государь их сослать в Нижегородский уезд в их поместье деревню Летнюю до своего государева указу. Для береженья с ними дослан сын боярский. В городе велено их принять воеводе, а приняв сослать в деревню и из деревни никуды выезжать им до государева указу не велеть, в обидах от всяких людей оберегать и в обиду людей их и крестьян никому не давать; а будет кто из дворян или из детей боярских на той девке Авдотье жениться похочет и тое девку велеть выдать замуж сестре ее вдове Авдотье, из воли, безо всякого опасенья, а что у девки государева жалованья поместья и вотчины и тем поместьем и вотчинами государь пожалует жениха ее». Можно полагать, что она была крестницею самой царицы или самого государя.
Очень естественно, что еще большие заботы царица полагала об устройстве судьбы своих бедных родственниц, которые, девицами, жили обыкновенно в Верху на ее попечении. Они составляли особую степень верховых царицыных чинов под именем верховых девиц боярышен. В этот чин царица определяла по большой части сирот своего родства, а иногда брала девиц и у родителей, по бедности неимевших средства дать нм воспитание, а главным образом не имевших средств выдать их замуж. Таким девицам царицын Верх всегда являлся надежною опорою и заботливым покровителем. До возраста они стольничали у малолетних царевен, служили им в их детских играх и жили в их же комнатах. На возрасте царица выдавала их замуж за добрых людей, в которых, конечно, недостатка никогда не было, ибо женитьба на верховой боярышне всегда сопровождалась значительными выгодами для жениха и в отношении приданого и в отношении службы. «А иных девиц и вдов, небогатых, говорит Котошихин, царица и царевны от себя с двора выдают за муж за стольников, за стряпчих и за дворян, и за дьяков и жильцов, своим государским наделением, также и вотчины дают многие или на вотчины деньгами из царские казны, да их же отпущают по воеводствам, и те люди воеводствами побогатеют».
Однако ж, чтобы такое приданое, как и сама невеста действительно попадали в руки доброму человеку, необходимо было наводить об избираемых женихах надлежащие справки, необходимо было подробно узнавать их житье-бытье, что по всему вероятию и делалось чрез верховых и приезжих боярынь, а равно и чрез ближних людей государя, конечно при посредстве тех же боярынь. Нельзя также сомневаться, что принимая особенное участие в судьбе своих верховых боярышен, царица и самолично досматривала их женихов скрытно и ни для кого невидимо, как подобало в царицыном быту. В иных случаях делать подобные справки и досмотры было не трудно, и именно относительно лиц, которые по службе часто бывали во дворце, как напр. стольники, стряпчие, жильцы. К тому же в хоромах царицы и вообще во дворце всегда очень хорошо было известно житье-бытье каждого из бояр, и каждого из значительных дворян, по той простой причине, что царь с царицею были по своим отношениям ко всей служебной среде прямыми вотчинниками домовладыками и почитали все боярское и вообще дворянское общество Москвы за одну семью своих домочадцев. В этой среде царь значил тоже, что старинный помещик в среде своих дворовых, о чем мы уже отчасти говорили в I томе. — Очень естественно, что особенно важные и видные домашние дела каждого члена этой среды всегда были на виду и в царском дворце, где с родительским попечением и усердным опекунством непрестанно наблюдали за всеми действиями своих домочадцев. Во дворце бывало известно все, что говорили на площади, на пирах, даже в отдаленных походах. Об этом свидетельствует в своей переписке сам царь Алексей Михайлович. И само собою разумеется, что раскрытие домашних дел служилого и приближенного общества всего любопытнее было для домашней же среды дворца, т. е. для женской среды, где собирались жены мужей, матери детей, сестры братьев и т. д. Это закрытое в своих теремах общество, никому невидимое во дворце, становилось по временам даже политическою силою, которая своим подземным влиянием давала известное направление государевым поступкам и делам, возводило людей на высоту царских милостей, а стало быть и управления, или низвергало их с этой высоты, поддерживало падающих или помогало им в падении. История этого общества нема, по той причине, что ее героями бывали все люди не письменные, жившие в покорении, в монастырском постничестве и молчании, но она весьма значительна и любопытна по несомненному присутствию ее скрытых деяний во многих государственных делах. Как история по преимуществу домашняя, она и раскрыться может только при всестороннем расследовании домашних же дел государя и народа.