Дон Кихот (с иллюстрациями) (перевод Энгельгардта)

– Так это и есть та самая история, сеньор цирюльник, – спросил Дон Кихот, – которая как нельзя более кстати подходит к случаю? Ах, сеньор брадобрей, сеньор брадобрей, поистине слеп тот человек, который даже сквозь сито ничего не видит! Я, сеньор цирюльник, не Нептун и не бог вод. Да и за умника я себя не выдаю. Я стараюсь лишь объяснить людям, как опрометчиво поступают они, не желая возродить на земле счастливые времена странствующего рыцарства. Должно быть, наш испорченный век недостоин наслаждаться столь великим благом, каким наслаждались в те счастливые времена, когда странствующие рыцари брали на себя великую задачу защищать королевства, охранять дев, помогать сирым и убогим, наказывать гордецов и награждать кротких. А нынешние рыцари сменили бранную кольчугу на шелка и бархат. Им не приходится уже спать на голой земле или подвергаться жестокостям непогоды. Никто из них не простоит на страже целой ночи, опершись на копье и не вынимая ноги из стремени. А то ли бывало в старину! Выйдет рыцарь из лесу и, поднявшись на гору, спустится затем на дикий и пустынный берег бурного моря. Увидев там челнок без весел, паруса, мачты и снастей, он бесстрашно прыгает в него и плывет, куда глаза глядят. Беспощадные волны бросают челнок к небу, низвергают в бездну, но рыцарь борется со свирепой бурей и вот нежданно-негаданно оказывается за три тысячи миль от родных мест. Там он выходит на далекую и неведомую землю, вступает в бой с могучими врагами, подвергается тысячам опасностей, испытывает тяжкие лишения, но преодолевает в конце концов все препятствия и совершает подвиги, достойные прославления в грядущих веках. Вся жизнь такого рыцаря проходила в трудах и битвах, среди неслыханных опасностей и лишений. А что мы видим теперь? Леность торжествует над усердием, праздность над трудом, порок над добродетелью, наглость над храбростью, хитрые изобретения над прямой военной доблестью, которая процветала в век странствующих рыцарей. Если вы не согласны, то скажите мне: кто храбрее знаменитого Амадиса Галльского? Кто умнее Пальмерина Английского? Кто умереннее и обходительнее Тиранта Белого? Кто галантнее Лисуарте Греческого? Кто получал и наносил больше ударов, чем дон Бельянис? Кто бесстрашнее Периона Галльского? Кто преодолел больше опасностей, чем Фелисмарте Гирканский? Кто искреннее Эспландиана? Кто отважнее дона Сиронхилио Фракийского? Кто смелее Родамонте? Кто мудрее короля Собриано? Кто дерзновеннее Рейнальдо? Кто непобедимее Роланда? Все эти герои, сеньор священник, – а я бы мог назвать еще многих, – были странствующими рыцарями. Вот таких-то рыцарей или на них похожих я и советовал пригласить, ибо они славно и верно служили бы его величеству, а турецкому султану пришлось бы тогда вырвать себе бороду. Но мне-то, кажется, придется остаться дома, так как сеньор капеллан меня с собою не берет. А если Юпитер не захочет послать нам дождя, как нам поведал цирюльник, так я сам пошлю его, когда мне вздумается. Говорю это к тому, чтобы сеньор «бритвенный таз» знал, что я его понял.

Тут вмешался священник:

– Сеньор Дон Кихот, разрешите мне высказать одно сомнение, которое грызет и гложет мою совесть. Оно возникло у меня, пока я слушал ваши речи.

– Вам можно разрешить не только это, но и многое другое, сеньор священник, – сказал Дон Кихот. – Изложите нам свои сомнения, ибо не хорошо, когда наша совесть чем-нибудь обременена.

– Тогда, с вашего разрешения, – ответил священник, – я поделюсь с вами моими сомнениями. Они заключаются в том, что я никак не могу поверить, чтобы все эти странствующие рыцари, которых вы, сеньор Дон Кихот, только что перечислили, действительно жили на свете, как люди из плоти и крови. Напротив, я полагаю, что все это вымысел и ложь, что все это – грезы, о которых люди рассказывают наяву, вернее – в полусне.

– Вот заблуждение, – отвечал Дон Кихот, – в которое впали многие. А между тем здесь, строго говоря, и спорить не о чем. Я готов утверждать, что собственными глазами видел Амадиса Галльского: это был человек высокого роста, бледный, с красивой черной бородой, со взглядом иногда ласковым, иногда суровым, молчаливый, медленно распаляющийся гневом, быстро успокаивающийся. Мне кажется, что точно так же, как я описал Амадиса, я мог бы изобразить и нарисовать всех странствующих рыцарей, о которых говорится в романах. Если внимательно прочесть все, что о них написано, и вспомнить все совершенные ими подвиги, то без труда можно представить себе их внешность, ибо наружность человека отвечает его душевным качествам.

– Ну, а как вы полагаете, сеньор мой Дон Кихот, какого роста был великан Морганте? – спросил цирюльник.

– Насчет великанов вопрос не вполне ясен, хотя Священное Писание и говорит нам, что они существовали. В нем рассказывается история филистимлянина Голиафа, а этот Голиаф был семи с половиной локтей росту, то есть великаном. Кроме того, на острове Сицилии были найдены берцовые и плечевые кости такой величины, что они должны были принадлежать великанам ростом с башню. И все же я не берусь сказать определенно, какого роста был Морганте, хотя и думаю, что он не был особенно высок. Мнение мое основывается на его жизнеописании, где говорится, что он много раз ночевал под кровлей, а раз он находил дома, куда мог войти, – значит, рост его был не чрезмерно велик.

– Вы правы, – сказал священник. Его забавляли нелепые рассуждения Дон Кихота, и потому он спросил нашего рыцаря, как он представляет себе наружность Рейнальдо Монтальбанского, Роланда и остальных пэров Франции, которые все были странствующими рыцарями.

– Я решаюсь утверждать, – ответил Дон Кихот, – что у Рейнальдо было широкое лицо, румяные щеки и бегающие глаза, немного навыкате; он был крайне обидчив и вспыльчив, водился с разбойниками и отпетыми людьми. Что же касается Роланда, Ротоланда или Орландо, – ибо в романах он называется всеми этими тремя именами, – то я считаю, что был он среднего роста, широк в плечах, немного кривоног; у него было смуглое лицо, рыжая борода, волосатое тело и грозный взгляд; он был скуп на слова, но очень благовоспитан и вежлив.

Тут оживленная речь Дон Кихота была прервана донесшимися со двора криками племянницы и экономки. Услышав эти крики, собеседники вскочили со своих мест и выбежали на двор.

Глава 32, в которой рассказывается о споре Санчо Пансы с племянницей и экономкой Дон Кихота

На дворе между тем разыгралась забавная ссора: Санчо хотел повидать своего господина и требовал, чтобы его пустили к Дон Кихоту, а племянница с экономкой загораживали ему дорогу.

– Что этому бродяге нужно в нашем доме? Убирайтесь, пожалуйста, восвояси. Вы только и делаете, братец, что смущаете нашего господина да подговариваете его таскаться невесть зачем по большим дорогам! – кричали женщины.

– Врешь, чертова экономка, – орал в ответ Санчо, – если уж кого соблазняли да подговаривали, так это меня, а не твоего хозяина. Это он увлек меня из дому и потащил бродить по свету, пообещав мне остров, которого я до сих пор дожидаюсь.

– Чтобы этот окаянный остров задушил тебя, проклятый Санчо, – пищала племянница. – И на что он тебе дался? Или ты думаешь, что его едят, обжора!

– Да его вовсе не едят, – возразил Санчо, – им управляют. А я бы управился с ним получше, чем целых четыре городских совета или четыре столичных алькальда [67] .

– Ну, это все равно! А вот к нашему сеньору мы вас ни за что не пустим! Убирайтесь-ка отсюда подобру-поздорову – вы, кошель злобы и мешок злонравия! Ступайте управлять своим хозяйством и пахать землю, а обо всех этих островах забудьте!

67

Алькальд – глава городского или сельского управления, избиравшийся на один год; он нес также обязанность мирового судьи.

Эта перебранка очень потешала священника и цирюльника, и они от души хохотали, слушая спорщиков. Но Дон Кихот, боясь, как бы Санчо не наплел кучи вздора, способного повредить его доброй славе, крикнул женщинам, чтобы они впустили гостя. Санчо победоносно вошел в дом, а священник с цирюльником распрощались с Дон Кихотом и отправились домой, убежденные, что бедному идальго никогда уже не излечиться от своего злополучного увлечения рыцарством.

– Вы увидите, кум, – сказал священник цирюльнику, – что наш приятель скоро опять отправится бродить по свету.

– Я в этом не сомневаюсь, – ответил цирюльник, – но я не так удивляюсь безумию рыцаря, как простодушию оруженосца: он так крепко уверовал в остров, что просто и не знаю, чем можно выбить из его башки эту мысль.

– Да исцелит их обоих господь, – сказал священник. – Будем наблюдать за ними и посмотрим, к чему приведет сумасбродство рыцаря и оруженосца. Право, кажется, что они созданы друг для друга и что безумие господина не стоило бы и гроша без глупости слуги.

– Вы правы, – ответил цирюльник, – любопытно было бы узнать, о чем они сейчас толкуют.

– Я уверен, – ответил священник, – что племянница и экономка нам потом все расскажут: уж такой у них характер, – они не преминут подслушать.

А Дон Кихот заперся с Санчо в своей комнате и, оставшись с ним наедине, сказал:

– Меня очень печалит, Санчо, что ты говоришь, будто я увлек тебя из твоей хижины. Ведь ты знаешь, что и я сам тоже не остался дома. Вместе мы отправились, вместе и скитались; одну судьбу и один жребий мы разделяли оба; и если тебя один раз подкидывали на одеяле, то меня колотили сто раз, – вот и все мои преимущества перед тобой.