Дон Кихот (с иллюстрациями) (перевод Энгельгардта)

– Человека добродетельного и благородного, – сказал на это Дон Кихот, – должно особенно радовать, что еще при жизни добрая слава его гремит среди различных народов. Я говорю: добрая слава, ибо дурная слава гораздо хуже смерти.

– Никогда еще ни об одном странствующем рыцаре не гремела такая добрая слава, как о вас, – ответил бакалавр. – Никто из них не пользовался таким добрым именем, как вы. Кто может сравниться с вами безмерным мужеством в опасностях, терпением в невзгодах, стойкостью, с которой вы переносите несчастия и ранения, и, наконец, верностью и постоянством любви вашей милости к сеньоре донье Дульсинее Тобосской?

– Я никогда не слышал, – вмешался тут Санчо Панса, – чтобы сеньору Дульсинею звали «донья»; зовут ее просто Дульсинея Тобосская.

– Ваше возражение несущественно, – ответил Карраско.

– Конечно, нет, – поддержал его Дон Кихот, – но скажите мне, ваша милость сеньор бакалавр, какие из моих подвигов особенно восхваляются читателями моей истории?

– На этот счет, – ответил бакалавр, – мнения расходятся, ибо вкусы у людей бывают различные: одни предпочитают приключение ваше с ветряными мельницами, другие – приключение на сукновальне; многим особенно нравится сражение двух армий, оказавшихся стадами баранов; иные восхищаются приключением с похоронной процессией. Говорят также, что лучше всего приключение с освобождением каторжников и ваш поединок с доблестным бискайцем.

– Скажите-ка мне, сеньор бакалавр, – перебил тут Санчо, – а попало ли в книгу приключение с янгуэсскими погонщиками мулов, когда нашему доброму Росинанту взбрело в голову порезвиться на старости лет?

– В этой книге говорится обо всем! – воскликнул Самсон. – Мудрый автор ничего не утаил из ваших приключений. Он даже упомянул о том, как добрый Санчо летал на одеяле, – ответил Самсон.

– Я летал не на одеяле, – возразил Санчо, – а просто в воздухе, и притом гораздо дольше, чем мне бы того хотелось.

– Я полагаю, – сказал Дон Кихот, – что в жизни каждого человека бывают неудачи и превратности, тем более в жизни странствующего рыцаря; и мудрый историк не должен забывать о них и ограничиваться описанием одних только счастливых приключений.

– И тем не менее, – продолжал бакалавр, – иные просвещенные читатели предпочли бы, чтобы автор не описывал бесчисленных палочных ударов, которые в различных схватках так щедро сыпались на сеньора Дон Кихота.

– Да ведь история должна быть правдивой, – сказал Санчо.

– И все же об этом можно было бы умолчать! – заметил Дон Кихот. – Правдивость книги нисколько не пострадала бы, если бы были выпущены кой-какие подробности, унизительные для героя. Ведь, говоря по чести, Эней не был так благочестив, как говорит Виргилий, а Улисс так хитроумен, как описывает Гомер.

– Совершенно верно, – ответил Самсон, – но одно дело поэма, а другое – история. Поэт может изображать события такими, какими они, по его мнению, должны быть, но историк обязан держаться строгой правды и описывать все так, как оно происходило в действительности, ничего не прибавляя и не убавляя.

– Ну, раз уж этому мавру понадобилось говорить правду, – заметил Санчо, – тогда я уверен, что среди ударов, сыпавшихся на моего господина, он вспомнил и о тех, что падали на меня, потому что всякий раз, когда у его милости мерили палками спину, у меня мерили все тело. Впрочем, этому нечего удивляться, ибо мой господин говорит, что когда бьют по голове, так болят все кости.

– Ну и плут же ты, Санчо, – ответил Дон Кихот, – когда тебе это хочется, у тебя отличная память.

– Я бы и сам хотел забыть о тумаках, – ответил Санчо, – да синяки мешают: у меня еще и сейчас бока болят.

– Помолчи, Санчо, – сказал Дон Кихот, – и не перебивай сеньора бакалавра. Пусть он расскажет нам, что еще говорится обо мне в этой книге.

– И обо мне, – сказал Санчо, – ведь я, кажется, одно из главных лиц этой истории.

– Накажи меня создатель, Санчо, – ответил бакалавр, – если вы не являетесь вторым лицом в этой истории. Встречаются даже люди, которым больше нравится читать про вас, чем про главного героя. Иные, впрочем, говорят, что вы уж слишком простодушно поверили в губернаторство над островом, обещанное вам сеньором Дон Кихотом.

– Надо еще подождать, время терпит, солнце еще за забором, – сказал Дон Кихот. – С годами у Санчо прибавится опыта, и тогда он будет более пригодным к управлению островом, чем сейчас.

– Клянусь вам богом, сеньор, – возразил Санчо, – если мне теперь не под силу управлять островом, так, значит, я не управлюсь с ним и в возрасте Мафусаила [70] . Беда не в том, что мне не хватает смекалки для управления, а в том, что этот остров болтается неизвестно где.

70

Мафусаил – библейский патриарх, долголетие которого вошло в поговорку.

– Доверься во всем господу, Санчо, – сказал Дон Кихот, – все устроится и, может быть, лучше, чем ты предполагаешь, ибо без божьей воли ни один лист не падает с дерева.

– Истинная правда, – прибавил Самсон, – если господу захочется, так Санчо будет управлять не одним островом, а целой тысячей.

– Видывал я тут разных губернаторов, – сказал Санчо, – все они, на мой взгляд, в подметки мне не годятся, а тем не менее их величают сеньорами, и едят они на серебре.

– Это не островные губернаторы, – возразил Самсон, – они управляют менее значительными областями; губернаторы же островов должны знать по крайней мере грамматику.

– Ну, тут уж я совсем ничего не понимаю, – ответил Санчо. – Но, впрочем, предоставим мое губернаторство на волю божию. Да пошлет он меня туда, где я особенно пригожусь! Поговорим теперь о другом, сеньор бакалавр Самсон Карраско. Мне очень приятно, что читателю не скучно слушать про мои делишки. Да и вообще хорошо, если люди читают и похваливают нашу историю.

– Да, Санчо, история вашего господина очень нравится читателям. Однако некоторые из них недовольны, что мудрый Сид Бененчели забыл поведать, как вы распорядились сотней червонцев, которую нашли в чемодане в Сиерра-Морене. А между тем многим хотелось бы узнать, что сделали вы с этими деньгами.

На это Санчо ответил:

– Сеньор Самсон, я сейчас не в состоянии считать и отчитываться, – я вдруг почувствовал такую слабость в желудке, что если не подкреплюсь глотком доброго вина, то отощаю и превращусь в щепку. С вашего позволения я сбегаю домой – там меня поджидает жена да и фляжка тоже. Я закушу, вернусь сюда и расскажу о том, как я распорядился червонцами.