Дон Кихот (с иллюстрациями) (перевод Энгельгардта)

– Хотел бы я в эту минуту видеть перед собой всех тех, кто не верит и не хочет верить, что странствующие рыцари приносят великую пользу человечеству. Подумайте, что было бы со славным доном Гайферосом и прекрасной Мелисендрой, если бы я случайно не оказался здесь? Конечно, эти неверные собаки настигли бы их и подвергли всяческим унижениям. Итак, да здравствует странствующее рыцарство!

– В добрый час, пускай себе здравствует, – раздался жалобный голос маэсе Педро, – а только мне пришла пора помирать. Я так несчастен, что мне остается только сказать вместе с королем доном Родриго:

Был вчера страны владыкой, А сегодня нет и башни, Что своей назвать бы мог я.

Еще минуту тому назад я почитал себя властителем королей и императоров, в моих конюшнях стояли сотни лошадей, сундуки ломились от множества уборов, а теперь я разорен, унижен, беден и нищ. Но хуже всего, что удрала обезьяна: теперь я набегаюсь до кровавого пота, прежде чем залучу ее снова. И все это из-за безрассудной ярости сеньора рыцаря, утверждающего, что его призвание – защищать сирот, восстанавливать справедливость и совершать иные милосердные дела. Только меня одного не коснулось его великодушие. Но и за это должно возблагодарить господа, восседающего на небесном престоле. Видно, рыцарю Печального Образа было суждено лишить образа и подобия мои фигурки.

Слова маэсе Педро растрогали Санчо Пансу, и он сказал ему:

– Не плачь и не горюй, маэсе Педро, не надрывай моего сердца. Знай, что мой господин, Дон Кихот, – человек добрый и совестливый. Когда он поймет, какой нанес тебе убыток, он, наверное, вознаградит тебя да еще с лихвою.

– Я был бы вполне удовлетворен, если бы сеньор Дон Кихот заплатил мне за часть сломанных кукол. Тогда и совесть его милости была бы спокойна, ибо не может спасти свою душу тот, кто сокрушает чужое имущество, не возмещая убытков потерпевшему.

– Все это так, но я не понимаю, маэсе Педро, о каких убытках вы говорите, – спросил Дон Кихот.

– О каких убытках?! – воскликнул маэсе Педро. – А обломки, валяющиеся на этой твердой и бесплодной земле, кто разбросал их, как не ваша могучая рука? И кому, как не мне, принадлежали эти куклы? И разве не ими я кормился?

– Ну, – сказал Дон Кихот, – теперь я окончательно убедился, что преследующие меня волшебники показывают мне настоящих, живых людей, а затем превращают их во что им вздумается. Сеньоры, слушающие меня, говорю вам по чистой совести; все это представление показалось мне действительностью: Мелисендра – Мелисендрой, дон Гайферос – доном Гайферосом, Марсилий – Марсилием, Карл Великий – Карлом Великим. Вот почему я воспылал гневом и, чтобы выполнить свой долг странствующего рыцаря, решил выступить на защиту беглецов. Во имя этой благой цели я и совершил все, чему вы были свидетелями. Если же дело обернулось иначе, то виноват не я, а преследующие меня злодеи. Тем не менее, хотя я и не виновен в моей ошибке, я готов уплатить за причиненные убытки. Скажите, маэсе Педро, сколько вы просите за поломанные куклы, – я готов заплатить вам немедленно доброй кастильской монетой.

Маэсе Педро поклонился и сказал:

– Другого я и не ждал от доблестного Дон Кихота Ламанчского, истинного помощника и защитника всех бедных и неимущих бродяг. Пусть сеньор хозяин и Санчо будут оценщиками и решат, сколько стоят мои поломанные куклы.

Хозяин и Санчо согласились на это предложение. Тогда маэсе Педро поднял с пола обезглавленного короля Марсилия Сарагосского и сказал:

– Вы видите, что этого короля невозможно исцелить. Поэтому я желал бы, если только вы не возражаете, получить за его смерть, кончину и уничтожение четыре с половиной реала.

– Дальше, – ответил Дон Кихот.

– За эту голову, рассеченную сверху донизу, – продолжал маэсе Педро, беря в руки разрубленного императора Карла Великого, – справедливо будет потребовать пять с четвертью реалов.

– Это не дешево, – возразил Санчо.

– Но и не слишком дорого, – сказал хозяин, – я предлагаю помириться на пяти реалах.

– Дайте ему пять с четвертью, – вмешался Дон Кихот, – на четверть реала больше или меньше – это не играет роли. Только кончайте скорей, маэсе Педро: близится время ужина, и я начинаю ощущать голод.

– У этой куклы отбит нос и выбит глаз, – продолжал маэсе Педро. – Это – прекрасная Мелисендра, и за нее я прошу по совести два реала и двенадцать мараведисов.

– Черт меня побери, – воскликнул Дон Кихот, – сейчас Мелисендра со своим супругом, наверное, уже переехали границу Франции, ибо конь, на котором они мчались, казалось, не бежал, а летел. Поэтому прошу вас не продавать мне кота за зайца и не уверять меня, что безносая кукла – Мелисендра. Настоящая Мелисендра вместе со своим супругом наслаждаются теперь счастьем во Франции. Каждому воздается по заслугам, сеньор маэсе Педро, и всем надлежит ходить прямо и мыслить здраво.

Увидев, что Дон Кихот снова сел на своего конька, маэсе испугался, как бы ему не остаться без всякого вознаграждения, и поспешил сказать:

– Я действительно ошибся: это не Мелисендра, а одна из ее служанок. Дайте мне за нее шестьдесят мараведисов, и я останусь доволен расчетом.

Так одну за другой расценил он всех сломанных кукол. Когда он кончил, Санчо с хозяином несколько сократили его требования, так что общая сумма убытков составила сорок реалов с тремя четвертями. Санчо вытащил было кошелек, но маэсе Педро потребовал еще два реала за поимку обезьяны.

– Заплати ему, Санчо, – сказал Дон Кихот, – если он и не поймает это животное, пусть хоть напьется в свое удовольствие. Я бы охотно дал двести реалов тому, кто бы мог с достоверностью сказать, что сеньора донья Мелисендра и сеньор дон Гайферос находятся теперь во Франции, в кругу своих родных.

– Никто бы не мог сделать этого лучше моей обезьяны, – сказал маэсе Педро. – К счастью, теперь и сам черт ее не поймает.

С этими словами пронырливый владелец театра опустил в кошелек монеты, полученные от Санчо, и, отказавшись от участия в общем ужине, раскланялся с присутствующими и отправился на покой. У маэсе Педро были свои основания отклониться от дальнейших разговоров с Дон Кихотом и Санчо Пансой.

Читатели, вероятно, помнят Хинеса де Пасамонте, который вместе с другими каторжниками был освобожден отвагой Дон Кихота в ущелье Сиерра-Морены. Боясь попасть в руки правосудия, этот Хинес постарался всячески изменить свою наружность, налепил себе на щеку зеленый пластырь и после разных приключений пробрался в Арагонское королевство.

Здесь он обзавелся кукольным театром, а у каких-то христиан, возвращавшихся из берберийского плена, купил обезьяну и научил ее вскакивать на плечо и шептать ему что-то на ухо. Направляясь в какое-нибудь село с театром и обезьяной, он прежде всего разузнавал, кто там живет и что с кем приключилось. Запомнив все это хорошенько, он являлся в село, давал представление, а затем предлагал посмотреть искусство его обезьяны, объявляя зрителям, что она отгадывает прошлое и настоящее, но что мудрость ее не простирается на будущее. За ответы на каждый вопрос он брал два реала. Пасамонте, он же маэсе Педро, был очень смышлен и ловко дурачил легковерных людей, втайне посмеиваясь над ними. Теперь читателю станет понятно, почему он без труда узнал Дон Кихота и Санчо Пансу. Но, как ни простодушны были благородный рыцарь и его оруженосец, он все же боялся слишком долго их дурачить. Поэтому-то он и отказался от общего ужина и поспешил скрыться в свою комнату.