Донкихоты Вселенной
Шрифт:
– Пройденный путь за единицу времени - скорость.
– Вот то-то! Путь за единицу времени! Время, золотко мое, это длительность всех явлений, начиная от биения сердца, кончая вспышками сверхновых звезд! Временем измеряют скорость. Так как же можно говорить о скорости течения времени? Его аршином не измеришь! Как гвоздь не вобьешь в лесные трели. Глупость, нонсенс! Да это все равно, что самого себя за волосы приподнять! Время, как мерило всего происходящего, вечно и неизменно! И никак оно не может остановиться при достижении кораблем скорости света! Что такое скорость света? Школьникам и профессорам известно, что это характеристика излучения - быстрота
– Дедушка! Вы замечательный! Вы так чудесно все объяснили, что умом я все поняла. А вот сердцем...
– Ну знаешь ли! В науке еще никто не предложил не от ума, а от сердца "коэффициент радости или любви"!
– Не сердитесь, дедушка! Я просто так... сама не знаю... Пойдемте на нашу гоголевскую полянку. Может быть, найдем там Чичикова или даже Вия?
– Идем, идем, - сердито говорил академик, поднимаясь вслед за Надей уже не по ухоженной аллее, а напрямик, почти по девственному лесу.
Лужайка, засыпанная ромашками, казалась лесной глушью.
– Вы, дедушка, тоже ищите грибы! Непременно ищите. Ищите.
Старик стал ворошить траву концом палки, что-то бормоча под нос.
– Какой же умница был Аксаков! А какое сердце! Так заботиться о своем госте!
– восклицала Надя.
– Смотрите, снова вырос не то манилов, не то собакевич!
– И Манилов, и Собакевич - поганками были, а ты настоящие грибы находишь, как и великий наш Николай Васильевич Гоголь, гостивший у Аксакова.
– А как он, наверное, радовался, когда рано поутру находил грибы! А хорошо ли, дедушка, что его обманывали?
– Как это обманывали?
– Но ведь грибы вместе с грибницами по заданию Аксакова приносили сюда из леса накануне приезда Гоголя и рассаживали по полянке. Это же обман!
– Экая ты хоть и синеглазая, а непреклонная! Небось в детстве врала родителям, шалости скрывая. Бывает ложь во спасение, так сказать, святой обман. Так и ради радости допустить можно. Вот и здесь она от добра сердечного аксаковского. От него и нам спустя столетия из былых грибниц всякие Вакулы да Вии чудятся.
– Смотрите, дедушка, два хороших белых нашла, аккуратно ножичком срезала, как вы велели. Как мы их назовем? Каким гоголевским героем?
– Хлестаковым, который нынче в Звездном комитете пыль парадоксов относительности в глаза людям пускал.
– Хорошо, - согласилась Надя, - мы его изжарим. А кто там выступал?
– Дьяков твой, из вашего университета.
Надя застыла с грибами в руках.
– Нет, дедушка, его я жарить не буду. Он про папу сказал...
– Видно, зря я старался, забивал истинами твою рыжую голову. Как была, так и осталась зеркальцем. Что тебе покажут, то и отразишь. Никакого самостоятельного
мышления.– Дедушка, милый! Вы рассердились? Не надо! Ну не судите меня строго. Пойдемте лучше домой. Мама к обеду ждет.
– Иди, иди, скажи матери, что у меня сегодня разгрузочный день. Пойду к пруду с кувшинками беседовать.
Надя знала характер деда и что безнадежно пытаться его переубедить. Она немного всплакнула, поцеловала деда в щеку и побрела обратно в академический городок.
Дед не пошел с ней даже к аллее, а напрямик через лес направился к пруду, заглушая в себе жгучую обиду, нанесенную ему то ли Дьяковым, то ли любимой внучкой.
Надя же брела по живописной дороге с подъемами и спусками, казавшейся ей сейчас нескончаемо длинной.
А в конце пути Надю встретила "веселая парочка".
– Надька! Мама бушует, обед стынет. Нас послали тебя с дедом искать! А характер у нее, как у Виталия Григорьевича, ждать не умеет, - щебетала подруга Нади, по-южному жгучая Кассиопея Звездина, за имя и внешность прозванная Звездочкой.
Отпустив профессора Бурунова, с которым шла под руку, она ухватилась за Надю.
– Где же Виталий Григорьевич, наш академик?
– поинтересовался Бурунов.
– Дедушка, кажется, рассердился на меня. И объявил голодовку.
– Что слышу? На вас? Разве на несравненных сердятся?
– Я усомнилась в опровержении теории относительности. Сказала, что время может остановиться при световой скорости.
– Ужас!
– воскликнул молодой профессор.
– Весь научный мир исповедует теорию абсолютности академика Зернова, а внучка его...
– Кажется, я догадываюсь, в чем тут дело! Правда, Надька?
– вмешалась Кассиопея и, понизив голос, прибавила: - Боюсь, что некий звездный штурман стоит на чьем-то пути.
– Молчите, беспощадная!
– воскликнул Бурунов, деланным жестом закрывая руками уши.
– Вас ошибочно назвали не тем созвездием. Есть в небе и другие...
– Какое? Ну какое?
– шаловливо допытывалась Кассиопея, искрящимися глазами заглядывая в лицо Бурунова.
– Например... созвездие Змеи.
– Ах вот как! Ну подождите, я тоже могу мстить!
– Почему тоже?
– Да так уж! Просто я все насквозь вижу. У меня глаза такие. Вишневые, как вы определили!
– Видеть ими надо, что наука и чувства вещи несовместные.
Кассиопея звонко рассмеялась.
– Ты слышишь, Надька! Он, оказывается, против чувств! А все студентки... думали, что они у него на первом месте.
– На первом месте у меня, несомненно, наука.
– После созвездия Девы!
– со смехом сказала Кассиопея.
– А не лучше ли нам перейти от астрономии к теории относительности? Я беспокоюсь за академика. Чем, Надя, вы задели его?
– Я беспокоилась за папу... и за спасательный звездолет, который идет ему на помощь. А при субсветовой скорости время у них может остановиться. Так нас учил в университете профессор Дьяков.
– Ах, какая вы неосторожная! Ну что можно спросить с этого старого ретрограда, который до сих пор держится за произвольный перенос координат системы отсчета наблюдателя с одного тела на другое. И даже инквизиторов, преследовавших Галилея, поверившего в систему Коперника, Дьяков объективно оправдывает, утверждая, что мы в равной степени правы, считая, что Земля движется вокруг Солнца и что Солнце всходит и заходит, кружась вокруг Земли, как полагалось считать в сверхдревние времена.
– Признаться вам, я это не слишком понимала.