Донос

В Медсанчасти снова раздеваемся догола, складываем одежду, обувь, белье в полученные здесь же большие, пронумерованные тюремные мешки, сдаем их дежурному в «каптерку», взамен получаем бирки на этот мешок и больничное белье – кальсоны, рубашка, нечто похожее или на пижаму, или на рабочий хлопчатобумажный костюм, брюки и куртка, тапочки. Из принесенного с собой разрешается брать продукты – по утвержденному списку, тапочки, туалетные принадлежности. Подследственные берут с собой обувь – на случай вызова к следователю или адвокату. Выдают постельное белье – матрац, подушку, одеяло. Все в довольно приличном виде, не застирано.

Категорически запрещается брать с собой курево.

После процедуры получения всего необходимого выстраиваемся в больничном коридоре – широкий, высокие потолки, свежая покраска, чистый. Распределяют по отделениям и палатам в зависимости от заболевания. От каждого отделения – свой охранник. Тщательно обыскивают, в том числе ощупывают только что полученные подушки, матрацы, одеяла – не спрятал ли курево. Если найдут – можешь угодить и в карцер.

– «Сердечники», за мной, – наш охранник махнул нам рукой и пошел вперед, до двери кардиологического отделения. Там недолго щелкают замки, открывается тяжелая дверь и мы в помещении. Нас, «сердечных», всего несколько человек, распределяют быстро по камерам. Их в больнице зовут палатами, но это те же тюремные камеры – с «кормушками» на тяжелых металлических дверях, смотровыми глазками, «шконками», решетками и всем остальным тюремным атрибутом. Размер камеры может быть разным, как и разное количество больных. В камере нет оборудованной» параши», вместо нее в углу ведро для мусора. А в туалет выводят. Два раза в сутки – утром и вечером.

В камере, куда помещают меня, четыре «шконки», спаренные в два этажа и две кровати, настоящие, с мягкими сетками, лакированными спинками. Между ними, как и между «шконками» проход, шириной около метра. Справа от двери небольшой стол, два стула. Электрическая «розетка» для кипятильника. Добротное постельное – толстые, мягкие матрацы, незатасканные одеяла, чистые простыни и наволочки на подушки. И подушки – чистые, на пере, а не скомканные ватные. Приличное полотенце.

Да, все же разница между «палатой» и «камерой» большая. Но самое главное – в палате могут жить столько больных, сколько есть в палате кроватей. Ни одного лишнего. Можешь спать на своем месте сколько хочешь. Никто тебя не подгоняет и не ждет своей очереди на твое место. Вызывают только к врачу, выводят на лечебные процедуры и обследования.

В день моего поступления в палате-камере высвобождаются сразу две «шконки» и обе кровати. Выбирай, что хочешь. Больные выписываются и их снова разводят по местам – кого в камеру, кого на зону.

Выбираю кровать. И потолок над тобой, а не сетка верхней «шконки», и один, никому не мешаешь, ни от кого не зависишь. На «шконке», там ведь как – чуть шевельнулся, повернулся там или сел-лег, обе кровати ходуном ходят. Они же сварены намертво, в два этажа. А тут – спи сколько хочешь, никто не помешает. И ты никому не мешаешь.

Да. Большое это счастье заболеть в тюрьме, а еще большее – попасть в больницу!

* * *

Война внедрялась в жизнь. Повсеместно. Уже нельзя свободно бегать по городу, тут и там патрули перекрыли движение – сплошная проверка документов. После нескольких громких ограблений и убийств порядок в городе еще более ужесточается.

Особенно содрогнулся город при одном преступлении.

Дядя взял племянника в семью из деревни, устроил его на работу, поил-кормил в первую военную бескормицу, а племянник, через некоторое время, из-за нескольких сотен рублей, сбереженных еще с довоенной поры, вырезал всю семью дяди. Не пожалел даже младшую пятилетнюю сестренку, которая проснулась, увидела его с топором и взмолилась – братенька мой, не убивай меня, я никому не скажу… Брат ударил, убил.

История получила громкую известность. Суд устроили показательным. На судебное заседание люди собрались со всего города. В парке, в летнем кинотеатре и вокруг него, люди плотно стояли, буквально битком набившись между кустами и деревьями. Сплошная толпа вокруг кинотеатра, где заседала выездная коллегия суда.

Из зала вели радиотрансляцию. Все, кто был в парке, слышали и вопросы, и ответы. Буквально потряс всех ответ на вопрос судьи к племяннику «зачем ты это сделал? Родственники же, дядя, тетя, сестры, брат, как ты все это смог?» «Деньги нужны были», – ответил племянник. Сад, заполненный возмущенными людьми, взревел от негодования.

В городе тогда упорно ходили слухи, что именно по глазам той маленькой пятилетней сестрёнки и нашли убийцу. Будто бы следователи сфотографировали расширенные от ужаса, так и не закрывшиеся глаза девочки, увеличили окаменевшее в них изображение сродного брата с занесённым над ней топором, и по этим снимкам опознали преступника. Удивительно, и сейчас-то, в начале двадцать первого века в такие доказательства верится с трудом. А тогда, в девятисотые годы, в середине сорок первого, обо этом говорил весь город. Не могло же это быть всеобщей выдумкой?

А если это так, то девочка молодец! Отомстила таки убийце. И за себя, и за всю свою семью.

Наказание в военное время одно – расстрел.

А семью хоронил весь город. Для тихого, спокойного, патриархального Кургана это было дикое, ужасное событие. Мы получили дома строгие инструкции – ни с кем из незнакомых не водиться, никуда не ходить. Но смотреть за пацанами было некому и некогда. Целыми днями мы были предоставлены самим себе. Но это уже были взрослые пацаны, они уже знали кого и когда бояться. И все же случилось неожиданное и в нашем доме.

Внизу, на первом этаже, жила башкирская семья. У них был мальчик – Юфка. Смышленый, предприимчивый, смелый. Мы быстро сдружились. Оба настырные, вскоре в уличных «разборках» мы с ним представляли серьезную силу среди наших сверстников и даже среди ребят постарше. Не скажу, чтобы нас боялись, просто после нескольких ребячьих стычек с нами перестали связываться. Особенно после одной драки, когда я напрямую полез с кулаками, а Юфка хитро, тихо зашел сзади с тонкой веревкой, обхватил этой веревкой обидчика за шею и стал душить. И все это молча, с непривычным для пацанов нашего возраста остервенением. Все шарахнулись по сторонам, Юфку еле оттащили свои же пацаны. Ватага эта долго после этого события обходила наш дом дальними улицами.

Именно с этим Юфкой и случилась история. К нему во дворе подошли двое – парень и девушка. «Ты Юфка? Мы от мамы. Она закончила работу и просит принести ей пальто. А то, видишь, как холодно?» – погода была действительно мерзкой. Юфка поколебался было, но ведь мать прислала! Мать работала в больнице и действительно скоро должна прийти домой. Смена у ней заканчивалась.

– Пошли, – Юфка ведет их домой, открывает двери, заводит в квартиру.

– На вот тебе денег, сбегай возьми мороженого, ничего, не бойся, мы тебя подождем.

Юфка не устоял – как откажешься от мороженого! Убежал.

– Я быстро.

– Ничего, ничего, мы подождем. – Ясно, что вернувшись, Юфка увидел почти пустую квартиру. Все ценное, одежда, обувь – все исчезло. Юфка в крик, мы в милицию, к патрулям – ищи ветра в поле.

– Куда же ты побежал? Забыл что ли, мороженого-то в городе давно ведь нет!

– Так вот…

После этого остерегаться стали еще больше. Если во двор заходил незнакомый человек, все пацаны, живущие в доме, его мгновенно окружали, пытая дотошно – куда, к кому, зачем – а в руках и палки, и камни – плотная оборона.