Донос

Клиника центральная. Сюда свозят для лечения больных из всех областных «зон».

Кормили в больнице получше – утром кусочек масла и молоко, ежедневно сахар, хлеба по полбуханки и черного, и белого. Но варево – то же самое, из одного котла.

Спали в больнице вдосталь, отвлекаясь только на освидетельствования и процедуры. Читали – книги, как и в камере, можно заказать в тюремной библиотеке, приносят, читай. Библиотека «приличная», выбор книг большой.

В первую неделю я прошел полное медицинское обследование, врачи, каждый по своей специализации, поставили диагноз и назначили лечение. К врачам меня после этого обследования больше не вызывали, только лечебные процедуры, ну, и, конечно, лекарства, но это без вызова, лекарства выдаются и принимаются в палате-камере. Лекарства разносят утром, на весь день. Уколы тоже утром, если прописаны врачом. Но если прописано несколько уколов и ставят их в течении всего дня несколько раз, как это было со мной после сердечного приступа, то уводят в процедурную. Там тебя осматривают, измеряют давление, снимают кардиограмму, ставят укол.

Следователь не вызывал вовсе, с адвокатом виделись раз в неделю. В больнице.

Наступил период спокойного отдыха – сон сколько хочешь, тяжелые мысли баррикадировал чтением. Читал все подряд, что ни попадало.

В камере-палате лежали четверо «малолеток», это несовершеннолетние. Ребята любознательные, но уж очень неграмотные, какие-то даже примитивные. Для нашего времени – удивительно ограниченные знания. Только один из них, к примеру, после долгих раздумий и предположений, сказал, что Дмитрий Донской это какой-то полководец. Двое сказали – ученый, один не слышал о нем ничего. Никто ничего не знал о Куликовом поле или о Куликовской битве, да и в современной истории познания их были довольно скудными. Например, все четверо уверено знали о Сталине, но кто такие Жуков или Киров не мог объяснить никто.

Вскоре так получилось, что очередного взрослого выписали и отправили на «зону», а поселили вместо него еще одного малолетку 14-ти лет. Взрослым в камере остался я один. И начался «ликбез».

Ребята действительно оказались чрезвычайно любознательными.

– Саныч, расскажи что-нибудь.

Я начал им рассказывать историю Руси. Слушали, как малые дети слушают сказки.

По вечерам, когда всё в больнице успокаивалось и засыпало, мои «малолетки» укладывались по своим местам и откуда-нибудь сверху обязательно раздавалось:

– Саныч, расскажи что-нибудь.

– Ну хорошо. Про Александра Невского помните?

– Помним. Позавчера рассказывал.

– Родился у него сын, младший. Назвали его Данилой. Так вот, он и был настоящим основателем Москвы, а не Юрий Долгорукий. Знаете такого, Долгорукова?

– Это тот, что в Москве памятник?

– Да, тот, что памятник. Он, этот князь Долгорукий, был владельцем когда-то Москвы, а жила эта Москва давно, за сотни лет до прихода этого князя, кто ее основал – неизвестно, славяне, наверное. А Даниил, сын Невского, сделал Москву, доставшуюся ему «вотчиной», ну как вроде наследства, столицей своего нового княжества. Именно Даниил и основал Москву как будущую столицу Русского государства…

И так не спеша, торопиться нам некуда – подробно рассказываю о той далекой и не всем понятной жизни.

– Спите?

– Нет, нет, рассказывай…

Так каждый день. А прожили мы вместе более четырех недель. Конечно, ребята менялись, кого-то выписывали, взамен поступал другой, тоже малолетний, иногда поселяли и взрослых – один такой аж весь из себя – но и они через короткое время слушали эти истории, как дети.

Не знаю, случайно это или начальство пользовалось возможностью увлечь чем-то ребят, но в больнице так я и просидел в основном с малолетними.

Жалко мне было этих ребят. Приходит такой пацан в камеру с бравадой, «весь из себя», день куражится, ставит себя перед сверстниками. А поговоришь с ним, спокойно, уважительно, как со взрослым – он и скис, и «слезки на колесках».

Пацаны, они и в тюрьме пацаны.

* * *

Вроде и далеко город Курган от мест сражений, а война вот она, в городе, в каждом доме, в каждой семье.

Появились первые беженцы, на конных подводах. Из центральной России. Ехали семьями, с каким-то скарбом. Власти отводили им места расселения. За городом появились жилые палатки.

Да, если уж до Кургана добрались беженцы своим ходом, сколько же их по всей России? Ведь Курган и от Урала на приличном расстоянии. Неужели там, за Уралом, на Западе, уже все заселено и люди идут дальше, спешат на пока незанятые земли?

А затем – «обвал». Прибывали целые эшелоны эвакуированных. Везли поездами, везли и автомобилями, с ближайших от Кургана станций. В Кургане освободившиеся от беженцев автомашины грузились в железнодорожные вагоны и отправлялись теми же поездами обратно, на фронт.

Появились москвичи, а через некоторое время привезли женщин и детей из Ленинграда. Зрелище было ужасным. Мы, голодные и босые, рядом с ними казались сытыми-одетыми. Бледные, исхудавшие, ко всему, кроме еды безразличные, приезжие вызывали у нас какое-то непонятное чувство страха, ощущение всеобщей опасности. Мы боялись с ними общаться, разговаривать. Чем-то мрачным, «потусторонним» веяло от этих людей-скелетов.

Начались «уплотнения». Приближалась зима, а приезжих надо было разместить, подлечить, накормить, да еще и как-то занять, дать какую-то работу, что в тогдашнем Кургане было, наверное, самым трудным.

Заселили и в наш дом несколько семей. На второй день исчезла наша кошка. Баночку, в которой кошка недоела лапшу, мы выставили в коридор. Баночку тут же вылизали до блеска. В городе мгновенно исчезли кошки и вначале бродячие, а затем и домашние собаки.

Стали исчезать беспризорные дети. Поползли слухи – Черная Кошка, Пантера, «тузики»… В мясных котлетах стали попадаться детские человеческие ноготки.

Мы получили строгий наказ – из дому никуда, ни с кем незнакомым не разговаривать, никуда не ходить, если кто-то позовет или пошлет куда-то – не откликаться, в разговоры-переговоры ни с кем не вступать, быстро бежать домой.

– Если кто-то скажет – мама зовет, не верьте. Я вас никуда и никогда звать не буду. Ждите, пока сама не приду. Дома постоянно закрываться на крючок, никому не открывать и не отзываться.

Как пригодился мне этот материнский наказ однажды!

Дома мы сидели с младшей сестренкой одни. Саша был в школе, Нина ушла в магазин. После уплотнения в бывшей нашей комнате, прямо по коридору, жила семья Альмухамедовых, дочь у них была, тоже Нина. Коридор небольшой, соединял обе комнаты, имел общий выход в когда-то общую кухню и не освещался. В кухне тоже жила чья-то семья.