Донос

И к чести сказать, до конца войны в нашем доме таких происшествий больше не было. Ну, а когда Саша, брат, стал главой курганской шпаны, наш дом и вообще обходили жулики. Эта Сашина популярность в нашем доме в недалеком будущем спасла жизнь матери.

Она уже работала в столовой. В вечернюю смену. Война. Столовая круглосуточная – это была столовая «Военторга», работала она круглосуточно, так же как и Военкомат – то прибытие военных, то отправление – людей надо было оформить, но надо было и накормить.

В столовой всегда женщины оставляли что-то для семьи и несли с собой после работы. Вот и мать, с сумками, ночью привычно идет домой. После последнего патруля до дому оставалось метров сто-сто пятьдесят.

Дом старинный, купеческий, с прочными, старой постройки воротами, мощная калитка с металлическим засовом.

Мать заметила, что за ней увязались какие-то парни, двое. Мать ускоряется в ходьбе – они тоже. Мать бегом и они побежали. Вот и дом. На счастье – калитка открыта. Мать заскакивает в ворота. Бросает сумки, мгновенно захлопывает калитку и тут же набрасывает засов-щеколду. Парни подбегают. Останавливаются, не трогая калитку говорят между собой – «постой, не лезь. Здесь живет «Запя» – так среди шпаны звали брата, – в этот дом не лезь. Здоровей будешь.» И уходят.

Мать еле отдышалась. Собрала сумки и медленно пошла домой, к подъезду, к широкой лестнице, ведущей прямо к нашей квартире, на втором этаже. Настроение – ужасное. И, наверное, больше ее напугало не то, что за ней гнались – всё же она сумела спастись, – больше её напугало то, что она услышала от малолетних «жуликов» о своём сыне. Что же с ее сыном? Неужели он вот так же, по ночам, со своими дружками гоняется за одинокими женщинами? За одинокими прохожими? Да, разговор с сыном предстоит тяжелый!

Тем не менее именно положение сына среди городской шпаны в этот раз спасает нашу мать от грабежа, а может, от чего-то и более серьезного.

Убивали тогда за кусок хлеба.

В один день у магазинов возникают длинные очереди. Вводятся карточки – вначале на хлеб, затем на все необходимые продукты. Через некоторое время вводятся карточки и на промтовары, самые необходимые – одежда, обувь, белье.

Мать сразу возложила заботу о хлебе на нас с Сашей. Мы рано вставали, занимали очередь у магазина за час до открытия, Саша куда-то исчезал и появлялся к раздаче хлеба. Хлеб мы получали всегда, на все карточки. Постепенно, как-то так само собой получилось, хлебом стал заниматься я один. Очередь меня уже знала. Все в общем то были свои. Соседи и по домам, и по квартирам, обижать пятилетнего пацана никто и не собирался – все шло по очереди.

В раздаче хлеба выработалась целая система. Очередь занимали перед открытием магазина. Кто подходил, тот и занимал текущую очередь.

Но однажды хлеба не довезли. Очередь мгновенно отреагировала. Теперь занимать стали рано, с четырех часов утра. Появился распорядитель, какой-то представитель какого-то профсоюза, представитель этот строго следил за движением очереди, за порядком выдачи хлеба.

Хлеб привозили в девять утра. Где-то к восьми часам появлялся «распорядитель», так звали его все. Распорядитель громко кричал, о чем-то с кем-то ругался – «спекулянты! занимаете очередь с ночи, потом торгуете хлебом на базаре…», как будто, если раньше хлеб взял, то взял больше и им, этим хлебом можешь уже и торговать. Глупости, но страху этот распорядитель нагонял и слушались его беспрекословно. И все знали, что в одну из пауз своего красноречия он неожиданно вытянет по-солдатски руку и крикнет «очередь! Стройся здесь!» – и вся масса людей кинется, ломая строй, толкаясь на эту, им показанную, новую живую линию хлебной очереди.

Но мы, пацаны, все это знали. На всех возможных направлениях таких перемещений очереди у нас стояли свои. Затем, с криком, шумом, возмущением – «я здесь стоял» или «мы же вместе» все пацаны получали свои места по строго определенному утром порядку. Впрочем, взрослые нас особенно и не гоняли. Спорили в основном между собой, или с теми, кто с других улиц или соседних домов.

С хлебом мы были всегда. Поэтому на меня забота о хлебе и переключилась. Саша иногда следил, поглядывал, чтобы меня не обижали, затем привык к стабильности процесса и наслаждался свободой. А вернее, занимался какими-то своими делами. Мать в этот хлебный процесс не вмешивалась совсем. Она знала – карточки отоварятся, хлеб будет.

Но однажды получился сбой. Совершенно непредвиденный. Мы шумной ватагой купались в Тоболе. Я с разбегу прыгнул в воду и попал ногой на разбитую бутылку. Ногу разрезал глубоко. Кровь из ноги хлещет, самому страшно стало. Ребята постарше, что были рядом, пытались как-то перевязать, остановить кровь. И тут (всю жизнь везло мне на эти «вдруг») появляется Саша со своей командой. Они быстро разорвали чьи-то рубахи, стянули ногу, обмотали ступню, прижав к ране листья подорожника и бегом, буквально бегом, унесли меня в больницу. Больница была не близко. Рану в больнице обработали, намазали какой-то черной мазью, перевязали и с теми же ребятами отправили домой. Саша приказал никуда не выходить, лежать, «ногой дрыгать» поменьше и ни в коем случае рану не развязывать. Мои ребята тасовались под окном, я же тоскливо сидел на подоконнике, уныло глядел на их игры и затеи со своего второго этажа.

Но утром, как всегда в четыре утра, я был во дворе. Ребята распределялись, кому что делать сегодня в очереди. Передвигался я с трудом, больно было наступать даже на пятку, я нашел во дворе палку-рогульку, так, чтобы опираться подмышкой, как на костыль, переставлял потихоньку ногу с помощью этой палки и кое-как передвигался, почти на одной ноге.

Магазин был на углу, сразу за парком, небольшой домик, из красного кирпича, с высоким крыльцом без перил. Отсюда, от крыльца, начиналась очередь. Народу было немного.

– Куда же ты, с такой ногой? Затопчут же. Иди, родной, поспи. Приходи к открытию, я за тебя скажу, что ты в очереди – посочувствовала одна сердобольная женщина.

Наивная, я-то знаю, что такое очередь. Что бы так говорить, надо просто не знать очереди. Никогда очередь никого не впускала. Если не стоишь. Постоянно и неотлучно. Даже если ты дождался последнего, сказал – «я отойду не надолго. Не забудете?» – И все, уже не пустят. Поднимется гвалт «Что, где, не видели, зачем отходил, нам тоже стоять некогда да стоим, ничего не знаем, иди откуда пришел». И спорить бессмысленно, уже не пустят, уже считают себя героями, борцами за правое дело – грудью на защиту справедливости!

Да, за хлебом надо стоять. Я и стоял. Я был рядом, в десяти метрах от своей очереди, от женщины, которая заняла очередь за мной. Просто я устал стоять на одной ноге, больная нога ныла, я добрался до крыльца, сел на его каменный открылок, свесив ноги и устроив больную ногу так, чтобы она меня не тревожила и ждал, когда начнется раздача и подойдет к дверям магазина моя очередь.

Появился «распорядитель». Все зашевелились, очередь напряглась – вот сейчас крикнут – становись – и неизвестно куда бежать, куда поставят, кто будет за кем. Распорядитель – добрая женщина, никого перестраивать не стала, зашла в магазин, через некоторое время вышла – сама, не послала кого-то – сообщила, что хлеба сегодня хватит на всех, так что не толкайтесь, не кричите и не нервничайте, все пойдут строго по очереди, все получат свою порцию. Мне стало спокойнее – вторую очередь мне бы не занять.

Открылся магазин. Снова всё зашевелилось, очередь выпрямилась, посерьезнела, почерствела. Запускали партиями человек по восемь-десять, но часто, времени на одну партию уходило немного.

Я как-то убедил себя, что я стою здесь в этой очереди, что я здесь свой, все меня знают, все меня любят и простят мне небольшое нарушение порядка. Вот она, моя очередь, рядом.

Я залез на крыльцо, подошел к распорядителю – «Тетя, можно я отсюда, с крыльца, у меня нога болит, вон моя очередь.» Тетя строго повернулась к очереди – «Стоял?»