Донос

– Вот, Юра, этот барабан и треногу к нему дарит тебе директор нашего театра. Смотри, не подкачай, «стучи», а не барабань.

Установили барабан на треногу, я уселся на табурет, нет, низковато, подложили твердую подушечку, сел повыше, так, хорошо, вроде достаю по высоте.

Попробовал. Ого, насколько легче управлять каждой палочкой, и что они вытворяют! Палочки отскакивали от натянутой кожи, как живые, а «двойки» легко превращались в дробь. Это не мешок с песком!

– Юра, ты делаешь вот такое вступление, трррам-трататрррам, вот так, повтори, вот так – и ритм, ритм, так, и вступает оркестр! Начинает оркестр. Ребята, пусть это станет нашим правилом, традицией, вначале ударник делает вот это вступление и сразу, вот после этого такта, после второго ритма – вступает оркестр. И так будет со всеми нашими вещами. – Он так и говорил «наши вещи». «Давайте-ка начнем вот с этой вещи…»

С каждым днем оркестр становился сыгранней и стройнее. Работали ежедневно по четыре часа, иногда репетиция затягивалась и мы расходились далеко за полночь. Благо, жили все почти рядом.

На репетициях порядок был один – начиналось с голосового звучания разучиваемой вещи. «Мычали» по нотам. Затем разминка губ на инструментах, гаммы и другие музыкальные упражнения. На это уходил примерно час и после небольшого отдыха, проигрывание знакомого репертуара.

Разучивание новых «вещей» длилось долго, с отработкой на каждом инструменте, затем обязательное «сыгрывание». Это термин тоже Семена Прокопьевича.

В конце репетиции обязательное «чистое» исполнение разученных «вещей». Их в репертуаре оркестра набиралось уже более двадцати. Все известные в то время вальсы, танго, марши, популярные – «Огонек», «Катюша» – новые, быстро возникавшие в военные годы, песни. Как только появлялась такая песня, Семен Прокопьевич расписывал ее по нотам, три-четыре вечера разучивания и появлялась новая «вещь» в оркестре.

Наконец, Семен Прокопьевич решил, что оркестр готов предстать перед публикой.

18

Звонок раздался через два дня.

– Георгий Александрович, вы не могли бы заехать к нам еще раз? Кое-что надо уточнить.

– Могу, конечно. Когда, в какое время?

– Мы вас будем ждать в 14 часов, сможете?

– Смогу, конечно, приеду.

И снова ничего не насторожило, не икнулось, не дрогнуло, не напряглось.

К условленному времени подъехал к воротам Управления. Меня поджидали четыре человека, во дворе.

– Едем к вам домой. Есть ордер на обыск.

– Покажите.

– Давайте так. Сейчас не будем терять время, поедем, а на месте я вам все покажу, все посмотрим.

Поехали. На месте, уже в доме, показали факсовскую копию какого-то документа.

– Да ладно, Юра, пусть посмотрят, нам прятать нечего, – это жена, – проходите, располагайтесь вот здесь. Что будете смотреть?

– Это обыск, Нина Александровна. Смотреть будем все и везде. Деньги, золото, драгоценности есть?

– Что вы имеете в виду?

– Мы имеем ввиду – в значительных количествах.

– Нет, ничего подобного нету. Ни в каких количествах. Пригласили понятыми строительных рабочих, что работали у соседа по найму. Перерыли все бумаги, тщательно осмотрели все комнаты, шкафы, кладовки, спустились в подвал, сходили в гараж, в баню. Но аккуратно, без погрома. Заминка произошла из-за оружия.

На стене у меня висят подарки и сувениры со всего мира, в том числе ножи, сабли, одна, казацкая, датирована 1811-м годом, висят «мачете» из Мексики и Панамы, ружья, пистолеты. На все есть регистрационные документы, но в суматохе не можем их сразу найти и показать. Катков нервничает. А когда обнаружили и боеприпасы – целый «арсенал» ружейных и пистолетных патронов, в большом количестве, заряженные в основном пулей и крупной картечью, он и вовсе разволновался.

– Или покажите документы, или я вызываю наряд милиции.

Но документы, наконец, найдены, все успокоились, напряжение спало.

– Что же это вы, Георгий Александрович, к осаде, что ли, готовились?

– А как вы думали, в нашем «медвежьем» углу ко всему надо быть готовым. Времена неспокойные, а пока до вас, охранников, достучишься…

– Что верно, то верно. А это как же, у вас что, в каждой комнате по телевизору, да еще вон два незадействованных. Откуда столько аппаратуры?

– А вы проработали бы более сорока лет на Крайнем Севере, тоже наверное приобрели бы. Последние десять лет мы там работали в три семьи, деньги не копили, хватит, в 91-м потеряли все накопленное. Копили всю жизнь, а потеряли в один день, по одному Указу.

– Да это понятно. Но все же…

– Что все же? Подозрительно?

– Да так, как-то…

– Мы загрузили в контейнер все, что имели, не оставили на Севере ничего, здесь то уже не купить, не на что, денег-то нет.

– А вот это мы как раз и посмотрим.

– Смотрите. Вот оно, что должно было хотя ба насторожить! Ничуть, ничто не дрогнуло и в этот раз. Хотя, куда уж прозрачнее?

Ищут деньги, и не просто деньги, а «большие» деньги. Ну, это уже не просто «донос», это чья-то «наводка».

Составили акт, забрали текущие бухгалтерские документы, впоследствии так и не пригодившиеся следствию, но потерянные для Компании навечно, уехали.

– Вы позвоните мне в пятницу, Георгий Александрович, – сказал на прощание Катков. Обыск был в среду.

Ни ордера на обыск, ни постановлений прокурора на правомерность действий оперативников так Катков мне и не показал.

* * *

В городе развесили афиши. Премьера состоялась на большой сцене городского Драмтеатра, в воскресение, перед началом дневного спектакля. Зал был полон, родителей музыкантов пригласили по специальным пригласительным билетам. Мы с братом были двое в оркестре, поэтому маме дали два билета и она пришла со своей подругой Тоней, спасавшей нас от голода, да думаю и спасшей нас от смерти.

Все было чинно в театре, торжественно и непривычно. Мы как-то притихли, немного нервничали, Семен Прокопьевич улыбался, успокаивал нас – играть, как на репетиции! Наконец кто-то выступил, нас объявили, Семен Прокопьевич поднял дирижерскую палочку, прозвучала вступительная барабанная дробь, оркестр слаженно начал и зазвучала Мелодия. Концерт, первый в нашей жизни оркестровый концерт, начался.

Успех был полный. В зале много военных, много и детей.

Где-то бушевала война, каждый день приносил страдания, смерть, люди боялись почтальонов, боялись получить «похоронку», а здесь, в театре, на общегородской сцене, дети в большом настоящем духовом оркестре играют для людей, для зрителей красивые музыкальные мелодии, играют вполне профессионально, мелодии звучат слаженно, красиво.