Донское казачество позднеимперской эпохи. Земля. Служба. Власть. 2-я половина XIX в. – начало XX в.

Таблица 4

В Военном министерстве на список привилегий от донских депутатов отреагировали внимательным разбором всех высочайших грамот, дарованных войску Донскому с 1738 по 1863 г., всего восемь грамот, а также ряда правительственных постановлений. В итоге военные чиновники пришли к заключению, что к законным привилегиям казачества могут быть отнесены:

«1. Неприкосновенность пределов территории, утвержденной за войском грамотой 1793 г.;

2. Право бесспорного владения на вечные времена всем пространством этой территории и право собственности на все земли и угодья ее, не исключающей, однако в пределах ее частной собственности, законным способом приобретенной;

3. Отбывание воинской повинности государства службою со всего взрослого мужского населения войска по очереди, с собственною одеждою и вооружением, в конных полках и на собственных конях, и притом в таком числе казаков, какое потребует правительство, с освобождением от рекрутских наборов и личных податей;

4. Освобождение казаков внутри войсковых пределов от платежа пошлин за право торговли и промыслов».

Однако впоследствии, когда сделанные выводы стали предметом обсуждения на заседании Военного совета (1866 г.), было признано «не нужным упоминать об освобождении казаков от личных податей», а также не передавать дело в Государственный совет для выработки закона о казачьих привилегиях, как планировалось ранее⁹⁹.

В статистических описаниях Донской земли 60—80-х гг. XIX в. А.М. Савельева, С.Ф. Номикосова и др. отдельно казачьи привилегии уже не рассматривались¹⁰⁰. Они так и остались в «разбросанном» состоянии в российском законодательстве и постепенно или сходили на нет в условиях общей эмансипации сословий во второй половине XIX – начале XX в., или регламентировались на основании общеимперского права.

Первым, как уже было сказано, не устояло питейное право казаков. Являясь, пожалуй, одним из самых «древних», это право в первой половине XIX в. неоднократно трансформировалось. До 1835 г. так называемый «питейный доход» являлся собственностью станичных обществ, то есть местные жители изготовляли спиртные напитки и реализовали их на месте без всякого налогообложения. С 1835 по 1843 г. «питейный доход» распределялся уже между войском и станицами – войско централизованно производило «вино» и продавало его в определенном объеме и по специальным ценам станицам, которые в свою очередь реализовывали вино в розницу с надбавкой по 2 р. за ведро. Ежегодный доход станиц от такой операции составлял около полумиллиона рублей. В 1843 г. в войске была введена так называемая откупная система. В связи с этим право розничной торговли у казаков забиралось, весь доход от вина поступал в войсковой бюджет, из которого станицам ежегодно отчислялось по 50 к. на каждую душу мужского пола. Общая сумма такого вознаграждения доходила до 160 тыс. р. в год. Как мы уже писали выше, с введением в 1863 г. государственной винной монополии на основе акцизной системы войско стало получать своеобразную компенсацию от казны в размере 1 239 000 р. в год. О достаточности или справедливости этой суммы судить сложно, необходимы дополнительные исследования вопроса. Но для сравнения приведем следующие цифры: доход Российской империи с откупной винной торговли в середине XIX в. «составлял до 46 % всех поступлений в государственную казну, опережая с 1840-х гг. поступления от прямых налогов – подушной подати и оброка с государственных крестьян, вместе взятых»¹⁰¹.

С переходом на акцизный порядок станичные общества тем не менее продолжали получать свое «пособие»; но размер его законодательно не был точно определен, поэтому суммы варьировались от 213 000 р. в 1863 г. до 375 000 р. в 1870 г. Станицы часть этих денег тратили на свои общественные нужды (формирование запасного станичного капитала, постройка церквей, пособия станичникам в случае неурожаев и других бедствий и т. п.), оставшаяся же часть уходила на погашение земских повинностей за казачьи земли. С 1870 г. пособие стало расходоваться только на оплату земских сборов, а его ежегодный размер вплоть до конца XIX в. уже не превышал 166 000 р.¹⁰² В то же время доход от питейной торговли на Дону в пользу казны постоянно увеличивался и в начале XX в. составлял 7 млн р. в год¹⁰³, а в 1910 г. уже 12 млн р.¹⁰⁴ Многие современники из донских казаков такое решение питейного вопроса признавали неправильным, и он постепенно переходил в область политических требований¹⁰⁵. Тем более что специфика исполнения войскового бюджета, почти 1/3 которого составляла денежная компенсация за потерю казаками питейной привилегии, подразумевала значительные траты на содержание областной и окружных администраций, всех местных судебных и учебных учреждений, контрольной и казенной палат, Главного управления казачьих войск в Петербурге и т. д., в то время как в российских губерниях все подобные учреждения содержались на общий государственный счет¹⁰⁶.

Что касается других привилегий, то условия их обладания казачеством вкратце были следующими. Право на добычу соли с масштабным увеличением ее производства в целом по стране и с отменой в 1881 г. налога (акциза) на соль перестало быть важной привилегией казачества. К тому же соляным промыслом занималось всего от 2 до 3 тыс. казаков (в основном жители левой стороны Дона от Верхне-Чирской станицы до Манычской), и они не освобождались от акцизных выплат, которые перечислялись в войсковой капитал¹⁰⁷.

Реализация казачьего права на рыболовство «не только для своего пропитания, но и для промышленности» ограничивалось водами, по закону принадлежащими войску. Это воды: «1) в реке Дон на всем его протяжении от того места, где оный втекает в войсковые пределы и во всех его гирлах, или рукавах… в морском заливе, правою его стороною от рукавов Дона до границ бывшего Таганрогского градоначальства, а левою от тех же рукавов до урочища Семибалок; 3) во всех реках и речках, протекающих на пространстве войсковых земель; 4) во всех озерах, ериках и протоках, на том же пространстве содержащихся». Право на рыболовство принадлежало каждой станице в пределах ее юртового довольствия, кроме весеннего времени. Рыболовные места в каждой станице разделялись на пайки по жребию. Такие места назывались тонями. Во время весеннего разлива казаки могли свободно ловить рыбу не только внутри своего станичного юрта, но и за его пределами¹⁰⁸. Однако здесь буква закона весьма отличалась от действительности. По свидетельству современников, рыбными угодьями Дона пользовались почти исключительно рыболовы станицы Елисаветовской. «Они (елисаветинцы. – В. А.) перехватывают всю рыбу, идущую из заповедных вод вверх по реке, так что станицам, лежащим вверх по Дону, даже самым ближайшим, из рыбного богатства почти ничего не остается. Вся донская рыба остается в руках елисаветовских рыболовов. Елисаветовцы ежегодно ловят рыбы на миллионы рублей, тогда как доходы других станиц, лежащих вверх по реке, ограничиваются незначительными сотнями, а то и десятками рублей…»¹⁰⁹ Но и без этого времена, когда «за отсутствием сбыта и потребления массы вылавливаемой рыбы просто выбрасывались, и по ним, как через мост, ходили с одного берега (Дона. – В. А.) на другой»¹¹⁰, безвозвратно прошли, и уменьшение донских рыбных ресурсов стало очевидной проблемой в начале XX в.

По действующему законодательству лесные угодья составляли «общественную собственность станиц» и не могли быть передаваемы в какую-либо иную собственность. В войске Донском существовали станичные лесные участки, в которых обязательно выделялся так называемый заповедный лес. Остальной же лес делился на паи среди станичников.

Казачья охота регламентировалась общеимперским правом, на основании выдаваемых за определенную плату свидетельств (билетов) на отстрел животных. Однако «малолетки, казаки и урядники, принадлежащие к служилому составу и признанные годными к строевой службе, при получении свидетельств на право охоты только в пределах юртов тех станиц, к коим они принадлежат» освобождались от платы¹¹¹. Как свидетельствует С.Ф. Номикосов, казачья охота из массового занятия превратилась в свободное времяпровождение представителей «привилегированных классов… для которых охота есть удовольствие и отдых от других занятий. Главную роль играет здесь не материальный расчет, а оценка искусства в стрелянии и других способах убивания дичи»¹¹².

Закон о торговле в казачьих войсках 1870 г., ликвидировавший общества торговых казаков и внедрявший в казачьих землях общероссийское «Положение о пошлинах за право торговли и промыслов», не распространялся на ОвД. Поэтому каждый казак, не записанный в торговое общество, оплатив соответствующие местные сборы за получение торгового свидетельства, всего около 11 р., имел право одновременно открывать различные доходные места от лавки до завода, а также заниматься пароходством, сплавкой леса и прочими промыслами. Однако при получении подобного свидетельства казаки все-таки должны были еще заплатить в пользу государственной казны 2 р. 50 к. так называемого гербового сбора.

Право исключаться из войскового сословия, предоставленное казакам законом от 21 апреля 1869 г. (изменен в 1883 г.), который помимо этого разрешал также вхождение в состав войска лицам других сословий¹¹³, трудно назвать привилегией. У казачьего и неказачьего населения данный закон, кажется, не пользовался особой популярностью. С 1871 по 1879 г. зачисленных в войсковое сословие по всем казачьим войскам насчитывалось 49 578 человек, а исключенных – 40 373 человека, на более чем 2 млн казачьего населения¹¹⁴. Слабая востребованность навязанного властью права исключения из казачества и перехода в него была обусловлена не только забюрократизированностью этой процедуры, но и ценностным отношением казака к своему положению и, наоборот, неоднозначностью получаемых выгод для представителя невойскового сословия в случае смены своего статуса. Тем не менее даже упомянутые цифры вызывали озабоченность в военном ведомстве. Особенно власти беспокоило увеличение казачьего сословия за счет неказаков. В записке военного министра П.С. Ванновского (1884), специально посвященной этому вопросу, было признано, что «слишком свободное зачисление в войсковое сословие лиц всякого рода состояний, в смысле поддержания духа и материального благосостояния казачества, представляется безусловно вредным». Из ее текста вообще складывается впечатление, что П.С. Ванновский был искренне убежден в наличии высокого уровня казачьей жизни, обеспеченного соответствующими правами. В записке утверждалось, что «лица привилегированных сословий, добиваясь зачисления в войсковое сословие, имеют в виду не призвание к службе в казачьих войсках, а или выигрыш по службе, или материальные выгоды, в виде земельного пая и возможности пользоваться другими станичными угодьями, а также ссудами из войскового капитала, и ввиду возможности воспитывать на войсковой счет детей, владеть недвижимою собственностью в станицах без платежа посаженной платы и вообще с большим удобством вести различного рода промышленные предприятия. Наконец, одною из побудительных причин искать перехода в казачье сословие является нередко стремление, путем зачисления по войску, хотя бы без несения служебных обязанностей, получить право ношения мундира этого войска, то есть воспользоваться преимуществом, жалуемым только высокопоставленным лицам, и притом за особые заслуги или в виде награды за военные отличия той части, которою они командовали»¹¹⁵.

Насколько соответствовал такой властный образ о «качестве» привилегированной жизни казаков их собственному представлению о своем месте среди прочих сословий и своих преимуществах – это вопрос, который должен решаться исходя из каждого конкретного временного промежутка предполагаемого сравнения. Дело в том, что в литературе о казачестве конца XIX – начала XX в. стало постепенно утверждаться, и, видимо, обоснованно, мнение о том, что в 1860—1870-х гг. благосостояние донских казаков, несмотря на проводимые реформы, являлось чуть ли не эталонным¹¹⁶, в 1880—1890-х гг. – проблемным, а в начале XX в. уже переживающим острый кризис. Действительно, оценка своего положения отдельными представителями донского казачества на рубеже XIX–XX вв. уже разительно отличалась от благостной картинки, косвенно нарисованной П.С. Ванновским. Своеобразной площадкой для гласного выражения мнения со стороны казачества по актуальным вопросам жизнедеятельности стали заседания Комиссии для исследования причин, подрывающих хозяйственный быт Донского казачьего войска (1899), уже своим названием демонстрирующей наличие проблемы. Депутат от станичных обществ Хоперского округа В.Я. Бирюков заявил в комиссии, что «теперь таких особых прав и преимуществ мы не имеем, а имеем только особые и тяжёлые обязанности». К числу важных потерянных прав В.Я. Бирюков отнес «самоуправление с выбором всех должностных лиц»¹¹⁷, а также контроль над питейными доходами. Здесь заметим, что его критический голос был скорее типичным, чем исключением из правил в ряду других выступлений, докладов и записок, озвученных в комиссии.