Донское казачество позднеимперской эпохи. Земля. Служба. Власть. 2-я половина XIX в. – начало XX в.

Известный общественный и государственный деятель России начала XX в. И.Н. Ефремов, выходец из знаменитой казачьей атаманской фамилии, но лично не пользующийся популярностью у рядовых станичников, в 1912 г. следующим образом высказался по поводу «льготного» состояния казачества: «Когда прямые налоги имели большее, чем теперь, значение в системе государственного хозяйства, когда они имели принижающий личный, сословный характер, свобода казаков от прямых налогов вообще, а от поземельного (при низкой доходности земли) и подушного в особенности имела большое материальное и моральное значение, ставя казаков в ряды привилегированных, неподатных сословий. Но с отменой подушной подати, с ростом доходности земли, при котором государственный поземельный налог стал составлять все меньшую и меньшую часть этой доходности, с появлением неказачьего землевладения в ОвД, на которое распространена свобода от поземельного налога, и, в особенности, с распространением на казаков новых видов прямого обложения, как налог на наследство, налог на процентные бумаги, гербовый сбор, квартирный налог, – это привилегированное положение казаков почти совершенно утратило свое значение»¹¹⁸.

Подверглось изменениям даже представление донских казаков о роли и значении военной службы, являющееся краеугольным камнем казачьей «идентичности». Если в 1860-х гг., как утверждал Н.И. Краснов, донское казачество расценивало военную службу как свое неотъемлемое право, за обладание которым оно имеет законные привилегии, а не как священную обязанность каждого гражданина государства¹¹⁹, то в 1910 г. публицист народнического толка С.Я. Арефин писал: «Теперь уже мало найдется из казаков таких, которые, по чистой совести, считали бы, что они «вольные» и не несут никаких повинностей, что служба не повинность, а «привилегия». Теперь уже многие казаки знают, что они несут тяжелые повинности, знают также, по горькому опыту, что самая тяжелая из этих повинностей – их «привилегия» – служба»¹²⁰.

Пожалуй, незыблемым продолжало оставаться только право казаков на землеобеспечение, вызывавшее порой зависть у прочих сословий, особенно у крестьянства. Но и здесь к началу XX в. в его реализации обнаруживались те или иные острые проблемы, которые наряду с другими факторами обусловливали специфику казачьего землевладения и землепользования.

Очерк 2 Казачья военная служба во второй половине XIX – начале XX в. и дискуссии о военном значении донского казачества: теория и практика

В 1882 г. И. Яицков, автор небольшой книжки «Казачий офицер и его быт», вспоминал об ушедшей эпохе кавказских войн в следующих выражениях: «Тогда у казаков и было – с войны, да на войну. И они сочувствовали ей полною своею страстью, которую переливали в них кровь и молоко матерей: война увенчивала казака доблестью, его дом поощряла наживой»¹²¹. Такой образ понадобился Яицкову для того, чтобы показать, как все изменилось в его время, когда доблесть блекла под тенью хозяйственных проблем выхода казачьего офицера на службу, а затем поиском средств к существованию за ее пределами, когда от наживы остались только редкие бытовые принадлежности, привезенные в дом прадедами и дедами, да жалованье с земельным наделом, которых едва хватало, чтобы вести жизнь, достойную звания офицера. Пожалуй, неизменной оставалась только казачья «страсть», пусть и к войне, но зато подпитываемая «кровью и молоком матерей». Именно она, очевидно, позволяла утверждать известному донскому казачьему офицеру А. Грекову в середине 1870-х гг., что «донцы во все времена служили поголовно… казаки не только не тяготились своим положением, но, напротив, с гордостью отбывали свою службу, несмотря на всю ее тяжесть, и считали себя выше других сословий»¹²². Здесь, безусловно, именно заключительные пять слов являются наиболее важными. Растеряв былые привилегии и вовсю ощутив на себе земельный кризис начала XX в., донские казаки военную службу продолжали рассматривать как последний бастион сословной исключительности. Особый порядок службы не только не давал им раствориться в среде простых сельскохозяйственных тружеников в эпоху исчезновения сословий, но и, возможно, мог стать последней зацепкой для того, чтобы из «народности» превратиться в «модерную» нацию в случае успеха проекта независимого казачьего государства Всевеликого войска Донского образца 1918–1919 гг.

Но только «крови и молока» ближе к концу XIX в. было недостаточно для того, чтобы считаться казаком-воином. «Если в молодости, в станице, его не научили быть казаком, то в первоочередном полку, где требования от строя уже другие, он тоже не сделается настоящим казаком (выделено нами. – В. А.)», – писал в 1899 г. капитан Генерального штаба казачьего происхождения А.И. Медведев¹²³. Не менее значимым он также считал казачье братство, наиболее ярко проявляемое на военной службе. Для него «чувство принадлежности к казачеству, которое вообще можно приравнять к чувству патриотизма, конечно, не может для казаков заменить чувство полкового товарищества, «односумства», как говорят казаки»¹²⁴. Однако в том же году другой представитель известной казачьей фамилии Красновых П.Н. Краснов, будущий атаман Всевеликого войска Донского и главный казачий коллаборационист эпохи Великой Отечественной войны, с сожалением отмечал: «Отсутствие войн и экспедиций, в которых казаки на практике ознакомливались с военным искусством… привело к тому, что казачья шашка заржавела и охота служить пропала»¹²⁵.

Все вышеупомянутые цитаты и мнения так или иначе фиксируют определенные изменения в отношении к военной службе со стороны самих казаков. Однако глубину и качество таких изменений вряд ли можно детально оценить, только прибегая к выдержкам из статей, книг или речей пусть и авторитетных казачьих авторов, к тому же часто противоречащих друг другу. Необходимы прежде всего исследования количественных данных, архивных документов, показывающих состояние казачьей военной службы в динамике ее развития.

В этом же очерке речь пойдет о конкретном содержании принятых у донских казаков систем отбывания военной службы от середины XIX в. до начала XX в., с более или менее подробным освещением актуальных вопросов из опыта функционирования данных систем, которые обсуждались преимущественно представителями казачьего офицерства на разных этапах эволюции военной службы казаков.

Во второй половине XIX – начале XX в. донская военная казачья служба регламентировалась двумя внедренными государством системами. Первая основывалась еще на «Положении о войске Донском» 1835 г., а также на «Полковой инструкции для войска Донского» и в определенной степени учитывала воинские традиции и обычаи казаков, допуская некоторую отдельность казачьих тактических частей в составе регулярной армии и устойчивую географию их применения. Она просуществовала с небольшими изменениями до известных «милютинских» преобразований русской армии 60 – 70-х гг. XIX в. Вторая – ориентировалась на принципы общеимперского Устава о воинской повинности 1874 г., воплотилась в «Положении о военной службе Донского войска» (1874), а также в «Уставе о воинской повинности Войска Донского» (1875), распространялась постепенно на другие войска и была направлена на превращение казачьих подразделений в регулярную, как правило, кавалерийскую часть, со специфическими военно-тактическими и полицейскими функциями, что требовало унификации вооружения, снаряжения и т. и. под армейский образец и высокой мобилизационной готовности. Обе системы являлись неким образцом для организации военной службы других казачьих войск. Однако донское Положение 1835 г. не было просто механически распространено за пределы войска Донского. Рамки первой системы были более гибкие, то есть она позволяла учитывать специфические особенности географического расположения того или иного казачьего войска, театра военных действий, на котором использовались казачьи части, не отменяла сложившиеся отдельные войсковые традиции военной службы, а как бы дополняла, уточняла их. Поэтому в 40—60-х гг. XIX в. чиновники Военного министерства, представители офицерства и генералитета четко видели разницу в порядках выставления на службу казачьих частей донских и уральских, черноморских и кавказских линейных (будущих кубанских и терских), сибирских и пр. Вторая система подразумевала более жесткую централизацию и унификацию, казачьи военные традиции приносились в жертву принципам регулярности и мобилизации, а вся политика Военного министерства в конце XIX – начале XX в. по отношению к казачьей военной службе была направлена на ее максимальное приспособление к общеармейским уставам и требованиям современной войны.

Вопросы несения казачьей службы по Положению 1835 г. довольно подробно освещены в дореволюционной литературе, авторство которой зачастую принадлежало офицерам и чиновникам Военного министерства, профессионалам своего дела¹²⁶. Их изложение ключевых аспектов службы заключалось в более или менее подробной интерпретации соответствующих глав и статей Положения 1835 г. В связи с этим наш обзор первой из упомянутых систем будет преимущественно основываться на уже существующих описаниях.

Итак, по Положению 1835 г. воинская служба была обязательна для всех донских казаков (от нее освобождались только лица духовного звания) и, как мы уже отмечали в первой главе, под определенное исключение попадали казаки – члены донского торгового общества.

Срок службы устанавливался отдельно для простых казаков и казаков-дворян. Казаки должны были служить 30 лет, поступающие в гвардейские и артиллерийские части – 25 лет. Казаки-дворяне находились на службе 25 лет. Такой же срок определялся и для офицеров недворянского происхождения (личных дворян), то есть выслужившихся из простых казаков. Однако для такой категории казаков выдвигалось дополнительное условие – они должны были прослужить в офицерском звании не менее 6 лет.

Указанный общий срок службы отбывался на внешней (полевой), как правило, строевой или на внутренней службе. Урядники и простые казаки, причисленные к армейским полкам, обязаны были служить 25 лет полевой и 5 лет внутренней службы, причем если они задерживались на полевой службе, то каждый излишне отслуженный год засчитывался за два года внутренней службы. Казаки-гвардейцы находились 22 года на полевой и 3 года на внутренней службе. Казаки-артиллеристы после 25-летней полевой службы сразу увольнялись в отставку, освобождаясь от внутренней службы. Для дворян и офицеров различий между этими двумя родами службы в отношении сроков установлено не было.

Порядок поступления на службу для простых казаков был следующим. По достижении 17 лет казак записывался на 2 года в так называемые «малолетки» и привлекался к отбыванию «сиденочной» повинности¹²⁷, которая службой еще не считалась. В 20-летнем возрасте все «малолетки» записывались в казаки и принимали присягу, с этого времени и начинался отсчет установленного срока службы. Однако такому казаку давался еще год для подготовки соответствующего снаряжения для очередной службы. Еще на стадии записи в «малолетки», после своеобразного медицинского осмотра каждого казака, признанные способными назначались в строевую службу, неспособные – во внутреннюю службу или же вообще увольнялись в отставку. Для точного соблюдения возрастных требований станичные правления вели особые метрические книги. В них заносились данные из церковных метрических книг и из заявлений отца, если казачья семья была старообрядческой. При выявлении каких-либо нарушений в книгах ответственные лица, в том числе священники, строго наказывались.