Допельдон, или О чем думает мужчина?

Марина уже ждет меня на дороге. Мы как всегда едем в «нашу шашлычку».

Садимся. Берем шашлык. Я думаю о странном послании и поедаю Марину глазами. Ищу знакомые черты, знакомый блеск в глазах и… не нахожу. У нее что-то случилось? Что? Спрашиваю. Говорит, что все нормально. Но глаза говорят об обратном. Решаю для себя. Може, на работе. Не хочет говорить, меня расстраивать.

И я пытаюсь отвлечься от наползающих в мозг мыслей разговорами.

Темы для разговоров подбрасывает Марина. Она как будто знает, что мне нужно сказать ей в каждую последующую секунду. И делает все, чтобы я не молчал, не думал и не поедал ее глазами, а говорил. Говорил. Говорил.

— Ты вчера был на школьной конференции, ну и как?

Удивляюсь, как Марина об этом вспоминала. И почему ее вдруг стали интересовать какие-то скучные мероприятия? Но мозг услужливо выдергивает из небытия смешную зарисовку, и я, будто рыбка, пойманная на крючок, ловлю эту наживку, начинаю рассказывать.

— Представляешь, это полный дурдом был!

Странно, почему это я сказал «дурдом»! Про себя я явно произнес «допельдон».

Решаю, что на досуге надо будет и над этим подумать, и продолжаю:

— Собрался целый зал теток. Сели за один круглый стол. Ведущая просит всех представиться. Вроде бы так положено. В приличных обществах всегда так делают. Люди собрались со всего города. Не все друг друга знают. Так одна тетка начала скандалить: «Что мы, как дети, будем вставать и представляться?» И так долго скандалила, что так никто и не успел представиться. В конце концов, решили, что будем называть себя перед выступлением. Не, ну не дурдом! Учителя, блин! Колхоз! Из-за чего скандалили? А сколько времени потеряли? А еще назвали себя общегородской учительской конференцией перед началом учебного года. И чему могут научить эти базарные тетки наших детей!?

Я возмущаюсь долго и витиевато. По пути вспоминаю еще одно выступление, на котором учитель красиво рассказывала о том, какой у них хороший и богатый школьный музей. А когда ее спросили, как к ним можно попасть, ответила, что никак! Что это музей только для ее школы! Ну не дурдом! Допельдон!

Марина улыбается и следит за моими губами. Как только я замолкаю, она тут же подбрасывает новый вопрос. Как будто не дает мне о чем-то подумать. Марина спрашивает меня про выборы. До них осталось уже меньше двух недель. И все, что можно было сделать, вроде бы сделано. Но она все равно находит что спросить.

— Листовки твои больше не заклеивают конкуренты?

Я смеюсь.

— Нет, конкуренты не заклеивают! Теперь срывают избиратели!

Марина делает удивленные глаза. И я объясняю, что сегодня утром снова сорвали одну мою листовку. Одну единственную. Но не где-нибудь, а снова на моем собственном подъезде! И это действительно странно и смешно. Потому что я был уверен, что где-где, а в моем подъезде-то уж у меня нет врагов. Оказалось, наоборот.

Но одна листовка ничто по сравнению с сотней других, которые висят теперь по всему моему селу и смотрят на меня со всех столбов. Я вспоминаю, что вчера в типографии сломался вдруг станок, и под этим предлогом отказали печатать мою очередную листовку. Не беда, мы нашли другую типографию. И Марина вроде бы знает об этом. Но она еще раз и подробно переспрашивает меня обо всех перипетиях событий. И я подробно еще раз пересказываю ей об этом. И, о чудо! Вспоминаю, что мы должны были сделать два акта и переслать их по факсу в ту новую типографию. Чтобы все было законно. Благодарю ее и звоню Игорю, прошу его это сделать. Он тоже забыл об этом. Говорит, что сейчас все сделает.

Убираю трубку. И снова Марина не дает мне открыть рот, переспрашивает о сыне. Как он сильно изменился за лето? Повзрослел? Загорел? И я не нахожу ничего необычного в ее словах. Она всегда интересовалась моим сыном. А тут мы ведь не виделись с ней толком с того момента, как приехал он, поэтому ее интерес вполне логичен.

И я рассказываю о том, что произошло со мной и с ним утром, когда он прибежал ко мне в постель. Когда сын был маленьким, он всегда прибегал ко мне утром в постель, и мы вместе смотрели мультики или болтали. Мы и сегодня утром начали болтать. Я спросил, были ли у него в лагере подружки. Он ответил, что да. Одна. Звали Милена. Красивое имя. Потом мы начали искать мультфильмы и наткнулись на какой-то фильм, где беременная женщина хочет заставить женить на себе мужчину. И сын, которого раньше не интересовали эти темы, вдруг стал внимательно следить за сюжетом, а потом вдруг спросил: «Не понял, почему это она хотел его на себе женить?» Мне стало понятно, что скоро придется рассказывать ему о взаимоотношении полов. И когда это произойдет, он уже не будет с такой легкостью прыгать ко мне в постель, чтобы посмотреть фильм.

Рассказав Марине об этом, я, смеясь, спрашиваю:

— Это что? Мой сын повзрослел? Или я постарел?

И Марина отвечает:

— Сын повзрослел, а ты еще такой же глупый!

Звонит телефон. Маринин. Она встает и отходит в сторону. Не хочет, чтобы я слышал разговор. Странно. Но так бывает иногда, когда она говорит о финансовых делах со своими начальниками. Возвращается.

— Извини, сегодня вечер у меня будет занят. Давай я отвезу тебя домой!

Я соглашаюсь. Думаю о том, что на самом деле это будет очень здорово. Успею домой вовремя. Я только спрашиваю, кто звонил. И сам же отвечаю на вопрос: «Начальство, понимаю». Она не говорит мне «да», затем машет рукой, мол, не важно.

Но я воспринимаю этот жест как «да».

Секс втроем

Попрощавшись с Мариной, я забегаю в магазин и покупаю бутылку вина. К ужину.

Зачем? Мне хочется создать дома романтическое настроение. Я хочу заставить себя влюбиться в собственную жену. Я хочу снова разбудить в себе желание к ней. И хорошее красное сухое вино, как мне кажется, должно этому способствовать.

Дома, несмотря на то, что я сказал, что приду рано, меня не ждут. Собственно говоря, в этом нет ничего удивительного. Я, по крайней мере, даже не замечаю этого. Вернее, делаю вид, что не замечаю. Что ж. Все правильно. Скромные семейные ужины за пятнадцать лет нашей совместной жизни как-то не стали традицией. Да и я сам не раз обманывал ожидания, опаздывая к ужину часов на пять-шесть.

Поэтому мое появление, да еще с бутылкой вина, вызывает скорее удивление, чем радость или восторг. Ольга, как всегда, кутая руки в теплый свитер (она вечно мерзнет), достает приготовленный мне ужин из холодильника и ставит в микроволновку. Через две минуты ужин уже готов. Картошка с мясом. Как всегда.

— Что так рано?

— Так получилось.

— А. Ну-ну. Ты будешь чай?

— Давай вина.

Ольга ставит передо мной бокал. Я открываю бутылку.

— А ты ужинать будешь?

— Я уже ела.

— А вино со мной? По чуть-чуть.

— По какому поводу праздник?

— Просто так. Ты приехала. Сегодня последний день лета. Скоро выборы. Да мало ли повод? Давай выпьем!

— Давай. Только немного. Мне завтра надо на работу.

Ольга достает из шкафа второй бокал. Я разливаю вино. Чокаемся, выпиваем. Я ем, попутно пытаюсь рассказывать о сегодняшнем дне и шутить. Я пью вино большими глотками и быстро хмелею. Ольга пьет вино маленькими глоточками, но, тем не менее, ее лицо скоро розовеет. Она вкладывает свою руку в мою и говорит:

— Смотри, я, кажется, согрелась.

Я задерживаю руку Ольги в своей как можно дольше и, наклонившись, дышу ей в ладонь:

— Лягушка моя.

Она выдергивает руку и, надув губки, отвечает:

— Никакая я не лягушка.

Допельдон! Ну почему бы ей сейчас было не подыграть мне. Не сказать мне, что есть только один способ превратить лягушку в принцессу. Ну почему? Но я полон решимости не портить сегодня семейный вечер и сам произношу прокрученную в голове фразу:

— Хорошо. Не лягушка. Ты замершая принцесса. И я думаю, что есть способ тебя разогреть. Как думаешь?