Дорога испытаний

Из-за холмов низко, над самой землей, вылетел «У-2» с горящими на солнце огромными и необычайно яркими красными звездами.

Тень самолета скользнула по склонам холмов, пересекла поле. «У-2» летел прямо на нас, на мгновение почудилось — специально за нами.

Был ли это разведчик, или связной, или легкий бомбардировщик? Куда летел? Он пронесся над самой головой.

Мы побежали за ним, как будто могли дотянуться до него, как будто летчик мог увидеть и услышать нас.

— Уточка! Уточка! — кричала Любка.

— Уточка! — басом вторил ей Явтух.

Увидели ли нас или это был какой-то условный сигнал, но летчик трижды помахал краснозвездными крыльями, словно сообщая нам: «Вижу! Слышу! Понимаю!»

Казалось, не только летчик, но и звезды нас узнали. И пока мы так бежали, они долго, пристально, родственно глядели на нас с неба.

Стало сумеречно, пошел какой-то злой, остервенелый снег, закрыв весь видимый мир. Но теперь я шел сквозь мертвую белую пелену так, точно за пазухой смеялись, пели, щелкали живые птицы. Как грачи знаменуют весну, так «У-2» означает близость фронта.

— Явтух замерз! — жалобно проговорили на санках.

— Держись, Явтух! — сказал я.

— А я и так держусь.

Любка стащила с себя одеяло и укрыла брата.

— Эх ты, несознательный! — упрекнул я.

— Я сознательный, — сказал Явтух, запахиваясь в одеяло.

Мы снова вошли в лес. Это был дремучий еловый бор, и в нем было тихо и тепло.

Скоро среди деревьев замелькали телеграфные столбы. Шлях.

— Стоп! — сказал я. — Пойду погляжу.

— Давай, дядьку, лучше я, — сказала Любка, — меня не тронут.

— Л-ю-бка! — захныкал Явтух.

— Замри! — крикнула на него Любка и побежала к шляху.

Долго ее не было. Я собирался уже идти по ее следам, как вдруг она явилась, вся в снегу, со сбитым набок платком.

— Ух, дядьку, там гансы! — сказала она, задыхаясь.

— Откуда ты знаешь?

— А я подползла и слышу: «гер-гер-гер»… Накачивают баллон.

— Боюсь! — объявил Явтух.

— А тебя и не спрашивают! — прикрикнула Любка.

Вскоре послышалось фырканье заводимых моторов, потом ровное рокотание — машины ушли. Мы двинулись.

Когда переходили дорогу, Явтух зажмурил глаза.

— Бо-ю-юсь!

— Не бойся, — сказала Любка, — не бойся, дядько с нами.

— Мне страшно, — говорил Явтух.

— Смотри, беляк! — вскричала вдруг Любка, указывая на заячьи следы.

— Где беляк? — спросил мальчик, оглядываясь широко раскрытыми глазами и позабыв свой страх.

По первому снегу в лесу — заячьи следы. Следы — спокойные, симметричные, уверенные. Никакого раздумья, неизвестности, словно серый хвастался перед теми, кто будет глядеть на его следы: «Вот какое у меня безошибочное чувство симметрии!»

И я придумываю сказку.

Куда он бежал, по каким срочным или несрочным делам? На солнечную ли полянку погреться, распустив уши, под зимним солнцем, или торопился к своему старому родственнику, который хорошо запасся на зиму, или просто бежал с визитом вежливости, несмотря на военное положение? Это неизвестно.

Но вот он остановился, присел, прижал уши, вот здесь, под елью: «Кто это шумит? Не опасно ли?» Сжавшись в комок, слыша, как барабанным боем бьется собственное сердце, выдувал: «Уф-фу! Уф-фу!»

Долго сидел он тут, не шелохнувшись, не дыша, прислушивался и до слез жалел себя, свою новую белую шубу, свои еще никому не известные усы, свои торчком стоящие уши.

Потом он снова побежал, но теперь уже не прямо и ровно, аккуратно выкидывая ноги, как раньше, когда бежал без раздумья, без разведки, а все петлял, кружился и, запутывая след, делал даже сальто-мортале.

А машины, танки, самолеты железным ветром мчались мимо, не задевая зайца, не зная про зайца, не интересуясь зайцем. Но когда все прошло и наступила в лесу тишина, в кустах лежал белый комочек: заяц умер от разрыва сердца. И белая новая шуба, и лихие заячьи усы, и пружинистые уши — все было напрасно, потому что заяц был трус…

— Дядь, да вот он, косой! — сказала вдруг Любка.

На полянке белым столбом стоял заяц и объедал почки с кустарника: съест почку и облизнет лапку.

Где-то прогрохотал взрыв. Косой вздрогнул, но не отошел от кустарника, прислушался и снова взялся за почки: «Уж такой ли я трус, как любят рассказывать обо мне?»

Вдали замаячили семафор и станционные сооружения. Это была станция Гостищево.

— Пришли, — сказала Любка, остановившись у маленького домика с зеленой калиткой.

Я обождал, пока они стучались в дом.

Через минуту услышал крик:

— Явтух!

Я пошел дальше.

2. Курская аномалия

Нет, это не то Гостищево, которое знал и любил каждый, кто ездил в мирное время по дороге на юг, — веселая зеленая станция близ Белгорода. Осенью, когда вы возвращались из Крыма или с Кавказа, только останавливался поезд, тотчас же с топотом вдоль вагонов пробегали мальчики, выкрикивая: «Яблуки! Яблуки!», подымая к окнам картузы с огромными светло-зелеными антоновками — по две штуки на картуз.

Теперь на путях стояла черная колонна паровозов. Есть что-то невыразимо грустное в картине одиноких паровозов, словно нет уже на свете поездов, некого и некуда возить.

На пустынном перроне, засыпанном мертвыми, жухлыми листьями и стреляными гильзами, такая тишина, что слышно было, как возятся под крышей вокзала воробьи. Все окна выбиты, ветер носил и кружил какие-то ведомости.

Начиналась вьюга.

За станцией, на опушке леса, стоял заброшенный дом, и я вошел в него. Там уже был кто-то. Я сразу узнал обиженное лицо — словно он собирался подуть в дудочку, а дудочку отобрали: Пикулев, рыхлый, обросший сивой щетиной, в кацавейке с облезлым воротником. Он как-то странно, на корточках, сидел у стены и, прикрыв от наслаждения глаза, вздыхая, с чавканьем грыз початок кукурузы.

Когда я подошел, он инстинктивно, рывком спрятал початок за спину, но потом, взглянув на меня, снова принялся грызть, тяжело, как мельничными жерновами, работая челюстями, точно ему стоило больших усилий обработать этот початок.

— Жив?

Теперь и он узнал меня и как-то печально осклабился.

В сенях застучали винтовки. Цепкие руки Пикулева, державшие початок кукурузы, дрогнули.

— Принимай гостей, хозяин! — громко сказал юноша в кавалерийской фуражке, лихо одетой на марлевую повязку, обращаясь к Пикулеву, который торопливо догрызал початок. — Что за тип?