Дорога к людям
Шрифт:
Я был как-то в квартире Сатовского, расположенной в доме городка Уралмаша. Жена его и дети, уже взрослые, угощали меня пышными пирогами с капустой, грибами, сельдью. Пироги были такие мягкие, пухлые, что трудно было разрезать их, они сжимались, как тонкие эластичные пружины. Убранство квартиры — удобное, без роскоши. Прихожая полна автобаллонов, автоинструментов, бидонов из-под бензина...
— Счастливых творческих ясновидений, — сказал я при прощанье.
— Спасибо, — улыбнулся Борис Иванович, придвинув к себе бумаги с таинственными для меня формулами, схемами и чертежами.
1976
РОДОСЛОВНАЯ ДОБЛЕСТИ
Худое,
Дом генерала обставлен со спартанской, даже аскетической простотой. Кресла, сколоченные, видно, обыкновенным плотником, покрыты жестким, зеленовато-бурым материалом. Вы вдруг ловите себя на том, что он очень знаком вам, этот шершавый, болотного колера материал. Ну да, конечно же — немецкие армейские плащ-палатки!
В рабочей комнате — стол такой же плотничьей работы. Набитая книгами полка в углу. Еще и еще книги, уложенные прямо на полу, — Клаузевиц, Твардовский, Чехов, Гудериан, Уайльд, Черчилль, труды полководцев, наших и зарубежных. В другом углу — офицерская сабля, артиллерийские приборы, патроны и снаряды мелкого калибра, главным образом противотанковые, толстое, как броня, исхлестанное пулями стекло от немецкой штабной машины. Это, кажется, единственное убранство в квартире Василия Степановича Петрова, генерала-артиллериста, дважды Героя Советского Союза.
Генерал не любит говорить и никогда не говорит о своей тяжелой беде. И всем молчаливо внушает помалкивать об этом. Всем своим поведением и на службе, и дома он как бы начисто отстраняет самый факт тяжелого ранения, лишившего его обеих рук.
Беда настигла его осенью 1943 года в бою за первый наш плацдарм на западном берегу Днепра. Из госпиталя В. С. Петров вернулся на фронт, снова возглавил артиллерийский полк и на земле врага, в фашистской Германии, действовал с таким неукротимым напором, с такой дерзкой и умной отвагой, с таким пренебрежением к смерти, что ошеломленные гитлеровцы никогда бы не поверили: их бил, их гнал, отражая неистовые контратаки, опережая внезапным маневром, окрыляя своих солдат доблестью и личным примером, человек, который не мог взять в руку даже пистолет, потому что у него уже не было рук.
Но у него — ум и сердце солдата, он оставался в строю.
Может быть, самая трудная и важная победа его — это победа над самим собой.
Трудно и больно рассказывать о том, что он пережил в госпитале, когда, с суровой, беспощадной ясностью отдал себе отчет в том, что произошло, какой страшный удар нанесла ему фронтовая судьба.
Он был тогда в расцвете сил: ему пошел только двадцать первый год! Разумом, сердцем, волей он принадлежал жизни, как немногие из нас, — такой внутренний жар бушевал в нем, такая жажда действия, подвига обуревала его. Так много успел он совершить на фронте до этого рокового ранения, — первая Золотая Звезда Героя дана ему за доблесть в днепровском сражении и во многих, многих боях до Днепра. Но этот проклятый немецкий металл непоправимо и зло искалечил его, — человек ли он теперь? Что он может? На что способен? Какую пользу может принести армии?
Там, в госпитале, он был холодно уверен, что жизнь кончена. Кончена жизнь. И, отрезая пути к жизни, он обдуманно сделал так, чтобы родные, когда-то уже получившие, по ошибке, похоронную с фронта, не мучились второй раз, не знали, что он уцелел, не оплакивали его снова, раз уж все равно пришла ему пора кончать расчеты с жизнью.
Так он думал долгими ночами в госпитале.
Генерал сидит в кресле напротив меня, прямой, собранный, необычайно отчетливый в каждом движении и очень еще молодой. Ему сорок лет. Ему было девятнадцать лет, когда, окончив военное училище, за восемь дней до начала войны он прибыл в артдивизион одного из украинских районов близ западной границы.
Девятнадцать лет! Жизнь по-настоящему еще не началась... Что он мог вспомнить тогда? Детские годы, любимые книги? Андрея Болконского, перехватившего
знамя из рук убитого офицера и увлекшего за собой батальон, чтобы спасти атакованную французами батарею и самого Кутузова?.. Комдива Чапаева?.. Рано сложившееся убеждение, что он, Вася Петров, будет военным, только военным, будет офицером Советской Армии? Первую попытку определиться в военное училище и безжалостный отказ: ему только шестнадцать лет! Он терпеливо ждал и, когда пришел срок, стал курсантом Сумского артиллерийского училища имени Фрунзе.Мечта стать офицером была порождена не только юношеским романтическим порывом. Она сложилась как стойкое на всю жизнь убеждение: военная профессия — это призвание сильных. Пережив войну против фашизма, пережив тяжелое ранение и множество других, менее страшных, ранений, генерал Петров говорил мне:
— Я всегда любил книги по истории. И хорошо знаю историю нашей страны. На протяжении многих столетий наш народ вынужден был прибегать к оружию, чтобы отстоять свою независимость. Я знаю: конечно же тяжесть войн несет весь народ. Но я убежден также, что, только став настоящим солдатом, человеком строжайшей дисциплины и высокого понимания своего воинского долга, ты можешь принести действительную пользу армии. Кадровый офицер — наследник воинских традиций многих поколений. Он должен знать прошлое своего народа и всегда, везде поступать так, чтобы передать опыт и традиции армии молодым солдатам, молодым офицерам, новому поколению армейцев. В том числе — опыт и традиции своей части, своего соединения. Старое, для многих потерявшее свой прежний смысл выражение «честь мундира» — это не пустые слова.
Генерал подошел к окну, задумался о чем-то своем. Потом обернулся ко мне и сказал:
— В моем понимании профессионал-военный должен обладать наивысшими и наилучшими человеческими свойствами. Должен быть Человеком с большой буквы. Всегда и во всем. Он должен быть кристально честным, справедливым, решительным, смелым. Он должен уметь вести за собой, своим поведением влиять на развитие событий в сражении.
Несколько дней подряд я слушал рассказ генерала о минувшей войне — день за днем, рубеж за рубежом, начиная от западной нашей границы до берегов Дона и с обратными волнами нашего наступления до вражеского логова за Одером. Толстые блокноты заполнены записями от корки до корки. Ни времени, ни места не хватит, чтобы воспроизвести здесь весь боевой путь юного лейтенанта, а ныне — генерала Петрова. И когда я вижу его перед собой, в памяти встают лишь самые яркие картины: родословная его доблести.
...Ночь под воскресенье 22 июня 1941 года. Лишь восемь дней назад лейтенант Петров прибыл сюда из училища. В памяти еще бродят воспоминания о выпускном вечере, традиционном ужине и прощании с преподавателями-командирами, о прогулках по Львову на пути к границе; о том, как молоденькие лейтенанты сунули свои чемоданы под сиденье в трамвае и тут же вскочили, уступая место чинным львовским дамам, и потом терзались, не зная, как вытащить из-под их ног чемоданы, и проехали лишний круг.
Все это взорвано было под утро на воскресенье. Петров проснулся от чудовищного гула и грохота. На голову валилась штукатурка, со звоном вылетали стекла из окон, пыль столбом вздымалась в здании бывшего монастыря, где размещался штаб артдивизиона. Вскочив с койки, Петров успел взглянуть на часы: 2.30 ночи. С этой минуты началась для него война. С этой минуты каждый день и каждую ночь, исключая тяжкие госпитальные дни и ночи, он находился в бушевавшем котле войны — до победной весны 1945 года. С той минуты кончилась юность лейтенанта Петрова. Настала пора испытаний, сделавших его человеком войны, зрелым, беспощадно строгим к себе и другим офицерам.
Не забыть ему — и никому не следует забывать! — страшную сумятицу первых дней внезапной войны. Не забыть отвагу и упорство приграничных частей нашей армии, застигнутых врасплох, обреченных на бои в окружении, обреченных на гибель и все же прорывавшихся сквозь стальные клещи немецкого наступления.
К вечеру 23 июня батарею, где Петров был старшим офицером, атаковали фашистские танки. И после первого своего боя, когда немцы на флангах прорвались далеко на восток, дивизион, без боеприпасов, без горючего, без связи с командованием, действовал уже в полном окружении.