Дорога к людям

Генерал избрал для себя нелегкий путь. Службу в армии он совмещает с научной работой. Несколько лет назад он окончил экстерном исторический факультет Львовского университета. За большой теоретический труд о современном военном искусстве совет Артиллерийской командной академии присвоил ему ученую степень кандидата военных наук.

1961

С СОЛДАТАМИ МАРШАЛА РОКОССОВСКОГО

Командир, военачальник Красной Армии Константин Константинович Рокоссовский... В течение четырех лет первой мировой войны участвовал в боях против войск Вильгельма Гогенцоллерна. Начал службу в драгунском полку, с 1917 года — в кавалерии Красной Армии. Как многие военачальники нашей армии, будущий маршал именно в коннице еще со времен гражданской войны овладел искусством конников совершать неожиданные для неприятеля рейды в тыл врага, выполнять мгновенные, сложные маневры, обескураживающие противника, что использовал с успехом в пору возросшего значения механизированных войск, танков, самоходных орудий, как это свойственно было бывшим кавалеристам маршалу Г. К. Жукову, С. К. Тимошенко и многим командующим корпусами, армиями и фронтами в минувшую войну.

...Но я не историк и не теоретик военного искусства. Я лишь свидетель довольно многих операций армии, потом фронтов, возглавлявитихся К. К. Рокоссовским, виделся с ним в годы войны часто, на нескольких фронтах, и мне хочется «вдогонку» за книгами, посвященными маршалу, рассказать о том, что я видел в боях, находясь поблизости от него, как он сам оценивал предстоявшие отход или наступления своих войск, а затем их тот или иной результат.

Главное — дать представление о Константине Константиновиче не только военачальнике, но человеке, он ведь сохранил бы свои особенности ума и души, будь не человеком армии, а, скажем, ученым, инженером, путешественником-геологом.

Несмотря на необходимую всем командирам и командующим строгость, суровость, предельную в бою требовательность, Рокоссовский в самых тревожных обстоятельствах никогда не повышал голоса и чем больше приглушал его, тем — это все подчиненные понимали — жестче и настоятельней было его распоряжение, чуть было не сказал я — просьба, настолько корректен был командующий и с офицерами, и с солдатами.

Скромен был в военном быту необычайно. Да это и видно было по его худощавости, — едва ли не солдатский рацион принят был за столом генерала, потом маршала. Даже гостей-журналистов, не чуждавшихся у других генералов спиртного, угощал после ужина не водкой, а чаем. И сам не пил, по крайней мере, мы не видели за его столом рюмок. Спиртное заменяла, если обстановка позволяла, беседа о новых спектаклях в Москве, о вышедших в столице книгах, — особенно ценил генерал романы А. Н. Толстого, ведь в «Хождении по мукам» он узнавал многое знакомое ему по сражениям первой мировой и гражданской войн! Но любил и Антона Чехова, перечитывал «Войну и мир» Льва Толстого.

...Человек высокой культуры, Константин Константинович знал «правила» войны Клаузевица, источники побед консула, генерала, императора Наполеона Первого, смелость замыслов и действий перешедшего на сторону Советов талантливого полководца Брусилова, энергию и военно-политический кругозор Фрунзе. Но никому не подражал, верный своему убеждению — даже в отступлении наступать! Как ни странно, отступление есть наступление?! Да, и мы в этом скоро убедимся.

Приходилось мне и моим друзьям по профессии видеть Константина Константиновича озабоченным, но никогда — растерянным, подавленным, озадаченным перед лицом грозно наступавшего противника. Спокойствие свое и решительность внушал — и без всяких поучений — всем подчиненным. Не любил менять и не менял без приказа свыше своих помощников-генералов. Спорил с ними редко, рано или поздно они воспринимали его доктрину военного искусства. Охотно принимал их предложения, связанные с тактикой предстоящих боев, если были эти предложения смелы и эффективны при здравом их анализе. Думается, знал об этом или догадывался — эти черты натуры и поведения соответствовали ленинскому взгляду на дельных работников Страны Советов, военных ли, гражданских ли. Читая записки, распоряжения Владимира Ильича, вспоминаешь, как, обращаясь к кому-то из руководителей учреждений или наркоматов, писал — не отрывайтесь от дела, попросите секретаря Вашего позвонить мне, когда освободитесь... Или: с проектом Вашим согласен вполне, можете проводить его в жизнь без лишних согласований со мной... Того требовал от своих помощников, всех вообще советских работников. Будь жив сейчас Рокоссовский, я бы не решился написать предыдущие строки. Маршал ни за что не согласился бы ставить свое имя рядом с именем Ленина, хотя не о сравнении же идет тут речь, а только о ленинском представлении о необходимых советским людям свойствах и правилах обращения с другими людьми, кто бы они ни были, кем бы они ни были.

Все, что я сказал, противоречит будто существующим взглядам и мнениям о характере и манерах людей военных. Война — не великосветская ассамблея. Знал я на фронте генералов без особого повода грубоватых, знал жестоких к противнику, если тот действовал как бандит и убийца мирных граждан, знал вспыльчивых, готовых пустить к такой-то матери опростоволосившихся в чрезвычайных обстоятельствах офицеров. Рокоссовский был корректен, справедлив и добр к рядовым, если даже они в чем-то проштрафились. Изменить своей натуре он не мог. Чем выше присваивали ему звания, тем обходительней становился Рокоссовский, к солдатам в особенности...

Приближалось время второй мировой войны. И у нас в армии шли споры о преимуществе мнения Дуэ о том, что-де авиация способна одна привести ту или иную страну к победе, или доктрины Фуллера: успех в современной войне обеспечивается действиями сравнительно небольшой, но превосходно оснащенной танковой армии. О том же писал в своей книге «Внимание, танки!» немец Гейнц Гудериан. Рокоссовский придерживался традиционного для Красной Армии учения: только объединенные усилия пехоты (кавалерия уже теряла свое значение), преимущество артиллерии и бронетанковых войск принесут успех в обороне и в наступлении. В то, что война начнется обороной, в сороковом году никто почти не верил. В первый же день будем драться на территории неприятеля! Только так! То была общая для всех уверенность.

Исход минувшей войны и на Западе, и в боях против Квантунской японской армии в Маньчжурии (мне довелось быть и в Восточной Пруссии, и на Тихом океане) доказал абсолютную правильность сторонников согласованных действий не только авиации, не только танков, но всех родов войск в единстве их целей и действий.

За две недели до нового, 1977 года вместе с другими офицерами и генералами пригласили меня выступить с воспоминаниями о войне, о битве под Москвой, в Научно-исследовательском институте истории СССР, где немало участников минувших сражений. Очередь дошла до меня после темпераментной речи давнего моего знакомого по боям у Истры и Волоколамска, бывшего командира 78-й стрелковой дивизии, удостоенной звания 9-й гвардейской, генерала армии Афанасия Павлантьевича Белобородова. После недавно перенесенной тяжелой автомобильной аварии генерал оправился и, по-прежнему плотный, крепко сбитый, жизнерадостный, улыбающийся, рассказывал (а вслед за ним и я) о прежнем его начальнике на театре войны под столицей К. К. Рокоссовском.

Константин Константинович вспоминал как-то, что незадолго до начала вторжения гитлеровцев на земли Белоруссии, Украины и России из кавалериста стал он танкистом, командиром 9-го механизированного корпуса, который, однако, предстояло еще сформировать. Когда-то командир эскадрона, Рокоссовский полюбил новый для него род войск и сроднился с ним. К сожалению, как это было со многими авиационными и танковыми соединениями, вторжение застигло и его корпус в период реорганизации, смены вооружения на более современное, и дивизии, корпуса вошли в войну недостаточно оснащенными вооружением и машинами.

...Это было после первых боев корпуса К. К. Рокоссовского против превосходящих сил противника на реке Стырь, у Луцка, Здолбунова, Клевани, где люди его убедились: и малыми силами при умении и желании можно бить или хотя бы сдерживать яростный порыв неприятеля. Смоленщина. Дождь, дождь... Без карты, голодные, без табака брели мы, Павел Трошкин и я, по неведомому нам лесу в направлении к Ярцеву, где, как нам сказали, дислоцируется «группа» неведомого нам командира Рокоссовского. То было после чудовищно трудной переправы через Днепр под неистовой бомбежкой нацистов. Увидели сидящих под деревом троих военных, были они в плащ-палатках, и звания их определить мы не смогли. Но наши же! Подошли, назвали себя. Один из них, высвободив руку из-под плаща, протянул нам по папиросе. Мы удивились — «Казбек» у солдата? Но и обрадовались, успокоились.

— Куда? — спросил угощавший.

— В Ярцево.

Солдат улыбнулся — к кому?

— Да вот, говорят, есть там такой командир Рокоссовский.

Солдат промолчал. Не знал, видимо, такого.

Вдруг один из соседей того солдата спросил:

— Не пора ли нам, товарищ генерал?

Что? Солдат, оказывается, — генерал?

Высокий, худощавый, он встал и укоризненно поглядел на адъютанта, видимо. Ну, ясно — опасно же, нельзя в такой обстановке открывать достаточно высокое звание начальника кому бы то ни было, даже неизвестным корреспондентам!.. Позже мы узнали, то был Рокоссовский, привыкший перед любой операцией лично осмотреть местность предстоящего боя.