Дорога Короля

— Вы говорите о мифах? — попыталась уточнить Венди.

Фокусник покачал головой:

— Не только. И отнюдь не в классическом понимании этого термина. Мифы — это лишь часть коллективной истории человечества, дающая богатый урожай в ветвях Дерева Сказок. А наш мир стал настолько пессимистичным, что коллективное творчество, коллективная история — это единственное, что осталось людям в качестве руководства, способного указать им путь во тьме, которая постепенно завоевывает все вокруг. Именно благодаря коллективной истории у человека появляется ощущение возможности выбора, возможности постоянства — хотя ощущение это и создается из ничего.

Теперь Венди действительно начинала терять нить его сложной аргументации.

— А что это означает в действительности? — спросила она.

— Дерево Сказок есть некий магический акт, акт веры. Само его существование — это уже подтверждение того, какую власть способен обрести дух человека над человеческой судьбой. А истории… что ж, это всего лишь истории! Они забавляют, они заставляют смеяться или плакать, но если история действительно чего-то стоит, то она обладает и куда более глубоким резонансом, и эхо этой истории звучит еще долго после того, как перевернута ее последняя страница или умолк ее рассказчик. Оба эти аспекта важны, чтобы история стала хоть немного значимой.

Он довольно долго молчал, потом прибавил:

— Иначе она начнет жить без участия человека.

Венди вопросительно на него посмотрела, но ничего не сказала.

— А вы знаете, что означает выражение «и с тех пор»? — спросил он.

— Полагаю, что да, — неуверенно ответила Венди.

— Это одна из книжных концовок сказки — точнее, тех сказок, которые начинаются словами «жили-были однажды». А после слов «и с тех пор» наступает конец истории, и все расходятся по домам. Именно так было сказано и в конце той истории, в которую попал Джон. Только он внимания на это не обратил, вот и остался с носом.

— Я не уверена, что понимаю, о чем вы говорите, — снова сказала Венди.

«Не уверена? — думала она. — Да нет, все-то она понимает! И все это так… забавно, что ли. И не имеет ни малейшего отношения ни к одному занятию на свете, с которым она знакома. Но самое странное — все, что он говорит, вызывает в ее душе какое-то странное ощущение, вроде щекотки: то есть даже когда она его вроде бы не понимает совсем, то все равно чувствует, что некая ее часть понимает и принимает его полностью! И это та самая часть ее личности, которая спрятана от всех, которой нет дела до обыденной жизни, которая, возможно, и помогает ей писать стихи на чистых страницах, где нет еще ни единого слова… Волшебная часть ее души!»

— Джон заботился о Дереве Сказок, — продолжал между тем фокусник. — Отстав от истории собственной жизни, он хотел убедиться, что по крайней мере другие истории будут жить. Но однажды он забрел слишком далеко в своих странствиях — то же самое произошло с ним, и когда его собственная история подходила к концу! — а когда вернулся, Дерева уже не было. Его срубили.

Венди молчала. Несмотря на комическую внешность — яркие одежды и веселую улыбку Санта-Клауса, — в его голосе внезапно прозвучала такая тоска, в которой не было ровным счетом ничего комического.

— Мне очень жаль! — искренне сказала она.

И сказала так не просто из сочувствия, а потому что и сама по-своему любила тот старый дуб. Наверное, она, как и этот фокусник, тоже когда-то «слишком далеко забрела».

— Собственно, это все. — Фокусник вытер рукавом нос; на нее он не смотрел. — Джон просто хотел, чтобы вы это увидели.

Он оседлал свой велосипед и протянул руку, чтобы почесать Джинджера за ушком. Потом снова посмотрел на Венди; глаза его сверкали, точно маленькие синие костры.

— Я знал, что вы поймете! — сказал он.

И прежде чем Венди успела ответить, нажал на педали и быстро поехал прочь, подскакивая на неровной поверхности. Она осталась стоять в одиночестве на заднем дворе библиотеки, где некогда царила дикая природа и где теперь воцарилась удручающая пустота. И тут Венди заметила, как посредине широченного пня что-то шевельнулось.

Сперва воздух просто слабо мерцал, точно жаркое марево в летний день. Венди сделала шаг по направлению к пню и замерла, увидев, что у нее на глазах мерцающее марево превращается в крошечный росток, который движется — медленно, важно, точно танцуя; так в документальных фильмах показывают порой развитие того или иного растения: сперва набухают почки, потом проклевываются листья, вытягиваются и расправляются ветки…

Росток явно рос, и его рост напоминал музыкальное рондо, когда в рамках главной темы развиваются две абсолютно разные мелодии. Рост был главной темой, а обе мелодии начинались с проросшего желудя и завершались взрослым дубом, столь же великолепным, как библейский бегемот или как то огромное Дерево Сказок, которое когда-то высилось здесь. И вот росток превратился в дерево, и от его ствола, от корней, скрытых под землей, от каждого широкого зубчатого листка, крепко сидящего на ветке, полился неизъяснимый свет.

Венди не сводила с дерева глаз, потом подошла ближе, протянула руку, и как только ее пальцы коснулись светящегося дерева, раздался треск, и оно стало разваливаться, расплываться, точно туман, и вскоре исчезло без следа. Единственное, что осталось на прежнем месте, — это пень, некогда бывший прекрасным дубом.

Промелькнувшее перед ней видение, странное неисчезающее стеснение в груди и печаль, оставшаяся после ухода фокусника, преобразовались в слова, которые, точно грозовой раскат, прокатились у нее в голове. Но она не бросилась их записывать. Она по-прежнему стояла и смотрела на пень; смотрела очень долго. Потом наконец повернулась и пошла прочь.

Ресторан «У Кэтрин» находился на Баттерсфилд-роуд в Нижнем Крауси. Это было, в общем, не так далеко от университета, но все же на том берегу реки, и Венди пришлось поторопиться, чтобы поспеть на работу вовремя. Ей казалось, что два часа, промелькнувшие с момента ее знакомства с фокусником, провалились в какую-то «черную дыру». На работу она все-таки опоздала — не очень, правда, сильно, но все же заметила, что Джилли уже успела принять заказы с двух столиков, которые должна была обслуживать она, Венди.

Венди ринулась в посудомоечную, мгновенно переоделась, сменив джинсы на коротенькую черную юбку, в которую заправила свою беленькую маечку. Волосы она зачесала наверх, сделав пышный «конский хвост», потом поспешно сунула куда-то свой рюкзачок и схватила с полки за вешалкой для обслуживающего персонала книжку заказов.

— Ты выглядишь какой-то изможденной, — заметила Джилли, вернувшись из обеденного зала.

Джилли Коперкорн и Венди подходили друг к другу почти идеально. Обе были маленькие, хрупкие и хорошенькие, только у Джилли волосы так и остались темными и вьющимися, а Венди, у которой волосы некогда тоже были темными, превратилась в золотистую блондинку. Обе работали официантками в вечернюю смену, сберегая лучшее время суток для творчества: Джилли — для рисования, а Венди — для поэзии.