Дорога на две улицы
Шрифт:
А вот Элю она увидела тогда в последний. Точнее, следующая встреча была на кладбище. На Элиных похоронах. Всего через три недели.
Обширный инфаркт. Совсем не женская болезнь. Редкий, почти нестандартный медицинский случай.
Впрочем, и сама Эля была редкий и нестандартный случай.
Только заметил ли это кто-нибудь? Вряд ли.
Яков, постаревший разом на тридцать лет, был совершенно растерян. Словно не ожидал от жены такой вот подлянки.
Ушла, бросила. Как он теперь? Все и всегда решала она, Эля.
Всю жизнь он прожил за ее спиной – хрупкой, но самой надежной.
Жил,
А тут… От растерянности и обиды он плакал.
Ольга подумала: не от горя – от страха. Страха за себя и свою жизнь.
Про Эдика и говорить нечего – напился уже на кладбище, не дожидаясь поминок. Хрюкал, как свинья. Точнее, как боров. На его плече висела непотребная девица в короткой кожаной юбке и ажурных колготках.
Кто горевал по Эле?
Елена. Елена горевала так горько, так глубоко, словно только что осознала, КЕМ была для нее Эля.
А ведь подругой ее не считала – или не хотела считать. Слишком разные, слишком.
Слишком многое она в Эле не принимала, со многим не могла смириться.
Ставила такой вот барьерчик: она такая, а вот я – другая.
Не принимала, а пользовалась. Пользовалась всю жизнь. От помощи никогда не отказывалась.
А вот любила ли?
Поняла только теперь – любила. И ближе подруги у нее не было. И вернее тоже.
И еще горевала Ольга. Потому что понимала – ушел из жизни человек, на которого можно было рассчитывать. И быть уверенным, что не предаст и не бросит.
Много в жизни таких вот людей?
Оказывается – совсем мало. Такая вот потеря…
А «несчастный» вдовец, ливший горючие слезы, скоро «обженился». Причем по всем правилам, через загс.
На их с Элей домработнице. Жившей у них дома добрый десяток лет.
Счастливицу звали Зиной, и было ей около сорока. Молодая, здоровая, простецкая деревенская баба.
Хозяйство и финансы она быстренько прибрала к рукам. Яшкой, старым дураком, помыкала вовсю.
Даже Эдика построила – небывалый случай. Пьяного в дом не пускала, денег не давала и девок паскудных его вмиг разогнала.
Яшка был счастлив – можно было снова ни о чем не думать, собирать значки и монеты, часами раскладывать марки в толстенные кляссеры. Много и вкусно есть, долго спать и читать книги.
И… снова радоваться жизни.
В общем, жизнь продолжается. И ничуть, кстати, не хуже, чем была!
Про годовщину Элиной смерти Яша забыл. На упрек Елены растерянно пробормотал:
– Ну, Леночка, возраст! И к тому же – моя рассеянность, ты же знаешь!
Поминальный стол накрыла Елена. Так и посидели – своей семьей. Яша со строгой супругой после кладбища отбыли домой:
– Дела, знаете ли! Да и давление у Якова сегодня пошаливает, – хмуро бросила Зинаида.
Милый сынуля Эдик, естественно, тоже не появился, и этому никто и не удивился.
Борис теперь, после больницы, Елену от себя не отпускал – совсем. Когда жена собиралась в магазин или в аптеку, он держал ее за руку и… капризничал, как ребенок. Каждый вечер перед сном она читала ему что-нибудь из толстых журналов – «Новый мир», «Знамя», «Иностранку».
Иногда посреди чтения он засыпал. Тогда она осторожно выпрастывала свою руку из его и тихонько, на цыпочках, пыталась выйти из комнаты. Иногда получалось, чаще – нет.
Он тихо всхлипывал и, не открывая глаз, шептал:– Не уходи, Ленушка.
И она опять присаживалась на край кровати.
Однажды он попросил ее принести альбом с фотографиями детей.
Этот альбом, разделенный на четыре части, подписанные синим фломастером – «Маша», «Ира», «Леля» и «Никоша», – был собран Еленой к пятидесятилетию мужа. Под фотографиями были подписи типа: «Машуля в Анапе», или «Лелькино первое сентября», или «Никошин заплыв».
Он долго рассматривал альбом, задержавшись на страницах с фотографиями Машки-большой. Елена тихо вышла из комнаты.
Спустя полчаса, волнуясь, зашла. Он смотрел немигающим взглядом в стену и даже не повернул головы в ее сторону.
Она присела на стул и погладила его по руке.
– Бездарно жизнь прошла, Ленушка. Пусто и бездарно. Вот и ухожу как-то мелко, бесславно как-то.
Елена вздрогнула:
– Какой уход, Боря! Помилуй бог! Все самое сложное мы уже, дай бог, проскочили! Теперь – только хорошее, я тебе обещаю! Думаю, что мы свою горькую чашу испили. Ну не может же она быть бездонной! А про «бесславно» – ну, знаешь ли… Скольким людям ты спас жизнь, скольким просто помог! Как же ты можешь так говорить! – возмутилась она.
Он слабо махнул рукой:
– Я хирург, Лена. А занимался последние годы всякой чепухой – достать рентгеновский аппарат, новые койки, котлы в столовую. Полный бред! И заниматься этим самым бредом я начал, заметь, в самом плодотворном мужском возрасте – полный сил, умений и навыков.
Она молчала, боясь напомнить ему про то, что это было ЕГО решение, только его. Боясь спорить, чтобы не всплыли события тех лет – случай с Димой Комаровским, страхи Бориса и невозможность войти в операционную, его депрессия и упадок сил.
– Ладно, – усмехнулся он, – про мою, так сказать, «карьеру» говорить бессмысленно. – Он помолчал. – А вот про остальное… Машкина смерть, Никошина болезнь, то, что мы упустили Ирку… Да и Ольгина судьба… Разве женщине такое пожелаешь? Крутится возле нас, вьется, а своей судьбы – никакой. Про тебя я не говорю. Лишил тебя всего. Всего!
Она сжала его руку и попыталась что-то ответить.
Он покачал головой:
– Не спорь, Лена. И не пытайся меня утешить! Все знаю и за все свои слова отвечаю. Ты и только ты тащила все на себе! Машку-маленькую, Никошу. Да и Гаяне тоже. А тут прибыток этот, – он горестно усмехнулся.
«Сережа!» – поняла она.
– И опять все на тебя! И то, что тебе не удалось поработать, – тоже моя вина! Разве такой участи ты заслужила? А мне… Мне было проще уйти от всего, отмахнуться. Ты сильная, ты справишься, выдюжишь. Разве это поступок сильного мужика? А про судьбу Гаяне я и не говорю… – он закашлялся. – Грешник я, Лена, страшный грешник! И слабак. Куда мне против всех вас – тебя, Гаяне, Лельки.
Она закрыла ладонью ему рот:
– Молчи! Умоляю тебя, молчи! Все, что ты перечислил, вовсе не так! Точнее, не совсем так. И твоей вины тут нет! Так все сложилось, понимаешь! Жизнь, она, знаешь ли, пишет сценарий сама, не спрашивая советов у главных героев. Вот взять твою работу: оперировал, сколько мог. И сколько хотел. А твоя ТА должность… Разве ты мало принес пользы, выбивая рентгеновские аппараты и новые койки? А сколько ты бился за эти УЗИ? И у вас у первых они появились! Разве это не помощь людям?