Дорога на две улицы

Гаяне ты любил. Да, мальчишка, щенок. Но – любил. Потому и увез, а как же иначе? То, что случилось потом, – обычная история. Через подобное проходят тысячи людей. Любовь прошла. Закончилась. Испарилась. На то она и первая любовь. Машку ты не забывал. Да и Гаяне тоже. Помогал, как мог, и ни от чего не отказывался. А то, что случилось… Трагедия, страшней которой нет, это так. Вот только здесь ты точно не виноват. Такая судьба.

А кто виноват в Никошиной болезни? Ты? Или, может, я? Опять случай, судьба.

Ирка… Здесь вообще все непонятно. Какой-то генетический сбой. Вот сколько я ни раздумывала, сколько ни размышляла… Ольга – так она всем довольна. Ну не все женщины выходят замуж и рожают детей. И знаешь, я вот не думаю, что они гораздо несчастнее тех, у кого это все получилось!

А насчет моей, так сказать, «карьеры»… Ну, это вообще смешно. Ну чего бы я достигла? Места участкового врача в районной поликлинике? Думаю, не более. Так что медицина ничего не потеряла, уверяю тебя! Да и сколько женщин мне бы позавидовали! Вставать по утрам, бежать сломя голову на автобус. Мотаться в любую погоду по вызовам, слушать байки и жалобы стариков и старушек. А после работы – опять сломя голову, по той же схеме. Да еще и по магазинам – урвать кусок колбасы или мяса. И торопиться, торопиться домой. Потому что надо приготовить ужин. И обед на завтра. И проверить у детей уроки. И встать к корыту. Довольно? И вот такой участи ты мне пожелал? – Она рассмеялась.

Потом продолжила:

– А сколько у нас радости, Боря! Машка-маленькая! Это ведь такое поощрение, такой подарок! А если бы у нас ее не было? Да разве мы бедняки? Никошка такой умница… Лелька! Такая надега наша Лелька!

Гаяне, слава богу, с нами. Вот поедем на дачу, Боря! Скоро, совсем скоро, весна. Зацветет черемуха, потом сирень. Флоксы так будут пахнуть! Птицы петь на рассвете! Нет, ты только представь, – голос ее окреп, – мы все вместе сидим на террасе и пьем чай! На столе самовар – пусть электрический, пирог с яблоками. Ты сидишь в кресле, а все мы – вокруг! Лелька, Машка, Гаяне – все вместе и все рядом! Мы пьем чай и болтаем о жизни! Ну разве это не счастье?

И мы будем ходить с тобой в лес и в поле. Мы так всегда любили поля, помнишь? И будем собирать колокольчики и васильки, землянику. И грибы, кстати, тоже! Вдруг выпадет какой-нибудь сумасшедший грибной год? Как в семьдесят втором, помнишь? И будет тепло, и солнышко будет!

Он молчал и по-прежнему смотрел в стену.

Потом тихо спросил:

– И ты во все это веришь?

Она рассмеялась:

– Во что, Боренька? В весну и в лето? А у тебя есть сомнения по этому поводу? Думаю, что сачкануть им точно не удастся! Так же, как и тебе!

Он повернулся к ней:

– Значит, будем ждать, Ленушка. Будем ждать.

– А куда ж мы денемся? – улыбнулась она.

* * *

Выйдя из его комнаты, она бессильно прислонилась к стене. Ноги дрожали. Словно весь воздух из нее выпустили – такое было чувство. И все же она была несказанно рада этому тяжелому, почти невыносимому разговору – словно нарыв прорвался. Вскрылся гнойник. Теперь станет легче – и ей, и, главное, ему.

А вот с Сережей было совсем худо. Почти каждый вечер он приползал «на рогах». Запирался в ванной, и оттуда неслись омерзительные утробные звуки. Иногда он прямо в ванной и засыпал. Тогда приходилось выламывать дверь, а после убирать следы его пребывания.

Елена заматывала платком рот и нос и, пытаясь подавить рвотные позывы, ползала с тряпкой.

– Что-то надо делать! – как-то сказала Ольга.

– Что? – мертвым голосом спросила Елена.

– Да что угодно! – выкрикнула дочь. – Или ждать, когда умрешь ты или папа?

– «Что угодно», – повторила Елена и покачала головой. – «Что угодно» не будет. Мы уже однажды сделали «что угодно». С Мишей. Так больше я не хочу. Да и потом, Леля, если ты забыла – это мой внук. Это для справки.

Ольга досадливо махнула рукой и вышла из комнаты, понимая, что дальнейший разговор бесполезен.

Елена свято верила, что скорая весна, а затем – лето окончательно поправят их с Борисом жизнь. Она и сама мечтала о даче – внимательно слушала прогнозы на майские и торопила Ольгу с починкой машины.

Ей удалось купить льняную скатерть – белую в синюю густую полоску, а к этому чуду еще и вполне дачную, симпатичную посуду – толстые, грубоватые керамические чашки – синие в белый горох.

В конце апреля наступило почти июньское тепло – редкое для сурового, поздно просыпающегося Подмосковья. И начали потихоньку паковать сумки. Борис оживился, неловко пытался помочь Елене, отправился в гастроном и отстоял почти два часа за дефицитными шпротами и сгущенкой.

Горд был собой страшно – все твердил, что в первый раз принес семье ощутимую пользу.

До майских оставалась всего-то неделя. Вечерами на кухне жарко обсуждали предстоящий дачный сезон. Машка, в последнее время особенно грустная, слегка оживилась и спорила с Ольгой по поводу цветочной клумбы перед домом. Елена посмеивалась и предполагала, что вопросы с клумбой наверняка предстоит решать ей. Так как пыл у ее девочек быстро охладится и пропадет – после первого же удара лопатой о стылую землю.

Ольга требовала у племянницы отдать ей мансардную спальню – как «главному кормильцу, старшей и вообще – уважаемому человеку». Борис разбирал библиотеку и складывал в коробку давно не читанные книги, которые «очень хотелось перечесть». Теперь, когда наконец есть на это время.

Елена собирала в мешочки крупу, макароны и прошлогоднее варенье – на даче все идет «на ура». Гаяне звонила и нервничала по двум поводам – что часто звонит и «всем докучает» и что на даче будет докучать всем «еще сильней».

А потом Сережа пропал. Впрочем, с ним в последнее время это случалось частенько. Особенно уже и не волновались. Через сутки или двое он появлялся. И было очевидно – очередная попойка с дружками.

Ну не запирать же его, ей-богу! Решили твердо – парня надо лечить. Ольга, вздохнув, сказала, что займется этим сразу же после переезда родителей на дачу. Была уже договоренность с наркологом, специализирующимся на подростках.

А за два дня до обозначенного переезда поздно вечером раздался телефонный звонок. Звонили из милиции, местной, поселковой.

Сержант Коротюк – так представился звонящий – тяжело вздохнул и доложил, чуть покрякивая:

– Дача у вас сгорела. Вы уж меня извините! Подростки какие-то пошалили, соседи видели. – И осторожно добавил: – Дотла. Вы уж меня извините!

Ольга выехала на место пожара тем же вечером. Никаких следов, абсолютное пепелище. На заборе – единственном, что осталось от дачи – висела Сережина куртка.

Никаких «фрагментов» найдено не было. Оставалось только догадываться, точнее предполагать – погиб ли Сережа или от страха за содеянное просто сбежал.