Дорога на Элинор

Пращур уселся на стул и заговорил все тем же неприязненным тоном, но теперь его речь воспринималась совершенно иначе — нормальный разговор:

— Он меня на свою квартиру не приглашал.

— Я слышал, что Эдуард Викторович писал книгу. Роман…

— Эдик? — искренне удивился Иван Петрович и хлопнул себя ладонями по коленям. — Роман? Один у него в жизни был роман — с Жанной. Она его и сгубила.

Поворот был неожиданным.

— Вы хотите сказать… — медленно заговорил Терехов. — Вы утверждаете…

— Ничего я не утверждаю, — отрезал Пращур. — Но Эдик повесился — это факт. Из-за чего? На работе — порядок, он недавно получил повышение.

— Где он работал? — быстро вставил Терехов.

— В научном институте, — сообщил Пращур.

Названия он, похоже, или не помнил, или не хотел называть, не допустив еще гостя в круг посвященных, которым можно доверять.

— В физическом? — спросил Терехов. — Химическом? Может, он биологией занимался?

— Биологией — точно нет. В биологии он не больше моего понимал, а я ее на дух не переношу. Химия? Может быть. Скорее физика.

— А когда вы видели Эдуарда Викторовича в последний раз? — Терехов решил перевести разговор.

— В последний раз я его еще не видел, — мрачно сказал Иван Петрович. — В последний раз я его увижу завтра в три часа на кладбище. Правда, я пока не решил — может, не поеду.

— Я имею в виду, — терпеливо объяснил Терехов, — когда Эдуард Викторович сюда в последний раз приходил? Вы о чем-нибудь говорили? Он что-нибудь рассказывал?

— А вам зачем это знать? — насупился Пращур. — Вы, собственно, кто? Я тут перед вами… А вы, может…

— Я писатель, — сказал Терехов. — Собираю материал для книги.

Иван Петрович тяжело вздохнул, так же тяжело поднялся, по всему было видно, что каждое движение давалось ему с трудом, даже взгляд его стал тяжелым, как кувалда, и тапочки, надетые на его большие ноги, тоже стали тяжелыми, норовили упасть, и потому каждый шаг Пращура со стороны выглядел, будто па странного танца.

Он дотопал до двери, приоткрыл ее ровно настолько, чтобы в щель мог протиснуться человек, и тяжело проговорил, заглатывая половину букв:

— Вым… тайс… отсю…

Терехов сам не заметил, как оказался в коридоре — будто жаркий воздушный поток проволок его мимо опечатанной двери, спустил по лестнице (он едва не упал, споткнувшись на одной из ступенек) и вышвырнул на улицу.

Киоск с матрешками был все еще закрыт, закрылся уже и газетный. Сердце у Терехова колотилось, как потерявший представление о времени метроном, перед глазами плыли оранжевые круги, а ноги разъезжались, будто после хорошей пьянки.

А ведь ничего такого не было, — изумленно подумал Терехов. Просто поговорили. Или не просто? Этот человек — Пращур, вот странная фамилия! — очень уж смахивал внешне, да и поведением, на Вэндока из «Вторжения в Элинор». Может, он и был литературным персонажем, привидевшимся Терехову и на самом деле в реальной жизни не существовавшему?

Мысль была нелепой, но Терехов решил проверить ее с помощью простого эксперимента. Он вошел в подъезд и поднялся по знакомой выщербленной лестнице. Двадцать две ступени, второй этаж, коридор направо, первая дверь с неприличной надписью, вторая — опечатанная, третья… Третьей двери в коридоре не было — сплошная стена, где на уровне глаз осталось светлое пятно от висевшей картины.

— Куда она… — растерянно произнес вслух Терехов и провел рукой по стене, где несколько минут назад, без сомнения, была дверь с табличкой «И. П. Пращур». Под пальцами ощущалась неровность, будто здесь действительно что-то когда-то было, а потом оказалось замурованным, заштукатуренным, замазанным и закрашенным. Терехову даже почудилось (конечно, почудилось, как могло быть иначе?), что стена в этом месте чуть теплее.

Сколько времени Терехов стоял в полной прострации, он потом не мог вспомнить. Возможно, час. Или больше. Он спустился на первый этаж, вышел на улицу и посмотрел на окна второго этажа. Вот окно комнаты Ресовцева, можно даже узнать шторы, вот — слева — окно в комнате с запертой дверью, на которой было выведено нецензурное слово, вот окно на лестничной площадке, а справа, где должны были находиться три запомнившихся окна квартиры Пращура…

Стена до самого угла. Белый крашеный кирпич.

Забыть, подумал Терехов. Нужно обо всем этом забыть. Никого не искать. Ни о чем не спрашивать. И книгу эту — «Вторжение в Элинор» — поставить на самую дальнюю полку. Ни презентаций, ни интервью, ни встреч с читателями. Не было такой книги в его творческой биографии. Не было. Не было.

Мысль вертелась в голове и постепенно заполняла всю область сознательного, ни о чем другом Терехов думать не мог. Дома он оказался часа два спустя и не помнил, каким путем добирался. Не было этой книги, и все тут. И комнаты на втором этаже не было. И Пращура Ивана Петровича. Откуда ему взяться, если не существовало двери с табличкой? И эту женщину тоже надо забыть — тем более, что неизвестно, где она живет, что делает и кем ей на самом деле приходился покойный Ресовцев.

Терехов переоделся и пошел в ванную — смывать воспоминания. Смытое закрепил коньяком и заснул в кресле перед включенным телевизором.

Глава двенадцатая

Утром, естественно, голова раскалывалась, работать Терехов не мог, сидел на кухне, пил чашку за чашкой крепкий кофе, к головной боли добавилась боль в левой стороне груди, перед глазами плыли розовые круги, превращавшиеся в матрешек с лицами Путина, Брежнева и этой женщины, а из угла комнаты выглядывал, потирая щеки, Иван Петрович Пращур.

Зазвонил телефон, и приятный женский голос, представившись Анной Трофимовной Селезневой, руководителем художественного отдела Дворца культуры «Сокольники», спросил, не согласится ли уважаемый автор замечательного романа «Вторжение в Элинор» устроить в их зале презентацию. Все будет организовано. Продажа книг, в частности. Об оплате договоримся…

Началось, подумал Терехов. А Варвара хороша — наверняка это она телефон сообщила.

— Извините, — сказал он. — Не могу. Занят. Пишу новую книгу. Не могу оторваться. Но обязательно позвоню, когда освобожусь. Оставьте ваш телефон, хорошо?

Номер он записал на оторванном клочке газеты и, скомкав, бросил на пол. Телефон зазвонил опять.

— Если вы насчет презентации… — начал Терехов в ответ на чье-то «Здравствуйте, Владимир Эрнстович» и осекся: голос показался знакомым.

— Я не насчет презентации, — сказала эта женщина. — Я насчет того, что сегодня похороны. Вы придете?

— Спасибо, Жанна Романовна, — сказал он. — Я не буду на похоронах, извините. Выражаю вам свое соболезнование…

— Оставьте соболезнование при себе, — угрожающим тоном сказала эта женщина. — На похоронах вы будете. В три. Калитниковское. У главного входа.

И положила трубку.

* * *

К полудню зарядил нудный дождик, такой мелкий, будто с неба не капли падали, а текла тонкой струкой холодная водица из прохудившегося крана. В такую погоду даже близкие друзья покойного, скорее всего, останутся дома. А уж Терехов точно никуда ехать не собирался, он постоял у окна, пытаясь разглядеть сквозь морось новую рекламу, появившуюся на крыше дома на противоположной стороне улицы. Буквы расплылись, а рисунок издалека напоминал слившиеся в объятиях небоскребы-близнецы.