Дорога на Элинор

Он сделал себе яичницу с ветчиной, возиться с полуфабрикатами не хотелось, а выбегать в кафе — подавно. Обедал на кухне, занавесив окна тяжелой шторой и включив свет — создавал для себя ощущение оторванности от мира. Положив опустошенную тарелку в раковину, Терехов достал из шкафа в прихожей осеннюю куртку и зонт, повесил на вешалку, вернулся в кабинет, постоял у окна и пошел одеваться.

Что я делаю? — спросил он себя, выходя из квартиры. — Зачем мне это нужно? В такую погоду…

Почему-то именно погода представлялась ему самым существенным аргументом против поездки на противоположный край Москвы.

А ведь хоронить его должны из квартиры, мелькнула запоздалая мысль. Туда и нужно было бы ехать, увидеть, наконец, где он живет. И людей, его окружавших — в квартиру они почти наверняка придут, а на кладбище не поедут. Почему я не спросил у этой женщины? Сказала: на кладбище, и у меня будто ступор случился. А нужно было про квартиру спросить — адрес, как проехать…

Почему, подумал Терехов, ее голос вызывает у меня торможение рассудка? Почему нужные вопросы приходят потом? Почему нужные ответы не возникают вовсе? Почему я делаю все так, как хочет она, а не так, как нужно мне?

От остановки автобуса до ворот кладбища Терехов бежал, прикрываясь зонтом. Он замочил брюки, в туфлях хлюпало, лицо было мокрым, будто от слез, но когда Терехов вошел в ворота, ливень прекратился, последняя капля — тяжелая, как камень, — ударила его по носу и упала на подбородок. В тучах появились просветы — полыньи в серых ледяных торосах.

Небольшая группа собралась в новой части кладбища, гроба из-за спин не было видно. Эта женщина стояла в стороне, будто не имела к покойному никакого отношения, присутствовавшие не обращали на нее внимания.

Терехов отошел за высокий памятник, похожий на самолетное крыло — может, здесь и впрямь был похоронен разбившийся летчик, а может, мечтатель, которому так и не довелось подняться в небо.

— Спасибо, — произнес тихий голос. Терехов обернулся — эта женщина стояла за его спиной и смотрела на него печальным взглядом, от которого хотелось взвыть, взять ее руки в свои, говорить слова утешения, бесполезные, но необходимые… Терехов так и сделал, не узнавая себя и не понимая, что с ним происходит. Ладони у этой женщины были холодными и влажными, она тихо повторяла «Спасибо, спасибо», а он растирал ей пальцы и неожиданно прижал их к своим щекам. За что она благодарила? За то, что пришел? Она больше не считает его виновным в смерти мужа?

— Пойдемте отсюда, — сказала Жанна Романовна, отняла у Терехова руки и пошла в глубь кладбища, где еще и могил не было, а только загодя приготовленные к захоронению участки. Терехов оглянулся — все, кто пришел проводить Ресовцева, шли по аллее к выходу, никто не смотрел на Синицыну, она была здесь такой же чужой, как Терехов.

— Почему они… — начал он и замолчал, не зная, как закончить фразу.

— Потому что никогда не понимали нас с Эдиком, — сказала эта женщина. — Они и Эдика не понимали, а меня подавно.

— Понятно, — согласился Терехов, ничего в этой фразе не поняв.

Они дошли до забора, где обнаружилась крашенная коричневой краской железная дверь, эта женщина потянула за висевшую на честном слове ручку, и они вышли на улицу, где Терехов никогда не был — ему показалось на мгновение, что улица расположена не в Москве, а в другом городе, тихом, провинциальном, — Вологде или Воронеже, здесь стояли двухэтажные дома с наличниками и двускатными крышами, росли плакучие ивы, а тишина стояла такая, будто не улица это была, а трехмерная фотография.

Синицына направилась к старенькому «жигуленку», села за руль, открыла для Терехова дверцу рядом с собой. В машине пахло смесью бензина и французских духов — тошнотворный запах, почему-то вызвавший у Терехова ассоциацию с могилой.

— Это ваша? — спросил Терехов. — Я думал…

— Нет, — сказала эта женщина, включила двигатель, но с места не трогалась, ждала, видимо, пока прогреется мотор. — Мы с Эдиком так и не накопили. Машина от фирмы, я на ней по объектам езжу…

Терехов сидел, ощущая себя рыбой в аквариуме, хотелось снять туфли, ноги у него были мокрыми, и, конечно, простуды не избежать, надо бы поскорее оказаться дома, залезть под горячий душ, и чтобы рюмка коньяка, и кофе…

И эта женщина рядом.

Там или здесь? В реальности или в его неожиданно возникшей фантазии?

— А Иван Петрович не пришел? — спросил Терехов.

— Иван Петрович? — непонимающе повторила Синицына. — О ком вы?

— Пращур, — пояснил Терехов.

— Чей?

— Но… — растерялся Терехов. — Сосед… По той квартире…

— Не знаю, о ком вы, — упрямо сказала Синицына, держа руки на рулевом колесе и глядя перед собой на пустынную улицу.

— Послушайте, — рассердился Терехов, — что бы вы обо мне не думали, это еще не дает вам права надо мной издеваться! Пращур его фамилия. Иван Петрович. Его квартира в том доме, где кабинет вашего мужа. Опечатанный.

— Вы что-то путаете, — спокойно сказала Синицына, не поворачивая в сторону Терехова головы. — В доме, где был кабинет мужа, коммерческая фирма устроила склад своей продукции.

— На первом этаже, — согласился Терехов, вспомнив темные пыльные окна, — а на втором, рядом с комнатой…

— Там нет других комнат. Коридор слишком короткий.

Терехову расхотелось спорить. Он вспомнил сплошную стену и подумал, что эта женщина, должно быть, обладала какой-то властью над пространством. Нелепая была мысль, Терехову совершенно не свойственная, он не верил в мистические объяснения реальных явлений, а пребывание его в комнате Ивана Петровича Пращура было явлением реальным, он и сейчас ощущал запах старого крепкого табака и видел цветастый диван, на который его усадил (бросил — вот более точное слово) хозяин, да и сам Пращур был не призраком, а живым человеком.

— Владимир Эрнстович, — сказала эта женщина. — Знаете, я должна дойти до конца. Понять.

— Я тоже хочу понять! — вырвалось у Терехова. — А вы… Вы только запутываете! Почему вы…

Он запнулся. Он не мог повторить вслух слово, оно было неправильным, Терехов боялся его, как боятся приговора невинно осужденные, понимая, что все кончено, не в их власти изменить страшный результат расследования, с самого начала шедшего в неправильном, невозможном направлении.

Эта женщина, похоже, расслышала все, о чем думал Терехов — она коротко вздохнула и сказала:

— Но вы действительно виновны в смерти моего мужа.

Она повернула, наконец, голову и посмотрела Терехову в глаза.

— Вы приходили к Эдику вечером перед его… Вас опознала Лидия Марковна.

— Слышал я уже эту басню! Не был! Не приходил! Где ваша соседка? Она была на похоронах?

— Конечно. И узнала вас, как только вы вошли в ворота. «Этот человек приходил к Эдуарду Викторовичу, — сказала она мне. — Тогда он был без куртки».

— Чего вы от меня хотите? — после недолгого тоскливого молчания спросил Терехов. — Чтобы я заявил на себя в милицию?