Дорога на простор. Роман. На горах — свобода. Жизнь и путешествия Александра Гумбольдта. Маленькие повести
Шрифт:
Низкие пузатые насады спускались сверху, с ними палубный бот. Везли в Астрахань припас, снаряд, жалованье. Ермак слушал доглядчиков, загодя повещавших вольницу, потом долго смотрел на Волгу, шапку сбив на затылок. Решил вдруг:
— Этих пропустить. Не замай.
По всей вольнице, по всем ватагам, чьи бы они ни были, объявили:
— Батька судил: не замай.
— Я сам себе батька, — ответил атаман Решето. — Мой суд и мой рассуд.
У Ермака услышали пальбу. Он не переменился в лиде, только глаза сузились и закосили. Сотня верхами поскакала в обход горы: на воде казаки не мешались в казачьи дела. Внизу, на одной насаде, ленивый
— Ин по–твоему, — проговорил Решето и выругался. — Переведались — будя.
— Еще не по–моему. — Ермак подошел к нему. — Еще будет по–моему.
Он выхватил саблю, помедлил, глядя на выкаченные глаза стоящего перед нпм вдруг ссутулившегося человека, потом замахнулся.
Так он брал в руки гулевую Волгу.
Иногда он разжимал кулак, и птенцы его гнезда летели далеко.
В ясное праздное утро, когда голубоватой сквозной дымкой оплывала даль и только стайки ряби, сверкая, перебегали на реке, «Седла–ай!» — прокатилось по стану. Срезая изгиб луки, верховые двинулись за солнцем. На другой день доскакали до ногайского перевоза. Пусто вокруг; лишь очень острый глаз приметил бы легкое желтоватое облачко в степи…
Ногайцы гнали к перевозу русских полоняников. Скрипели арбы с добычей…
Эта добыча перешла в казацкую казну. Полоняников же напутствовали:
— Ступайте, крещеные.
А казачий отряд через степи поскакал к Яику.
Там стояла ногайская столица Сарайчик. Слишком поздно с невысокого минарета бирюч призвал жителей к оружию.
Вскоре отряд несся уже в обратный путь, прочь от саклей и кибиток, застланных дымом.
11
Дорожный человек шел с подожком, посвистывал и поглядывал кругом себя.
Он видел верши и вентери. Рыбой промышляют. Конечно, охотятся. Наверно, еще и бортничают: места медовые.
Он усмехнулся. Нынче мед, а завтра… Ведь хлеба не сеют, сохи боятся, как бабы–яги. Конечно, какой хлеб по этим уступам! Но что–нибудь здесь могло бы вырасти у настоящих хозяев. Хоть редька или капуста.
Не сеют, не жнут, а… Он увидел бочки и кули на берегу.
Вспомнил, как в маленькую лесную обитель, последний ночлег его на долгом пути с севера, пришла «грамота»: «Атаманы–молодцы были на вашем учуге, а на учуге вашем ничего нет. И приказали вам атаманы–молодцы выслать меду десять ведер, да патоки три пуда, да муки пятнадцать мехов. А буде не вышлете, и атаманы–молодцы учуги ваши выжгут, и богу вам на Волге–реке не маливаться, и вы на нас не пеняйте».
Эх, как смутились тогда монашки, нагоходцы, гробокопатели! И от него, дорожного человека, просили совета да пособничества. А он в тот же час и уйди. Своя рубашка ближе к телу.
Он поглядывал и посвистывал. Людей тут хватило бы на несколько городков, ого! Вон там, у костра, лапотные мужичонки. Бурлаки. Прямо деревенька работных людей, если бы были избенки, а не копаные норы и шалаши. Ловко все тут, ничего не скажешь! Головастый вожак, с умом плодит вокруг себя народишко, диву дашься.
Воля! На это сманивает. Ныне здесь, заутра… заутра в дубовой колоде. Воля в парче да в лохмотьях.
Он потрогал то, чем был перепоясан. Не сразу видно, что пояс дут. Взвесил в руке. Тяжек. Пожалуй, нашлось бы там и
серебро, если б взрезать.Он выбирает самого низенького, у чадного костра, чтобы спросить:
— Как бы мне, человеке, к атаману?
Сразу пятеро оборачиваются и смотрят на него.
— Пташечка!
— Откудова залетела?
Спрошенный с улыбкой, нежно:
— Авун [11] Авун — задняя часть штанов (ногайск.). подпорем, не бойсь, поглядим, что ты за синичка.
— Колпак е башки долой!
— Тымала!..
А рядом сидящий исполин птичьим голосом:
— На ангельских воскрылиях припорхнул, грамоту до атамана принес.
Но дорожный не робкого десятка.
— Моя грамота волчья: лапа да пять пальцев.
Это понравилось.
Ему указали пышный, шелком латанный шатер.
— Не, мне поплоше.
11
Засмеялись.
Но спокойно, с шуточкамн он настоял на своем.
И вот он целый день сидит у Ермака. И никто не может ступить к ним в шатер. Впрочем, уж не раз носил туда казачок вино.
Захожий не сторонился горяченького. В том и веселие бродячей жизни его.
Он видел, как атаман скоро остановил руку казачка:
— Мне не лей.
Но гостя это не смутило. Он только участливо сказал:
— Что ж ты, батька? Посуху и челны не плавают.
И вдруг всей кожей лица почувствовал ощупывающий взгляд впалых глаз.
— Не тебе батька.
Гость уступчиво ухмыльнулся. Стал пить один. Легкая волна уже подхватывала его. И он плыл по ней, плыл по прихотливому узору своего сказа.
— Есть в полуночном краю окиян–море. По тому морю шел — прадеды помнят — мореход свейский. С корабля увидели — берег пуст, леса великие над белой водой. Множество людей повыбегло из лесов. Несли они шкуры оленьи, собольи и кость драгоценную, трое одну еле подымают. А стоит та кость дороже золота, и все в домах у полуночных людей сделано из нее. Лежит она на той земле, ровно лес, побитый бурей. Только уплыл свейский мореход, и след той земли потерялся…
Атаман спрашивает:
— Голубиную книгу чел?
Захожий человек морщится. Он не любит, чтобы его перебивали, когда он воспарит мыслью. Но отвечает уверенно:
— А как же!
— Про Индрика–зверя что разумеешь?
— Про Индри… как говоришь?
— Ходя под землей, подобно единорогу, прочищал он реки и ручьи. Был с гору. Но не допустил его Илья–про–рок тяготить землю. Внушил: «Выпей Волгу!» Он стал пить, да раздулся, лопнул, кости засосало в трясины, прахом занесло.
Дорожный человек улыбается немного снисходительно. Притча кажется ему никчемной и глупой. Он чувствует, что в руках его снова ниточка, и с торжеством восклицает:
— Нашлась, казак, земля свейского морехода! Гюрята Рогович, новгородец, пришел на берег холодного моря — небо с водой соткнулись там! А у моря стоит камень. До неба стоит. Верхи тучами скрыты. И увидел Гюрята — распахнулось окошечко в камне и залотошили там обликом уродливые, малые. Тоиор у Гюряты — руками к топору тянутся. Гюрята и кинь им топор. А они через окошко в горе накидали ему мехов груду. И только задумался — откуда же в камени меха? — задуло, закрутило, и в вихре, в замяти повалили с неба олени и белки…