Дорога на простор. Роман. На горах — свобода. Жизнь и путешествия Александра Гумбольдта. Маленькие повести

— Воля игде ж? В холопы неволишь!

Отыскивая пальцами застежки и не найдя их, он рванул на шее, сорвал с себя зипун, будто тот душил его.

— В холопы? В холопы? В хо… Сам над собой донской закон сполню, коли порушу волю!

И сразу атаман пересилил себя.

Ильин слышал спокойный его голос: ни с кем атаман не рассчитывался, никому не пенял, посчитались — и будет, сейчас надо о деле.

Ведь Кольца Ивана слышали? К силе великой, к мощи небывалой идем.

Тело о многих головах — как безголовое тело. Такова была гулевая Волга. Правда Иванова!

Говорил ли об этом Кольцо? Говорил, нет ли — не вспомнишь, но снова загудели радостно Кольцовы «ребятишки»…

А Ермак вдруг повернулся и, пальцем указывая, начал выспрашивать:

— Ты собрал казну в войсковых сундуках? А может, ты? Или ты?

Войско собрало. Войско. Так и назвал этим словом — не повольниками, не гулебщнкамн. Назвал и мимо прошел, чтоб и подивиться не успели. Уряд казачий, какого не видывали доселе. Так ту голову, коей живо тело, под * топор? (Вон когда вспомянул! И почудилось ли Ильину или в самом деле мелькнул, впился в толпу сумрачный жесткий взгляд атамана. Кого он искал?) Ту казну, коей крепка воля, на дуван?

— Не, не про то, товариство, Ермакова песня поется!

Замолчал, пригнулся, вовсе тихо стало.

Затем негромко, вкрадчиво, как бы меряя глазом поднебесную высь и кошачьим шагом подбираясь к ней:

— Не с великого на малое… не цепи лизать… не по кустам выть… Есть ли сила аль бахвал себя выхвалял: «Я силач», — да надселся, ломаючи калач?.. — Шутейно сказал по–кольцовекп! И вдруг: — Разгонись, жилы все напряги — и дерзни, сигани на самое великое!..

Остановился. Крикнул:

— Дорожкой пойдем, никем не хоженной!

И будто про себя:

— Горько ноне? А что ж? Полынь на языке, желчь в сердце. Да не мимо молвится: казачий ум бархатный. Кто казаки? В нуждах непокоримые, к смерти бесстрашные. Горькое привыкать ли хлебать? Выхлебаем хлёбово (опять кольцовское словцо)„ таган переворотим и по донышку поколотим. Выдюжим. Бог свят, выдюжим!

Он говорил о камских непочатых землях, о соболиных краях, о стране, где Белая вода. Не в неволю к Строгановым путь лежит, а на такую волю, какой уж никто не порушит.

И выговорил слово. Неслыханное.

— Казацкое царство.

Как пчелиное жужжание в толпе. Вместе с другими кричал и Гаврила.

Первым подбежал Брязга, вытащил, потряс саблю, заорал хрипло:

— Мечия что ль, ребята, не отточены? «Дунай» давай! Выдюжим! Ех, кладенец, женка казачья…

Медленно поднялся бурлак в онучах и, поддергивая штаны, сказал:

— Нам что Кама, что Волга… Стариковали, значит, мы, старики… дело–то привычное — потягнем… Спина, спаси господи, зажила, крепка–то спина, мать пресвятая богородица!

Пан не спешил, поглядывал кругом, слушал и трудную эту речь, и выкрики кидавших шапки удальцов–атаманов, и пчелипый зум толпы. Поскреб в затылке.

— Хлопцы, та и до дому можно. Только что ж вертаться, не пополудничав? С полдороги, да и коней назад? Эге ж, хлопцы, кажу! Як уж пойихали, так аж пид самисенъку пику.

Не понял Ильин, как так получилось: батька ни в чем не спорил с Кольцом и все соглашался, а про персидский поход и думать забыли, само собой, без прекословья, вышло — какой там поход, на Каму дорога, по которой ни отцы, ни деды не хаживали! К Строгановым дорога. И выходит, не худо это, а дюже здорово, что к Строгановым, — хоть и неслыханно в казачестве!

14

Душная темь. Дрожит, расплывается звездный свет — ни облачка, а нет ясности, чистоты в воздухе, точно поволока в нем. Низко звезды. Не выдержит бессонного душного жара какая–нибудь, оплавится и скатится. Скатится туда, где льется и плещет вода, моет берега.

Черная ночь.

Масляным пятном расползается по холстине шатра тусклый свет изнутри. Два голоса слышны.

— …Где приткнутся, там и присохнут. Отдирать — оно и больно. Спокон веку так, .знаю. Легче, что ль, человеку, когда голова у него не вперед смотрит, а назад поворочена? Да не раки мы — пятиться.

— Крутить чужие шеи по–своему — ой, и открутить недолго…

— Не поп ты, и похож ты на попа, как… А говорю с тобой, ровно стою на духу. Старому время вышло. Сам пойми. Все вышло. Ни часу не осталось. Срок настал за новое браться, Иван!

— Воля — и старей всего, и новей ее нет.

— Какая воля? Малая воля. Нынче пан, завтра под кустом — господи пронеси, хоть листом укрой… Ватаги, ватажки… Гляди: в одно дыхание дышит гулевая Волга!

— Не слепой…

— Сказать про это на Дону в те поры, как собйра–лпсь мы сюда, — кто поверил бы? За смех бы почли. Дорош потому щедрот своих не пожалел, снасть дал, что и в черпых снах ему такое не снилось. Москва… Москва–то теперь знает; чего не знает — догадывается, а все и теперь до конца не верит. Разве ж так, спрохвала, собирал бы рать царь Иван? Волга десять разов у него меж пальцев утечь успеет. Он на старую Волгу собрался…

— Указать ему, что ль: гляди в оба, тезка, дела тут, вишь, какие — с гору, раздувай и ты кадило, поспешай, мол? Да не бойсь: и встречусь с ним — глаза отведу, я не я, рта не раскрою.

— Эх, что ты знаешь, Иван! Дела, говоришь, с гору… А каки дела? И полдела нет.

— Полдела нет? Ищешь… Чего ищешь?

— Себя самого попытай: воинство это, дыхание одно — зачем? Слышь: зачем? Тут оставаться? Сгинет Волга. Вся сгинет. Теперь уж вся: и смерть ей всей будет общая, заодно. Как и жизнь. Слышь? Так что? Что, Иван? Вот что: сиять ее отсюдова, целехонькую, как ость, ни в чем не расточив, но пролив. Вот что! Одно это! Затем и сплочена, И я сымаю. Царь Иван ратью своей в руку подтолкнул. Полымю этому в ином месте разгореться дам.

— Смотрю я на тебя: кременный ты али так перед людьмп себя выставляешь?

— Каменных людей на курганах росы моют. Других ие видал…

Замолчали. Потом другой голос спросил:

— Молодой у тебя там дожидает. Кто таков?

— Ильин Гаврюшка. С Жигулей гонец. В трубачи его хочу.

— Казацкое царство! Соловьиное слово…

Колыхнулась пола. Кольцо вышел, пригнувшись, потянулся, разминая плечи, затем шагнул к Ильину, посмотрел на него сверху — чуть блеснули в темноте белки глаз, коснулось Ильина его дыхание — и шагнул в темноту.

Исчезло масляное пятно на холстине шатра. Загашен светец внутри.

Уходить? Но горело в мозгу: «Соловьиное слово!» Нынешним днем и вечером Ильин забыл про сон, хоть и немного довелось поспать в пути…

Да и кругом не спят люди. Доносится еще разговор:

— Ты погляди на меня. Хорош парень? Ты не нюхал каленого желаза. А я в гроб с собой тот запах понесу! Не забуду, как клещи рвут тело… Куда тянете? Царство сулите — не прельстите. То мужицкое ли еще царство? На Жигулях станем. Все крестьянство будет к нам.