Дорога неровная

Александра, собрав самообладание в кулак, подошла, спокойно сказала мужу:

— Хватит болтаться под окнами, иди домой.

Виталий, как ни в чем не бывало, направился к дому. Верка дернулась следом, но Александра преградила путь:

— Если не хочешь, чтобы я тебя сейчас изметелила, угомонись! — и пошла прочь.

Утром Виталий, понимая, что виноват, предпринял попытку примирения. Он и раньше любил поддразнивать жену, но сейчас, чувствовал, зашел слишком далеко.

— Сашуленька, прости меня, ни в чем я не грешен, но хотелось тебя немного позлить, чтобы приревновала, а то я так и не пойму, любишь ты меня или нет. А сейчас вижу: любишь. Да разве тебя сравнишь с Веркой? Она — дура, а ты у меня — умница, она по сравнению с тобой — коряга. Бес меня попутал, не иначе, а то разве бы я обратил на нее внимание?

Александра выслушала его, не зная, то ли поверить и простить, то ли продолжать молчаливую войну. И то, и другое имело свои плюсы и минусы. Виталий весь день ходил за ней хвостом, ластился, и Александра решила помириться. Она не любила скандалы, нрав имела беззлобный, и долго находиться в состоянии ссоры не могла. Да и не хотела нервировать Антошку, который очень чутко реагировал на размолвки родителей — замыкался в себе, смотрел на обоих огромными вопрошающими глазами: «Кто виноват из вас, почему вы ссоритесь?» Вот и в тот день возился в своем углу с игрушками, не приставал к ней с вопросами, не капризничал. Мальчишке было жаль и маму, и папу, он просто не знал, чью сторону принять.

— Сашенька, ну прости, я — осел, я — дурак, но изменить тебе не хотел… — завел опять свою песню Виталий, когда она вечером стелила постель. — Прости. Мне только ты нужна… — и бухнулся на колени. — Прости! — вроде, серьезно упрашивал жену, но в то же время в глубине карих глаз сверкнули и погасли хитроватые искорки.

Так и не поняла женщина, искренне ли хотел с ней примириться муж, или же лукавил, не желая осложнений для своей особы.

Но что-то все же шевельнулось в ее груди, словно кто-то мохнатой ласковой лапкой погладил ее сердце: «Неужели так любит, что на коленях прощения просит? — и хоть заметила хитроватые те искорки, все же отходчивое женское сердце желало примирения. — Может, правду говорит, что хотел только позлить, заставить ревновать?» И Александра, уложив сына спать, легла потом на свою кровать рядом с мужем, который, казалось, давно уже спал, отвернувшись к стене, но едва Александра легла, тут же резво повернулся, облапил ее и крепко поцеловал. Ну а ночь…

Ночь да общая постель — они всегда утихомирят супружескую ссору.

Вскоре Изгомовы вернулись в свой отремонтированный дом, и Александра, окунувшись в обустройство жилища, казалось, забыла о провинке мужа, никогда ему не напоминала о том, но где-то в глубине души поселился маленький червячок недоверия. Время от времени он просыпался и грыз душу, потому что будил его Виталий, который заметно изменился: все реже соглашался на совместные прогулки в парке, все чаще присаживался к мужикам во дворе, которые ежедневно резались в карты, а проигравший угощал всех пивом. Вслед за пивом на куске фанеры, заменявшей стол, появлялось что-то и крепче, и тогда Виталий возвращался домой в подпитии.

А между тем в семье рос уже второй сын, которого назвали в честь бабушки — Павлом. Мальчишка — горластый, беспокойный, и Александре было трудно управляться по дому, ведь и Антону требовалось внимание — он пошел в первый класс, да и ревновал родителей к брату, потому часто вредничал. А муж совершенно отстранился от его воспитания, Павлика же и на руки не брал.

Мысли Александры метались в голове, мчались вразбежку: что с Виталием случилось? Выяснилось всё через полгода после рождения Павлика: Виталий просто выполнял данное себе самому слово не прикасаться к домашним делам после рождения ребёнка, чтобы проучить жену, на которую обиделся из-за пустякового замечания во время её беременности — намается, глядишь, больше будет его ценить.

Двор их дома в будние дни — тихий и спокойный, полный ребятишек, правда, как в семье не без урода, так и в ребячьей среде не без драчуна и приставалы. И тут был такой — зловредный ябеда: пока хватало сил с кем-либо сладить, он шпынял да гонял малышей, получив отпор, бежал жаловаться к матери — крикливой и вздорной бабенке, да к отцу, мужику, у которого живот из-за пристрастия к пиву был вдвое шире талии.

Насколько был двор тихим в будни, настолько становился буйным и громогласным в выходные дни, потому что почти все мужчины с утра выползали из квартир в крепком подпитии. Словом, пьяный оказался двор, и это приводило Александру в ужас.

Среди мужиков особенно выделялся Пауль-литовец, зять Васильевны, няни Антона. Его появление во дворе сразу все слышали: Пауль начинал орать песни. Он усаживался на скамью под многолетним вязом, ровесником города, опускал голову до самых колен и время от времени взрёвывал что-то песенное, причем, не закончив строчку одной песни, перескакивал на другую. С ним Александра стакнулась в один из первых дней жизни в новом городе, но зато потом дворовые мужики-соседи её крепко зауважали, поддержали морально, в отличие от своих жён, когда в семью Изгомовых пришла беда. Литовец же, который в молодости служил на Урале, стал Александре настоящим другом. А дело было так.

Вынес Виталий ковёр во двор для чистки. В Тавде в этом ничего никто предосудительного не видел, а здешние мужики, не привыкшие помогать своим благоверным, вздумали тут же посмеяться над новичком:

— Подкаблучник! — бросил Пауль-литовец.

— Что?! — взъярилась Александра, помогавшая мужу, и пошла грудью на задиру, стиснув в руке пластмассовую ковровую выбивалку. — Я тебе покажу — «подкаблучник»! Сам — пьянь, дома палец о палец не ударишь, а на моего мужа рот разеваешь? Как двину сейчас по зубам — враз протрезвеешь и забудешь совать свой нос, куда не следует!

Виталий, продолжая чистить ковёр, усмехнулся: уж он-то решительный нрав своей женушки отлично знал, а насмешник попятился от задурившей бабы: своя-то — молчунья, а эта — бешеная какая-то, и правда — треснет по лбу, не драться же с ней. Только и выругался:

— Ну тя в…

— Я и так оттуда! Ещё что скажешь? — дерзко ответила женщина.

Пьяные дружки Пауля заухмылялись: новенькая им понравилась своей смелостью. И с тех пор каждый из них, и, прежде всего, «языкатый» Пауль, здоровались с Александрой первыми.

Соседки по дому наперебой нахваливали Александре ее мужа: молодец, мол, и по дому поможет, и в магазин сходит, и с детьми гуляет ежедневно, золото — а не муж. Александра весело поддакивала им: она была счастлива. И те же самые соседки знали, что уже сгущаются тучи над Изгомовыми, что гроза вот-вот грянет.

Александра поступила-таки учиться на заочное отделение факультета журналистики. Конечно, посоветовалась с мужем, и он дал свое согласие: учись жена, раз мне охоты на то нет. Виталий и в самом деле не очень желал повышать свое образование, считая, что электрику и диплома профтехучилища хватит. Но что-то уже скапливалось в его душе, какое-то чувство то ли недовольства, то ли зависти, то ли начинало развиваться подспудное мужицкое слепое презрение необразованного человека к образованному. А жена, как на зло, все тянула его куда-то, приставала с уговорами поступить в техникум, вечерами звала в кино, а уж если залётный театр приезжал — то обязательно покупала билеты на спектакль. Во дворе же в это время мужики резались в карты, анекдоты травили, там Виталию было намного интересней.

Да ещё выдумала дачный участок приобрести. Сначала нравилось Виталию работать, но потом надоело таскаться навьюченным по жаре — участок был в степи за городом — уж лучше в тени в карты играть.

Мужики-соседи порой посмеивались над Виталием, дескать, верен жене, как святой, мог бы во время ее сессий и «разговеться», вот Мишка-хохол — молодец: едва жена за порог, у него уже очередь, одна в двери входит, другая в окно выскакивает. Вот это — орёл! Иной раз по-иному подзуживали: небось, Сашка тоже в отлучке не теряется — баба такая, что всё при ней: и башка варит, и фигурка — ого! Но Виталий, выслушивая насмешки, только ухмылялся: в жене он был уверен — в её роду измены не приняты. А вот сам он — про то мужики и не ведали — давно уж изменял Александре, и вовсе не учеба её виной, просто хотелось новых острых ощущений, хотелось более смелых ласк. Врал, конечно, жене, что с соседкой Веркой ничего не было. Было, и не раз — то в спешке на кухне резервного дома, то в пустой квартире дома, где шел ремонт. Ему нравилась женская Веркина жадность, готовность брякнуться на спину всюду, где мужику «приспичит», но из-за неё бросать семью не собирался: пустая бабёнка, да и любил он Александру.