Дороги и Тропы

Оставалось только сделать тот первый шаг, который всегда лежит в начале любого пути и, как водится, самый трудный. Я, честно признаться, плохо помню, как его сделал. Вот я обнимаю отца — и вот я уже на Тропе, среди растерянных, испуганных, ничего не понимающих соотечественников. Уговариваю, успокаиваю, предостерегаю…

Первым нашелся сын Нива Искусника. У его матери был тонкий слух, она даже сквозь многоголосый гомон умудрилась расслышать мелодию, что вызванивала любимая музыкальная игрушка сына. В туманное ответвление "коридора" вместе с ней полезли двое самых сильных адептов Райдо. Конечно же, они все благополучно вернулись. Маленький Нивиор выглядел сильно повзрослевшим, окрепшим и очень серьезным. Казалось, за прошедшие по нашему счету несколько месяцев (хотя какое на Тропе может быть время…) он вырос на пару лет. Никто не удивился, когда этот мальчик пошел по Тропе впереди всех, уверенно выбирая нужные повороты и развилки. Именно Нивиор привел нас к месту первой длительной стоянки — в чужой, холодный, но вполне пригодный для жизни мир.

Нет смысла в подробностях описывать Долгий путь. Всё было: и время восторга и воодушевления, и дни смертельной неуверенности и колебаний. Тропа неизменно собирала свою дань, пожирая слабых, больных, слишком самоуверенных и чрезмерно трусливых. Мы шли, как и положено путникам, от приюта к приюту. Видели всякое, что-то могли понять, от иного бежали, сломя голову. Когда нашлась дочь Орсейи Щедрое Сердце, у остальных родителей появилось некое предчувствие, где следует искать их детей. Тогда было принято решение разделиться. Три мира скрывали в себе искомое, три больших клана отправлялись туда, сопровождая ищущего. С ними шли адепты Райдо, которые могли вывести всех в нужный момент на Тропу. Большая же часть людей следовала за детьми Орсейи и Нива к временному убежищу. Так я оказался в вашем мире. Нам повезло, один из императоров разрешил нам остановиться на острове Юм. Люди были рады передышке в таком теплом, гостеприимном и удобном для жизни мире, это невозможно было не заметить. Я поневоле сравнивал наши чувства с чувствами путешественника, который долгое время ночевал, где придется, а тут вдруг попал, как минимум, в богатый дом. Наши посвященные очень удивились, поняв, насколько щедро здесь разлита Сила, и как легко творить с ее помощью. Не мудрено, что наш остров так быстро преобразился.

Только прожив пару десятков лет в относительном покое, я понял, что несколько отличаюсь от остальных моих соотечественников. Я почти не менялся, словно время забыло обо мне. Остальные же взрослели, старели, самые старшие и усталые умерли, отдав острову-подарку все свои силы. Самые умные, почувствовав приближение старости, уходили на Тропу, в ее безвременье. Их вели мои коллеги, посвященные Райдо, медленно, но верно догоняя основную массу народа на пути к временному убежищу. Там у них был шанс дождаться остальных и дожить до нового дома. Как говорили, в каждом мире, где шли поиски, стоял маленький храм. Там над пятью алтарями должно было когда-нибудь загореться пять огней, а пока было лишь два — по числу найденных Детей Надежды. Я искал… Творец свидетель, чего я только не делал, чтобы найти мою дочь. А меня точно дразнили, обманывали, держали на определенном расстоянии. Только следы, отдаленные отголоски, нечеткие знаки ее присутствия где-то рядом, неверные знамения… Четыре сотни лет, и все почти зря. Мне повезло увидеть, как зажглись еще два огня — значит, я один не выполнил свой долг. О, это были страшные дни. Я ощущал себя полнейшим ничтожеством, не способным выполнить возложенный на меня долг, оправдать надежды моих соотечественников. Иногда мне казалось, что я чувствую насмешливое пренебрежение моей дочери: ну сколько еще ты будешь копаться? Я буквально у тебя под носом, но ты, слепой крот, ничего не видишь! Соотечественники относились к моим неудачам по-разному: кто открыто издевался, кто молча осуждал, находились и те, кто сочувствовал, пытался чем-то помочь. Но постепенно все они ушли туда, где мой народ ожидает решения своей судьбы. В конце концов, нас здесь осталось не более двух десятков. Не скрою, последнее время я словно хожу по краю. Мне страшно от того, что теперь, встретив тебя, я вовсе не горю желанием найти дочь и отправиться дальше. К сожалению, здесь я бессилен. От моего долга и моего пути мне не убежать. Я найду ее, Тайри…".

Молчание было ему ответом. Ученица замерла, точно окаменев, с идеально прямой спиной. Натянутая струна, не иначе.

— Когда ты найдешь ее, ты вернешься к своим? — Тайри говорила почти шепотом, но это был крик. Мысленно распрощавшись со всеми своими мечтами, ответил честно, глядя в темно-серые, очень грустные глаза:

— Да. Я вернусь к моему народу.

— И…это навсегда?

— Навсегда, Тайри. Я буду нужен ей, — он не сказал "дочери", — я буду нужен всем им.

Юная леди Даллет снова замерла. Ее лицо не было каким-то особенно отчаянным, выдавали переживания, скорее, мелочи: слишком сильно сжатые губы, сцепленные пальцы.

Время будто замедлилось, секунды тянулись бесконечно. Молчание было настолько ощутимым, что давило и мешало дышать, но… Мастер сделал всё, что считал возможным, а решать предстояло Тайри. Только вот что им делать те несколько месяцев, оставшихся до завершения ее ученичества? Во что превратится их жизнь, если юная леди решит вернуть все к началу, к холоду первых дней знакомства?

Она даже не спросила, можно ли было пойти за мной в Убежище, подумал ваюмн. Не пришло в голову? Или сразу догадалась, что здесь ее никто не отпустит, а там ее не примут, и, прежде всего, Ноалика. Дочь Знающей удалась в матушку: ревнива, своенравна, скрытна и злопамятна. Для нее возлюбленная отца — худшая из соперниц. Мастер Гайдиар на секунду представил, как им пришлось бы жить, если бы он забрал Тайри с собой. Ему пришлось бы как-то защищать ученицу от выходок дочери, от нападок и ледяного презрения соотечественников, от глухого неприятия, а может, и открытой враждебности своих близких друзей — тех, кто еще жив. Скорее всего, она ни слова бы не сказала, терпела бы с улыбкой все эти косые взгляды, жила бы затворницей — ради него. Но разве такой жизни для любимой он хотел? Разве она заслужила это? Каково жить, лишившись привычной свободы действий, круга общения, простых житейских радостей? Мука это, а не жизнь, особенно, когда все вокруг волками смотрят. Почему он так думал? Да потому что хорошо знал своих соотечественников. Подавляющее большинство их не испытывало ни малейшей благодарности ни к миру который приютил их на целых четыре сотни лет, ни к людям, его населяющим. Они считали свою спокойную, безбедную жизнь на острове Юм собственной заслугой, результатом хитрой игры, умением получать желаемое от глупых доверчивых варваров. Не пустили бы на этот остров — нашли бы другой, высадились на Оставленном материке, да хоть в Запретных Землях… Камень, пустыня, непроходимый лес — какая разница, если обустроить жизнь помогают посвященные Орсейи, а дармовой Силой этот мир пропитан сверху донизу. Пусть варвары будут счастливы, что рядом с ними какое-то время поживут люди из любимого народа Предстоящих. Те, кто видел Пресветлых, слышал их речи, ощущал заботу… Хотя, где им понять! Местные уже многие тысячелетия живут, как трава, им неведомо благотворное внимание Высших сил. Поэтому Оргре просто воспользуются таким удобным миром, отыщут необходимое и уйдут, забыв его, как дурной сон. Время для тех, кто в Поиске, значения не имеет, а вот для тех, кто рядом, бывает по-разному… А ведь никто не исключил, что чужаки просто физически не смогут войти в Убежище…

Странно, он должен думать сейчас вовсе не о соотечественниках, а о любимой, но в голову лезли именно они. «Наверное, я чудовище», отстраненно подумал мастер Гайдиар. «Не такое древнее, как один знакомый синеглазый дракон, но гораздо более чуждое, и, к тому же отвратительное. Сижу, жду приговора и не могу отделаться от ощущения, что всё это мне снится».

Ваюмн поднял голову, встретился с потемневшим и очень решительным взглядом ученицы, и в голове мгновенно стало пусто, а сердце отчаянно дернулось, будто налетев на острие ножа.

Тайри очень аккуратно собрала разлетевшиеся по столу листы бумаги, исписанные четким почерком мастера, сложила их пополам, положила сверху узкие ладони.

— Я не знаю, что в таких случаях надо говорить, Гай. Поэтому скажу правду… — она глубоко вдохнула и продолжила, — Узнай я всё это в первый день моего ученичества, ничего бы не изменилось. Возможно, я продержалась бы дольше, и ты ничего бы не узнал, но… Уж как есть. И теперь, даже если ты прямо сейчас найдешь свою девочку и исчезнешь, тут… — Она прижала ладонь к сердцу. — …ничего не изменится. В таком случае, что это меняет? — она постучала пальцем по бумаге.

— Ничего. Это не меняет ничего, Тайри. Ни того, что даже там, куда я вынужден буду вернуться, мои чувства и мысли останутся прежними. Ни того, что тебе будет больно. Ни того, что я безропотно приму любое твое решение. Лю-бо-е.

— Решение… — юная герцогиня горько усмехнулась, — это всегда так… серьезно. Значимо. Я могу поступить со всех сторон правильно. Построить между нами стену изо льда. Жить дальше — не понятно зачем. На сжатых до хруста зубах и с дырой вместо сердца. Здоровенной такой дырой, без дна и света, которая постепенно сожрёт всё: радости, стремления, планы, весенние цветы, летние звезды. Все, что светилось, пело и смеялось, и меня саму тоже. Даже боль и горечь от несбывшегося канет в нее, оставив лишь пустую мертвую оболочку. Куколку, так и не ставшую бабочкой. И кому от этого лучше будет? Зачем тогда ты выцарапывал меня у всемогущего Времени и его служителей? Честное слово, менее жестоко было бы отдать меня им.

Как же она права, эта чудесная девушка! Мастер Гайдиар, кроме всех прочих чувств, испытывал сейчас к ней огромную благодарность. За откровенность, за мудрость, явно не свойственную ее возрасту, и за смелость. Ну и, чего скрывать, за то, что она решила именно так.

— В конце-то концов, как ты уже сказал, это ничего не меняет. Это неправильно, я знаю. Но правильных Даллетов никто и никогда не видел.

— Что, совсем-совсем никто? — напряжение отступило, и ваюмн уже мог улыбаться.

— Скажу по секрету, я видела.

— Только не говори, что в зеркале.

— Вот еще! Я про моего дядюшку. Последние лет пятнадцать пытается быть со всех сторон правильным. Мучается, бедняга, несказанно. Самое интересное — не понятно, ради чего. После того, как брат исчез, уж точно можно было перестать. Мне на него смотреть больно бывает. Вот, недавно, после той истории с химерой… Сколько он мне наговорил правильного и нравоучительного! Говорит, а голос чужой, бесцветный, и глаза тоскливые, потухшие. Я себя такой представила. — Тайри зажмурилась и вздрогнула.

Ваюмн тоже представил, всего на секунду, такую Тайри, и внутренне ужаснулся. Ученица, конечно, уловила его эмоции, тут и посторонний бы проникся.

— Вот-вот, — кивнула она, — мне тоже, мягко говоря, не понравилось.

Леди Даллет подошла к наставнику, мягко положила руки ему на плечи.

— Сколько бы ни было у нас времени, Гай, оно все наше. И я никому его не отдам. Можешь считать это ответом.

Ваюмн хотел сказать, какая она замечательная и насколько он счастлив, но слова улетучились, огромная горячая волна нежности накрыла его, сдавила горло, закипела горячей влагой в глазах. Мастер сгреб ученицу в объятия, зарылся лицом в медовые локоны, запоздало спохватился, прощупывая всё вокруг заклятиями познания: нет ли рядом чьих-то следящих чар. Странно, но сейчас любопытство никого не разбирало, "глаз" и "ушей" не наблюдалось.