Дорогие девушки
Шрифт:
Турецкий сидел за столом и внимательно просматривал фотографии. Плетнев, сидевший по другую сторону стола, старался на них не смотреть, а когда взгляд его невольно падал на снимки, он тут же отводил его и, вздыхая, думал: «Это не для моих нервов. Определенно».
На снимках были изображены жертвы московского маньяка, который лютовал в столице уже почти полтора года. Расчлененные тела, отрезанные руки и головы… Плетнев хмурил лоб и думал: «Бывают же на свете мерзавцы».
— Интересно, — произнес между тем Александр Борисович, задумчиво щуря серые глаза.
«Что
— Что именно?
— Вот, посмотри — здесь и здесь.
Турецкий протянул Плетневу два снимка.
— Ты уверен, что я должен на это смотреть? — недовольно поинтересовался Плетнев.
— Уверен, — сухо, без всяких эмоций ответил Александр Борисович.
Плетнев был в этом отнюдь не уверен, но вздохнул и взял фотографии. Бегло на них посмотрел, отложил и спросил:
— Ну и что? Тела как тела.
— Да, но обрати внимание на то, как они лежат.
Плетнев снова взял в руки снимки. Однако, как он ни вглядывался, а ничего интересного в расположении частей тел так и не заметил.
— Все равно не понимаю, — сказал он. — Что тебя так привлекло в этих фотографиях?
— А то, что убийца не просто бросил их рядом с мусорными баками. Он словно пытался придать им определенную… — Турецкий замялся, не находя подходящего слова. — …Ну форму, что ли. Посмотри, какие странные позы. И как лежат руки возле тела на этой фотографии.
Турецкий ткнул пальцем в один из снимков.
Плетнев снова посмотрел, на этот раз гораздо тщательнее. На этот раз ему тоже показалось, что тела лежат не просто так, а со смыслом. Вот только понять этого «смысла» было нельзя.
— Ну как? — нетерпеливо спросил Александр Борисович. — Что ты думаешь?
— Не знаю, — сказал Плетнев. — Может быть, ты и прав. А может быть, и нет. Я не силен в композициях.
Лицо Турецкого словно оцепенело.
— Что? — спросил он. — Что ты сказал?
— Я сказал, что не знаю.
— Нет, потом!
— Потом? — Плетнев пожал плечами. — Да не помню я. Сказал, что не разбираюсь в этих позах.
— Нет, ты сказал не так, ты сказал — «не разбираюсь в композициях»!
— А какая разница?
— Большая. — Александр Борисович поднялся из-за стола. — Я отлучусь часа на полтора. Мне нужно срочно заехать домой.
Плетнев смотрел на коллегу удивленно.
— Что-то случилось? — спросил он.
— Не знаю, — ответил Турецкий. И весело добавил, передразнивая предыдущие слова Плетнева: — Может быть, да. А может быть, и нет. Все зависит от «композиции».
Турецкий смахнул со стола в карман пачку сигарет и стремительно зашагал к выходу.
Домой он спешил, чтобы заглянуть в дневник.
…
«Сегодня вечером встретился с женой Родиона Плотникова. Женщина нервная и сильно измотанная. Видать, много кровушки попил ей муженек. Хотя и у нее характер не сахар. Встретила холодно и настороженно. Провела на кухню. И произошел между нами следующий разговорец».
Нет-нет, ниже.
Турецкий перевернул страницу и провел пальцем по строчкам. Ага, вот!…
«— А как дочка? Она не скучает по папе? Чем она там занимается?
— Ей тоже скучать не приходится. Бабушка занимается с ней живописью. У меня мама — заслуженный художник СССР. Кстати, Родион ведь тоже художник. Правда, самодеятельный. Он все выходные проводит с кистью в руке. Обожает Тициана и Рембрандта. Хотя зачем я вам это рассказываю? Вы ведь и без меня все знаете. Вы ведь его приятель.
— Да, — говорю, — знаю.
Хотя на самом деле ни черта не знаю. Выходит, Плотников — любитель живописи. Никогда бы не подумал. Инженер-конструктор, который обожает Тициана и Рембрандта. Такое не часто встретишь.
— Видели бы вы его в эти моменты, — с улыбкой продолжает Плотникова. — Глаза горят, стоит перед холстом весь расхристанный, перепачканный краской. Настоящий художник.
— Да-да, — говорю, — натурально художник».
Александр Борисович скользнул взглядом еще ниже и прочел, от волнения с трудом разбирая собственные каракули.
…
«Плотников — художник-любитель. И, как у каждого художника, психика у него должна быть неустойчивая. Для следствия он — просто подарок. Лучшей кандидатуры на роль маньяка и не найдешь».
Турецкий встал из-за стола и прошел к стеллажам с книгами. Он провел пальцем по корешкам книг и остановился на нужной. «Тициан» — гласила надпись на корешке.
Александр Борисович вынул книгу, сел с ней в кресло и принялся листать, внимательно разглядывая репродукции, в левой руке он держал фотографии расчлененных женских тел. Время от времени Турецкий задерживал взгляд на репродукции, переводил его на снимок, хмурил брови и отрицательно покачивал головой — не то.
И вдруг лицо его словно бы осветилось.
— О, черт, — тихо воскликнул Александр Борисович и потер пальцами лоб. — Она. Точно она!
Поза обнаженной фигуры была очень похожа на позу изувеченной девушки на снимке. Да что там — это была одна и та же поза!
— Никаких сомнений, — тихо проговорил Александр Борисович. И холодно добавил: — Художник, мать его…
Отложив альбом и снимки, Турецкий достал из кармана телефон и, отыскав в справочнике нужный номер, нажал на кнопку вызова.
Один гудок… Второй… Третий… Четвертый…
Трубку на домашнем телефоне никто не брал.
Александр Борисович попробовал «пробить» мобильный, но с тем же результатом.
Тогда Турецкий набрал номер начальника МУРа Яковлева.
— Слушаю, — почти сразу же отозвался тот.
— Володь, это Турецкий. Срочно нужна твоя помощь.
— Насколько срочно?
— Прямо сейчас.
— Вообще-то, я немного занят. Может, перезвонишь попозже?
— Нет, сейчас, — твердо сказал Александр Борисович. — Это вопрос жизни и смерти.