Дорогой длинною

Услышав скрип двери, он спрятал было валенок за диван, но, увидев входящего Илью, вытащил снова.

– Это тебе не спится? Я думал - Трофимыч…

Илья присел рядом.

– Чего ты валенок мучаешь? На что тебе он летом? Как хочешь, морэ, а без головы ты.

– Сам без головы, - невнятно отозвался Кузьма, зубами вытаскивая из валенка иглу.
– О, зараза, чтоб тебе провалиться… На Сушке за эти штиблеты не меньше полтины дадут.

– Опять, значит, в запой?
– помолчав, спросил Илья.

– Опять, - спокойно ответил Кузьма.

– Бросить не можешь?

– Нет.

– Может, не хочешь?

– Может.

– А что тебе Митро запоёт?

Кузьма отмахнулся, снова занялся валенком.

– Сколько тебе лет, морэ?
– спросил Илья.

– Ой, старый стал, как твоя собака, - усмехнулся Кузьма.
– Тридцать два в осенях стукнет. Или нет… Что я, господи… Тридцать три уже.

– Не мальчишка ведь. Бросил бы давно эти глупости, женился бы, детей накидал. Всё-таки не свет клином на этой…

– Слушай, брильянтовый, надоел!
– вскипел Кузьма.
– Что, ещё ты мне будешь кишки мотать?! Не ваше это дело, ясно? И её не трожь! Я к тебе небось не лез, когда ты со своим бабьём разбирался!

Валенок полетел в стену, ухнул, выбросив рыжее облако пыли, свалился на пол. На минуту в комнате стало тихо, лишь воробьиный гомон звенел за окном. Затем Кузьма хмуро усмехнулся.

– Ладно, не серчай.

– Ничего.

Кузьма сходил за валенком и собрался было продолжить своё занятие, но дверь отворилась снова, и в залу вошли дочери Митро, Иринка и Оля, – в домашних свободных юбках и кофтах, ещё сонные, зевающие, с кое-как заплетёнными косами. Увидев мужчин, они чинно поздоровались, присели на диван, тихонько, хихикая и прыская в кулаки, начали вспоминать вчерашнюю ночь. Вслед за ними явились молодые парни во главе с Яшкой, которые тут же окружили Илью: им нужен был совет для очередной операции на Конном рынке. Обсуждая с Яшкой бабки и зубы стоящего на конюшне сивого мерина, которому было сто лет в обед, но которого Яшка был намерен во что бы то ни стало сбыть с рук, Илья вынужден был признать, что башка у парня работает неплохо.

– По-моему, парень, доходяга твоя обморочная. Я вчера глазом кинул… По пятну на лбу видать.

– Знамо дело, обморочная, Илья Григорьич.
– Яшка скупо усмехнулся.
– Я ему вчера на это пятно бородавку восковую пристроил и салом замазал. Если мужик сам не барышник - сроду не догадается!

– Удержится бородавка-то?

– Медведь не оторвёт! Да ещё, когда толкать будем, надо, чтобы он копыто под себя не подворачивал. Укладывается, худоконок чёртов, и подворачивает!

Любому лаптю видно, что через год кила будет! Как быть-то, Илья Григорьич?

Отвечая на жадные вопросы парня, Илья то и дело взглядывал на дверь.

Комната постепенно заполнялась цыганами, в кухне пыхтел самовар. Пришла Марья Васильевна, спустились Катька и Тина, заглянула Стешка с дочерьми, в окна просунулись разбойничьи рожи братьев Конаковых, вошла Дашка в новом белом платье, и только Маргитки всё не было и не было. Когда же в зале появилась Настя, Илья заставил себя повернуться к двери спиной. Хватит… И так уже Настька что-то чует, разговоры все эти, мол, когда уедем?
– неспроста.

Кухарка Никитишна внесла исходящий паром самовар, и молодые цыгане с писком и смехом бросились к столу. Появились баранки, пряники, пирог с грибами. Цыганки постарше, усевшись возле самовара, не спеша наливали себе чаю. Молодые расхватывали кружки и усаживались кто на подоконник, кто на стулья, кто прямо на пол. Илья с неприязнью отметил, что Яшка со своим стаканом прямиком направился к Дашке на диван. Но там же сидела и Настя, которая ободряюще улыбалась парню.

– Как выспался, чяво?

– Жаль, что полдня продрыхли, тётя Настя!
– с сожалением сказал Яшка. – День пропал вчистую! Гриха, идём на Москву-реку, что ли? Хоть карасей потаскать, пока тепло. Всё равно до ночи делать нечего.

– Маргитка сказала, что сегодня на Калитниковском солнце пригреет и зябликов ловить можно будет, - сказала Дашка, вертя в пальцах браслет.

Яшка удивлённо взглянул на неё, ничего не сказал. Зато, не веря своим ушам, обернулся Илья.

– Что ты сказала, чяёри?
– переспросил он как можно спокойнее, с отчаянием чувствуя, как останавливается дыхание. Маргитка, чёртова девка… Неужто потеряла последний ум, распустила язык со злости, и теперь вот Дашка…

Господи, только этого ему не хватало!

– А что я сказала?
– равнодушно отозвалась Дашка.
– Это Маргитка… Вчера спать ложились - она сказала так, а к чему - не знаю.

Лицо её, как обычно, не выражало ничего, и Илья незаметно перевёл дух.

Тьфу… есть всё-таки кто-то там на небе. Не знает ничего Дашка. А если Маргитка и заговорила вчера про Калитниковское, это значит только, что сидит она там с рассвета и ждёт его. До чего же хитрющая девка… Илья осторожно взглянул на Настю. Та о чём-то разговаривала с Гришкой и, казалось, не слышала слов дочери. Илья закрыл глаза. Ночь прошла, а вместе с ней прошла, утихла вчерашняя злость, забылись грязные слова, и даже Сеньку Паровоза уже не хотелось разрезать на куски. Чёрт с ним… Ошалел от девчонки, дурак, и понять не может, что он ей даром не нужен.

– Ну, идём, что ли, чёрти?
– Яшка поднялся с дивана.

– Идём, раз так. Ванька, хватит жрать.

– Сичас, сичас…

Молодые цыгане один за другим потянулись из комнаты. Подождав, пока за последним из них закроется дверь, и помедлив несколько минут, Илья поднялся и вышел. Никто не обернулся ему вслед.

*****

Маргитка ждала его на обычном месте - у полуразвалившейся могильной плиты, на поросших мхом камнях. В высокой траве дрожали солнечные зайчики, по растрескавшимся камням бесшумно скользили ящерицы. Ветер, едва шевеливший листву и прячущиеся в траве незабудки, поднимал выбившиеся из кос Маргитки чёрные завитки, бросал их на плечи девушки, на лицо. Она терпеливо смахивала их, смотрела на пропадающую в траве, едва заметную тропинку. Илья старался подойти незаметно, но стоило его рубашке мелькнуть в кустах акации, как Маргитка быстро повернулась, вскочила, бросилась к нему. Илья и слова не успел сказать - а она уже ревела дурным голосом у него на груди.

– Илья… Ох, Илья… Ох, боже мой…

– Ну, что ты, дурочка?
– тихо сказал он.

Маргитка подняла заплаканное лицо:

– Илья! Ты меня любишь ещё? Скажи - любишь ещё?

Илья смутился: не любил он таких разговоров. И слов таких не любил, но куда было деваться?

– Конечно, люблю, девочка. Зачем спрашиваешь?

Глаза Маргитки сердитыми колючками упёрлись в его лицо.

– А что ты мне вчера наговорил, проклятый? Какими словами называл, а?

– Мало тебе ещё.
– Илья притянул её к себе, усадил рядом, на плиту.
– Ещё раз с Паровозом увижу - совсем убью. Чего ему от тебя надо?

Он хотел пошутить, а Маргитка вдруг вздрогнула, опустила глаза, и даже рука её, сжимавшая ладонь Ильи, вдруг задрожала так, что он испугался:

– Что с тобой?

Маргитка молчала, закусив губы. Илья смотрел на неё с тревогой. Разом вспомнился вчерашний грозовой вечер, бледность Маргитки, её ошибки в пляске, застывший взгляд, мрачный Сенька за дальним столиком…

– Скажи, Илья… - вдруг медленно, не глядя на него, начала Маргитка. – Скажи мне… Ты меня вправду убить можешь?

– Одурела?
– через силу улыбнулся он.