Дорогой длинною
Шрифт:
– Боялась, понимаешь… - низким, чужим голосом выговорила Настя. – Боялась, что Илья… скажет кому-нибудь… Спьяну или так, со злости…
– Да что скажет-то?!
– завопила Стешка.
– Совсем ты меня задурила!
Илья-то тут при чём? Что он рассказать должен?
Настя села на постель. Обхватила колени руками. С досадой сказала:
– Не реви.
– Расскажи, а?
– Стешка взяла её за руку.
– Я - никому, вот Христом-богом…
Хочешь - руку в печь суну и поклянусь?
– С ума сошла… - Настя опустила голову.
…Через четверть часа Стешка сказала замогильным голосом:
– Боже праведный и милосердный… Только этого нам не хватало. Господи!
Князю отказать! И из-за кого?!
Настя молчала, закрыв лицо руками. Глядя на её сгорбленную, жалкую фигурку, Стешка вдруг почувствовала прилив ярости.
– Ну подожди, Илюха! Ну дай только до утра дожить… Да чего дожидаться!
– Стешка вскочила, забегала по комнате, хватая то платье, то кофту, то шаль.
– Прямо сейчас пойду! Пойду, разбужу и ни единого волоса на нём не оставлю! Ах ты, оборванец таборный! Ах ты, вор базарный, конокрад, паскудник! Попомнишь ты Стешку Дмитриеву! Будешь у меня знать, как…
– Посмей только!
– Настя вскочила, схватила Стешку за запястья, несколько раз с силой встряхнула её.
– Не смей! Слышишь - не смей! Не виноват он.
Понимаешь - не виноват!
– Да как же не виноват?! Как он смог только, как ему в голову такое прийти могло! Что ты, ты… Ты!!!
– Стешка схватилась за голову. Настя наблюдала за ней с горькой усмешкой.
– Ты ничего не понимаешь… Они таборные… Что Илья подумать должен был? Я от Сбежнева вышла, ночь на дворе, косы врастрёпку…
– Ну и что?!
– возопила Стешка.
– Мог бы подумать башкой своей пустой!
Кто угодно, а не ты! Все цыгане знают, все наши! Когда ты после этого домой пришла, тебя все видели, и никому не забрело в башку такое! Никому!
– Все цыгане… - Настя снова заплакала: на этот раз тихо, без всхлипов. – Цыгане… наши… меня шестнадцать лет знают, а он - полгода всего… Откуда ему знать, какая я?
– Говорю - дурак набитый… - Стешка обняла сестру, и Настя уткнулась в её плечо.
– Не могу я, Стешенька… Не могу - понимаешь? Главное - если б это хоть правда была… Не так обидно было бы…
– Слушай, давай я завтра к нему пойду?
– азартно предложила Стешка. – Я ему, паршивцу, всё расскажу, всё выложу! Да он у тебя в ногах валяться будет! На руках в церковь венчаться понесёт! А мы ему кукиш покажем!
Голоштанник ярмарочный, только что из-под колеса вылез, а туда же - на Настьке жениться… Да сходи рожу свою чёрную умой сначала!
– Перестань!
– снова вскинулась Настя.
– Не смей про него так! Сказала уже, сто раз сказала тебе - не виноват он.
– А кто виноват? Ты?!
– И я не виновата… Но ты не вздумай к нему пойти!
–
– Я тебе по секрету, как сестре… Вспомни - ты мне крест целовала!
– Ну, как хочешь, - буркнула Стешка.
– Только делать же что-то надо…
– Ничего не надо, - покачала головой Настя и легла навзничь, обняв смятую подушку.
– Весна скоро. Они с Варькой в табор уедут. А я… замуж выйду.
– За кого?!
– Не знаю. За первого, кто отцу глянется. Какая теперь разница… Мне без него… всё равно не жить… - Голос Насти снова задрожал.
– Не могу я без него, Стеша… Не могу… Не могу. Я его ещё знаешь когда полюбила? Когда – помнишь?
– первый снег выпал. Я к ним на двор зашла, и вижу - он без рубахи, лохматый весь, в Варьку снежками… У меня тогда аж душа зашлась.
Сразу поняла - никого другого не хочу. Ни князя, ни цыгана. А ещё помнишь, как он на крещенских, когда скубенты приходили, "Твои глаза бездонные" пел? Плохо пел, голос рвался… а я чуть на людях не завыла, так сердце болело, на него глядя. Иногда кажется, что… пришёл бы он, сказал бы, что верит мне… всё бы простила без оглядки!
– Дожили… - со страхом пробормотала Стешка, натягивая на голову одеяло.
На крыше бесился ветер, сучья ветлы колотили по раме. В окно насмешливо смотрело кривое лицо луны.
Глава 11
Оттепели пришли в марте, перед самым Благовещением. Ночами уже не замерзали лужи, за закрытыми окнами слышался мягкий шелест, шуршание, шёпот капель. Снег таял, пластами сползая с крыш и ветвей деревьев. Ночь была полна приглушённых звуков. Потеплел даже лунный свет, заполняя улочки спящего Замоскворечья желтоватым сиянием. Пахло сыростью, мокрой корой вязов. На крышах слышались первые кошачьи песни.
Лиза в рубашке стояла у окна, глядя на пустынный, залитый луной переулок. Где-то вдалеке провизжали полозьями по тающему льду запоздалые сани, прочавкала копытами лошадь. Внизу влажно блестел чёрный, обнажившийся местами тротуар. Лиза, опершись локтями о подоконник, молча смотрела на него.
– Что ты там стоишь?
– спросили с кровати.
– Иди сюда.
Она подошла к постели. Илья протянул руку. Лиза молча легла рядом, прижалась к его плечу. Он взглянул в тёмное окно.
– Пора мне, что ли?
– Рано ещё.
Снова замолчали. Илья, прикинув, что у него в самом деле ещё почти чистый час времени, запустил руку в вырез рубашки Лизы, нашёл мягкую, податливую грудь. Но, к его изумлению, Лиза отстранилась.
– Да что с тобой?
– с досадой спросил Илья.
– Не хочешь, так я уйду.
– Господи, одно только на уме, - без обиды вздохнула она. Взяв руку Ильи, прижалась к ней щекой.
– Знаешь что? Я тебе всё сказать хотела…
– Ну… - он почувствовал лёгкую тревогу.
– Говори.