Дорогой Эван Хансен

– Ты в порядке?

Поднимаю глаза. У меня – шок. Сразу два шока. Один из-за того, что со мной за день заговаривает уже вторая девчонка. Второй шок потому, что это Зо Мерфи. Единственная и неповторимая.

– Со мной все хорошо, – отвечаю я.

– Мне стыдно за своего брата, – говорит она. – Он – психопат.

– Да. Нет. Мы просто дурачились.

Она кивает, как могла бы кивнуть моя мама, имея дело с психическим пациентом (то есть со мной).

– Ну, – говорит Зо, – на полу тебе вполне удобно или?..

О да, я же сижу на полу. Почему я до сих пор это делаю? Встаю и вытираю руки о штаны.

– Эван, верно? – спрашивает Зо.

– Эван?

– Тебя ведь так зовут?

– Да. Эван. Меня зовут Эван. Прошу прощения.

– Почему? – удивляется Зо.

– Ну, потому, что ты сказала «Эван», а я повторил. Такое многих раздражает.

– О. – Она протягивает мне руку. – Ну, а я – Зо.

Вместо того, чтобы пожать ее, машу своей мокрой пыльной рукой и тут же жалею об этом. Мне удалось сделать ситуацию еще более неловкой, чем она была.

– Нет, я знаю.

– Знаешь? – переспрашивает Зо.

– Нет. Я хочу сказать, я знаю тебя. Кто ты такая. Я видел, как ты играла на гитаре в джаз-бэнде. Я люблю джаз-бэнды. Я люблю джаз. Не весь джаз. Но джаз, который играют джаз-бэнды. Это так странно. Прошу прощения.

– Ты много извиняешься.

– Прости.

Черт.

Она издает смешок.

Не знаю, почему я так нервничаю, вот только я всегда нервничаю, и меня повалил на пол укурок, оказавшийся кровным родственником Зо. С какой это стати на меня так действует ее присутствие? Она не какая-нибудь роскошная, популярная девушка или вроде того. Она просто нормальная. Не в смысле скучная. В смысле настоящая.

Думаю, это потому, что я ждал подобного момента, возможности поговорить с ней, слишком долго. С тех пор, как впервые услышал ее выступление. Я знал, что она учится классом младше. Видел ее в школе множество раз. Но до того самого концерта так и не рассмотрел. Если вы спросите кого-то еще, кто в тот день был среди публики, – а нас было не так уж много, – что он думает об игре гитаристки, этот человек, вероятно, удивится: «Кого?» Звездами были духовые, а также дылда бас-гитара и ударник-выпендрежник. А Зо держалась как бы в стороне. У нее не было сольного номера или чего-то в этом роде. Она никому не мешала выделываться. Может, я так сильно запал на нее, потому что она была на заднем плане. Я же, кроме нее, никого больше не видел – единственный прожектор светил прямо на нее. Не могу объяснить, почему так получилось, но так уж получилось.

С тех пор я много раз смотрел, как она выступает. Я изучил ее. Я знаю, что ее гитара бледно-голубого цвета. На ремне гитары изображены молнии, а на отворотах джинсов ручкой нарисованы звезды. Она притопывает правой ногой, когда играет, глаза у нее при этом закрыты, а на лице – полуулыбка.

– У меня что-то на носу? – спрашивает Зо.

– Нет. Почему спрашиваешь?

– Ты на меня пялишься.

– О, прости.

Ну вот, опять.

Зо кивает:

– У меня ланч стынет.

Что-то подсказывает мне, что она уже миллион раз заглаживала выходки брата. А теперь, убедившись, что все в порядке, может жить своей жизнью дальше. Но я не хочу быть просто еще одной такой выходкой.

– Подожди, – говорю я.

Она оборачивается:

– Что?

Приоткройся, Эван. Скажи что-нибудь. Что угодно. Скажи, что любишь Майлса Дейвиса или Джанго Рейнхардта, кого-то из этих знаменитых джазистов. Расскажи, как недавно смотрел документальный фильм об электронной музыке и попытался написать свою собственную песню в этом стиле и что песня получилась дерьмовой, потому что Бог не наделил тебя музыкальным талантом. Дай ей что-то свое, и она унесет это с собой. Попроси расписаться на гипсе. Не прячь голову, как черепаха. Забудь про свое эх. Не делай ничего такого, что, как ты прекрасно знаешь, собираешься сделать.

Я таращусь в пол:

– Ничего.

Она мгновение медлит. А потом ее поношенные кеды словно говорят мне «до свидания», когда она поворачивается и уходит. Смотрю, как она идет, шаг за шагом.

Наконец я возвращаюсь к своему ланчу и обнаруживаю, что падение расплющило не только мое не слишком выдающееся эго, но и верный сэндвич с бутербродной массой и джемом.

* * *

Находясь в компьютерном классе, я получаю от мамы эсэмэску, она просит позвонить. Я благодарен ей за передышку – вот уже двадцать минут я просто пялюсь на экран компьютера.

Пытаюсь закончить письмо доктору Шерману. Когда я стал посещать его в апреле, то писал ему по письму каждое утро до школы. Это превратилось в часть моего дневного распорядка. Каждую неделю я показывал ему эти письма, и хотя я не всегда верил в то, что написал, но все же испытывал чувство завершенности, глядя на стопку бумаги у него в руках. Это был я. Моя работа. Мои письма. Но спустя короткое время доктор Шерман перестал читать их, и тогда я перестал писать. Не то чтобы это упражнение действительно помогало мне – на самом-то деле оно не оказывало никакого воздействия на мое мышление.

Летом мой день стал другим, я занялся другими делами, и написание писем сошло на нет. Доктор Шерман почуял, что я пренебрегаю своими обязанностями. И теперь снова велит показать ему письма, и если я не закончу вот это самое письмо, мне будет совершенно нечего предъявить ему днем. Я уже проделывал это – объявлялся у него без ожидаемых им писем. Один раз я пришел с пустыми руками, потому что забыл письмо дома, и никогда не забуду взгляда, которым одарил меня доктор Шерман. Он старался, чтобы его лицо оставалось спокойным, но меня не проведешь. После всех этих лет я стал прямо-таки виртуозом по мгновенному распознаванию даже легчайшего чувства разочарования по отношению ко мне, а оно для меня невыносимо.

Я должен дать доктору Шерману хоть что-нибудь, а все, что у меня есть, так это Дорогой Эван Хансен. Все остальное я стер сегодня утром. Всю ту чушь о том, что нужно быть честным с собой. Я и написал-то ее только потому, что мне показалось, будто это красиво звучит, правильно.

Разумеется, это звучало красиво. Всяческие фантазии всегда так звучат, но они ни капли не помогают, когда к тебе подступает реальность и швыряет на пол. Когда она опутывает твой язык и не дает нужным словам выбраться из твоей головы. Когда она заставляет тебя есть ланч в одиночестве.

Было, однако, в этом дне и что-то хорошее. Зо Мерфи не только поговорила со мной, но оказалось, она знает, кто я такой. Она. Знает. Мое. Имя. Мой мозг не мог переварить это, как черные дыры или стереограммы. После нашего короткого общения я чувствовал себя воодушевленным и в то же время расстраивался, что не смог воспользоваться моментом, который не повторится.

Я позвонил маме. После нескольких гудков хотел было уже отключиться, но тут она ответила:

– Привет, солнышко. Послушай, я должна была подхватить тебя по пути из больницы, но застряла здесь. Эрика позвонила и сказала, что у нее грипп, а других медсестер сегодня нет, и я вызвалась поработать в ее смену. Сегодня утром объявили о новом сокращении бюджета, и мне обязательно надо показать, что я – командный игрок, понимаешь?