Дорогой Эван Хансен

* * *

Следующий день проходит почти так же, но хуже в том отношении, что мои страхи накапливаются. Коннора Мерфи по-прежнему нигде не видно. Иногда мне кажется, что он все же явится в школу и уничтожит меня своим безразличием, а в другие моменты я проникаюсь уверенностью в том, что сам раздул историю с письмом до немыслимых размеров. Весь день то наступает конец света, то жизнь продолжается.

Я снова дома, и ни один из моих привычных способов бегства от реальности не работает. Обычно я смотрю множество фильмов. В идеале документальных – об одиночках, маргиналах, первооткрывателях. Подайте мне культовых персонажей, загадочных исторических деятелей, почивших музыкантов. Мне нужны люди с редкими заболеваниями и необычными способностями. Я хочу смотреть на человека, которого не понимали при жизни и осознали, что он был гением, лишь по прошествии какого-то времени. Один из моих любимых документальных фильмов посвящен няне по имени Вивиан Майер: она была величайшей фотохудожницей, но узнали об этом только после ее смерти.

Сегодня я попытался посмотреть кино об Эдварде Сноудене, сделавшем служебное разоблачение, из-за чего ему пришлось покинуть Соединенные Штаты и попросить политического убежища за рубежом. Но я смотрел на этого парня, живущего в постоянном страхе, и мне становилось хуже.

Если бы только я мог с кем-нибудь поговорить. Я пребывал наедине со своими мыслями уже целых два дня. От доктора Шермана не дождешься ничего хорошего, и даже если бы мама вдруг оказалась дома, я не стал бы доверяться ей. Я мысленно прошелся по (очень короткому) списку людей, к которым мог бы обратиться в случае необходимости. И остановился на одном только имени. Джаред Клайнман может смеяться над Холокостом, но его положительная сторона заключается в том, что тебе, по крайней мере, не приходится гадать о его чувствах. Мне не повредит доза его нефильтрованной честности. Я написал ему и объяснил, что произошло у нас с Коннором.

Письмо самому себе?

Что за дерьмо?

Имеет отношение к сексу?

Никакого секса.

Это было домашнее задание.

По какому предмету?

По дополнительному.

А я-то тут при чем?

Я не знаю, с кем еще поговорить.

Ты – мой единственный друг семьи.

О боже.

Не знаю, что делать.

Он украл мое письмо

И два дня не появляется в школе.

Это дурное предзнаменование для тебя.

И Зо тоже.

???

Что он собирается сделать с письмом?

Кто его знает?

Коннор – совершенно безбашенный.

Помнишь второй класс?

Он швырнул принтер в миссис Г.

Потому что его не поставили первым в шеренге.

Я забыл об этом.

Не хочу, чтобы он показывал

кому-нибудь письмо.

Думаешь, покажет?

Он разрушит твою жизнь с его помощью.

Я бы обязательно это сделал.

Да, если подумать, я, наверно, все-таки предпочитаю фильтрованную честность.

Перед тем как Коннор прочитал мое письмо, у нас с ним был вполне корректный разговор. Казалось, он огорчен тем, что толкнул меня днем раньше. Я хочу сказать, он не обязан был подходить ко мне и отдавать письмо. Или писать свое имя на гипсе. Все было в общем-то классно.

На экране появляется фотография, присланная Джаредом: роскошная, тощая, как бритва, девица прислонилась к кирпичной стене, на один глаз падают растрепанные ветром волосы, она вызывающе смотрит прямо в объектив.

Кто это?

Израильская цыпочка, о которой я тебе говорил.

Я с ней замутил.

Единственный раз я видел, чтобы девушка так придерживала край юбки, на рекламе одежды. Он, должно быть, взял это фото из какого-то каталога или еще откуда.

Красивая. Почти как модель.

Да, она подрабатывает моделью.

Определенно лучше, чем все лето

тусоваться с деревьями.

Кому придет в голову быть лесником?

Стажером лесника.

Еще хуже.

Мне предложила это школьный психолог. Ну, мы с ней в прошлом году разрабатывали план моего поступления в колледж, и она дала мне список летних занятий, которые будут хорошо смотреться в заявлении. И вообще, стажер лесника – это, как я решил, единственное подходящее для меня дело.

Когда я рассказал об этом доктору Шерману, он отреагировал не так, как я надеялся. Его обеспокоило, что я возьмусь за старое – буду убегать от мира вместо того, чтобы вливаться в него. Я признался, что одна из причин, по которой я остановился на таком занятии, – возможность быть наедине с природой. В итоге оказалось, работа заключается не только в этом, но доктор Шерман был прав. Лето вне моей обычной жизни способствовало стрессовому состоянию, наступившему, когда мне пришлось вернуться к ней. К середине августа я начал впадать в панику из-за того, что лето кончается и близится новый учебный год.

Я понял также, что если я избегаю людей, то моя тревога не становится слабее. В лесу мне опять-таки приходилось жить с самим собой.

Захлопываю ноутбук и снова вижу имя Коннора на гипсе. Он издевается надо мной издалека. Пытаюсь соскрести буквы с гипса ногтями. Совершенно бесполезное занятие.

Подхожу к окну. На улице совсем темно. Большей частью я всегда предпочитаю дню ночь. Ночью хорошо укрыться у себя в доме. Днем же люди ожидают, что ты выберешься из него и будешь слоняться по разным местам. Тебя также может расстраивать то, что ты столько времени проводишь в помещении.

Но сейчас, когда я смотрю в темноту, мне неспокойно. Я замечаю какие-то непонятные очертания. Что это?

То, что я поначалу принял за куст, теперь напоминает фигуру. Она просто стоит и вроде как смотрит через окно прямо на меня. Выключаю лампу, чтобы разглядеть ее получше, но когда с колотящимся сердцем снова поворачиваюсь к окну, фигуры, если я видел именно ее, там больше нет. Совершенно исчезла из виду.

Глава 5

На следующее утро на уроке углубленного английского, когда миссис Кичек выпаливает на одном дыхании образы, персонажи и темы, которые, как она хочет, мы нашли бы в «Писце Бартлби», по громкоговорителю звучит объявление. Все немедленно поворачиваются и смотрят на меня.

Я почти на пределе, гораздо в большей степени на пределе, чем обычно, потому что вот уже третий день подряд мое письмо не у меня, оно не просочилось в интернет, а человек, укравший его, не показывается в школе. Я бы назвал свое состояние режимом абсолютной паники, но на самом деле не уверен, что когда-либо испытывал такой ее уровень. Он почти сопровождается галлюцинациями.

Даже миссис Кичек смотрит на меня. Проходит несколько секунд, прежде чем я внезапно понимаю, почему оказался в центре внимания всего класса: по громкоговорителю прозвучало мое имя.

Мое? Эвана Хансена? Я не из тех учеников, кого вызывают в кабинет директора. Разве это происходит не с хулиганами, школьными клоунами и раздолбаями? С людьми, чьи поступки сказываются на других? Я никого не трогаю. Я не существую.

– Эван? – говорит миссис Кичек, подтверждая, что да, со слухом у меня все в порядке. – Директор хочет тебя видеть. Срочно.

Моя неуклюжесть прямо пропорциональна числу взирающих на меня людей. Под взглядами двадцати пяти пар глаз выдвигаю свой стул, ударяя им по столу позади меня, вываливаю содержимое незастегнутого рюкзака на пол и чуть не спотыкаюсь о чью-то ногу, шагая по проходу.