Дорожное происшествие

–  Следует ли из ваших слов, что господин Кривиц симулирует, чтобы получать пенсию по инвалидности, а сам халтурит и живет припеваючи?

Гехт невольно отшатнулся.

–  Нет, черт возьми, совсем даже не следует. Я этого и не говорил, и не думал. С вами, я чувствую, надо держать ухо востро.

–  А звучало именно так.

–  Правда? Тогда очень жаль. В болезнях я ни черта не смыслю. Может, ему водка заменяет лекарство. А вообще меня не касается, чем он занят, не мое это дело. Я и то вон как разболтался.

Крейцер засмеялся.

–  Не тревожьтесь, господин Гехт. У меня нет привычки цепляться к каждому слову. Болен ваш шурин или здоров - это пусть решает врач.

Гехт одобрительно кивнул и снова взял гаечный ключ.

–  И вы затем передали шурину свой разговор с господином Николаи?

–  Да.

–  Как именно?

–  Ну, я сказал ему, что звонил Николаи и чтоб он туда съездил. Если можно, сразу же. У Николаи машина не в порядке.

–  А что ответил господин Кривиц?

–  Само собой, съезжу, говорит, вывел свой мопед из сарая и укатил.

–  Когда примерно?

–  Утром, но не очень рано,, примерно в десять - в половине одиннадцатого.

–  А больше вы ничего господину Кривицу не сказали? Ну например, какого рода повреждения ему придется исправлять.

–  Конечно, нет. Я ведь и сам не знал какие. «Ерунда, мелочь», - сказал доктор по телефону, а больше я и по сей день не знаю.

–  Где господин Кривиц достает запчасти?

–  Если за наличность, то у меня. У нас с ним была грызня, когда он помаленьку да полегоньку перетаскал кучу деталей и не выложил за все ни пфеннига. Вечно какие-то отговорки. Ну, я и прикрутил кран. Тогда он заплатил долг, и дело опять пошло на лад. Но только так: сперва гони монету.

–  А в тот день, когда его ждал Николаи, он у вас ничего не покупал?

–  Постойте-ка… Да, покупал, фару покупал, новую модель.

–  Вы ему продали?

–  Ну, само собой.

–  А какие у вас вообще с ним отношения? Он, кажется, не очень вам по душе?

–  Не будь он братом моей жены, я бы давно его выставил к чертям собачьим. Но она просто обожает его и вечно берет под защиту. Конечно, ничего не скажешь, за последнее время он заметно исправился. Раньше он вел себя как последний подонок: пьянствовал, делал долги, приводил девок. Но это все позади, вот только пьянку он никак не может бросить. С тех пор как мы поцапались из-за запчастей, он начал меня избегать. Теперь у меня, по правде говоря, нет причин жаловаться. И еще одно: не живи он у нас, мне пришлось бы сдать комнату постороннему человеку. Тельтов - заводской центр, и бюро по учету жилплощади, или как оно там называется, давно бы подсунуло мне жильца. Уж лучше все-таки Владо, чем незнамо кто.

–  А где господин Кривиц сейчас? Хотелось бы еще раз с ним побеседовать.

–  Понятия не имею. Сегодня он в порядке исключения ушел спозаранку. Спросите лучше у моей жены, может, она вам скажет.

–  Ваша жена дома?

Гехт глянул на электрические часы, висевшие на беленой стене.

–  Она на кухне. Пройдете через контору, оттуда сразу в переднюю. А там - первая дверь направо.

Крейцер поблагодарил и ушел. Уже в передней ему ударил в нос крепкий запах душистого перца. Постучав, он открыл дверь кухни. У плиты, где во множестве кастрюлек что-то кипело и булькало и клубились облака белого пара, стояла госпожа Гехт, маленькая кругленькая женщина лет сорока пяти. Бледно-голубые глаза на увядшем лице глядели испуганно и робко; вечный страх, который терзал ее по любому поводу и без всякого повода, прочертил множество скорбных морщинок вокруг ее губ, придав лицу недоверчивое и забитое выражение. Щеки ее пылали нездоровым румянцем, как это часто бывает у гипертоников. Тонкие светло-русые волосы, кое-где прочерченные серебряными прядями, были собраны в узел, а на убегающем безвольном подбородке, который она передала в наследство сыну, сидело овальное родимое пятно, и из него торчало несколько волосков. Когда Крейцер притворил за собой дверь и подошел поближе, она оторвала взгляд от своих кастрюлек и посмотрела на него с испугом и неприязнью.

–  Муж в мастерской, - сказала она.
– Как вы сюда попали? Я не слышала звонка.

Голос у нее был надтреснутый и звучал жалобно, даже когда она говорила о вполне обычных вещах.

–  Мне надо поговорить с вами, госпожа Гехт, а не с вашим мужем.

–  А кто вы такой? Что вам нужно?

–  У меня к вам несколько вопросов.

–  Вопросов? Тогда поговорите лучше с моим мужем. Я ведь ровным счетом ничего не знаю.

Она перешла к столу, покрытому пестрой клеенкой, и начала на большой доске рубить петрушку.

–  С вашим мужем я уже говорил. Он меня и направил к вам. Моя фамилия Крейцер. Я хотел бы узнать, где находится в данную минуту ваш брат Вальдемар Кривиц.

Глаза у нее широко раскрылись, она поглядела на него испуганно, словно предчувствуя несчастье.

–  Владо? Зачем он вам? Вы из полиции?

Крейцер кивнул. Она выронила нож и без сил опустилась на табурет. Потом собралась с духом и, не обращая внимания на слезы, которые вдруг хлынули из ее глаз, заговорила:

–  Нет, не надо! Не надо его трогать! Он ничего плохого не сделал. Не то я знала бы об этом. Он исправился, это точно. Уж я его уговаривала, уж я его уговаривала, вот он и дал мне слово. Не спорю, в свое время он наделал глупостей, по ведь нельзя же человека попрекать всю жизнь, нет, нет, нельзя и нельзя. Герман, мой муж, он тоже, как вы, он терпеть его не может и был бы рад-радехонек вышвырнуть его из дому. Но ведь у Владо на всем свете нет больше никого, и никому до него не будет дела, когда меня не станет. Жену он себе тоже никак не подыщет. Ему всю жизнь не везло. Весь мир ополчился против него…

Она всхлипнула, поднялась с табурета и яростно принялась крошить петрушку, словно эта безобидная зелень и была причиной всех ее несчастий.

–  Не надо так волноваться, госпожа Гехт, - успокоительно заговорил Крейцер.
– Это вредно для вашего сердца.

Она с благодарностью поглядела на него и тыльной стороной ладони смахнула слезы.

–  Вы первый человек, который подумал о моем здоровье, - сказала она, смущенно улыбнувшись.
– Даже как-то непривычно. А вы не могли бы мне сказать, зачем вам понадобился Владо?

–  Какие у него отношения с Бруно, вашим сыном?
– уклонился от ответа Крейцер.

Она печально покачала головой.

–  Плохие. Очень даже плохие. Это самая великая моя забота. Муж тыркает Бруно, словно какого-то несмышленыша. У бедняги из-за этого ум за разум заходит. Владо тоже с ним не ладит, насмехается и, когда думает, что меня поблизости нет, говорит ему: «Ах ты, мой придурочек!» или «Валяй, Бруно, осваивай мотоцикл. За мотоциклистами знаешь как девки бегают!» У Бруно со вчерашнего дня все лицо в синяках. Он, хоть убей, не хочет мне ничего сказать, но я думаю, они подрались с Владо, потому что тот вконец его задразнил.

–  Ну и ну!
– воскликнул Крейцер.
– Как же он смеет так обходиться с Бруно? Придется нам с ним поговорить и сделать ему предупреждение.

–  Правильно!
– Фрау Гехт была обрадована.
– Поговорите, пожалуйста. Полиции они оба послушаются, а меня они всерьез не принимают, говори я хоть с утра до вечера.

–  А где же найти Владо?

–  В Клейнмахнове, у доктора Штерненбурга. Он писатель, такой, знаете, образованный, такой ученый! Недаром же у него докторское звание. Только в технике, как говорит Владо, беспомощен, словно дитя. Он и башмаки-то свои толком зашнуровать не может. Владо говорит…

–  Хорошо, госпожа Гехт, хорошо, я с удовольствием выслушаю вас в другой раз. Адрес вы знаете?

–  Нет, к сожалению. Никак не могу запомнить название улицы: у них там уж такие мудреные названия. Но ведь доктора Николаи вы, наверно, знаете, а Штерненбург живет на той же улице в соседнем доме.

–  Не у него ли господин Кривиц на прошлой неделе перекапывал сад?

–  У него.

–  Спасибо. Тогда я знаю, где это. А Бруно у себя?

–  Хотите поговорить и с ним? Он должен быть в мастерской.