Дорожное происшествие

–  Я? А в чем меня обвиняют?

–  Кражи, мошенничество, бегство с места дорожного происшествия, нанесение тяжелых телесных повреждений, подделка документов. Пожалуй, хватит, а?

Кривиц дрожащими руками зажег сигарету.

–  А доказательства у вас есть?
– спросил он и покосился через плечо на открытое окошко.

–  Куда больше, чем требуется, -сказал Крейцер.
– А теперь пошли. У нас еще полно всяких дел.

Затолкнув сигарету в угол рта, Кривиц тихонько подбирался к длинной кочерге, лежавшей возле котла. Широко распахнутые глаза, выражавшие отчаянный страх, неотрывно глядели на Крейцера, словно хотели его загипнотизировать.

Крейцер невольно рассмеялся.

–  Перестаньте изображать героя. Это действует только на слабую психику, вот как у бедного Бруно. А на деле вы жалкий трус.

Кривиц тем временем подобрался к кочерге и стиснул ее в руке.

–  Вы бы лучше оглянулись, - спокойно посоветовал Крейцер.

Кривиц вздрогнул и быстро глянул в окно. В прямоугольном проеме он увидел ноги Арнольда. Тогда он закрыл глаза, и кочерга с грохотом упала на пол. Тело Кривица сразу обмякло. Он схватил сигарету, глубоко затянулся и вместе с дымом вытолкнул сквозь зубы грязное ругательство.

Крейцер подошел вплотную к нему, взял за плечо и повлек к выходу. Безропотно и безвольно позволил Кривиц себя увести.

32

Кривиц сидел на стуле в нескольких метрах от стола Крейцера. Сегодня он выглядел совсем по-другому. И дело было вовсе не в одежде - одет он был точно так же, но изменилось его лицо, изменилась вся повадка, исчезла самоуверенная, высокомерная складка в уголках его рта.

Крейцер уже привык к самым неожиданным превращениям своих «клиентов» и воспринимал их с полной невозмутимостью. Но Арнольд, как человек новый, даже не пытался скрыть, до чего ему претят старания преступника казаться паинькой.

–  Расскажите свою биографию, - сказал Крейцер.

–  Слушаюсь, господин лейтенант, - угодливо ответил Кривиц, причем ухитрился поклониться сидя.
– Я родился тридцать первого октября тысяча девятьсот двадцатого года в Фульсбюттеле под Гамбургом в семье портового рабочего. Мать была прачкой. Мы жили очень бедно, потому что эксплуатация в капиталистическом обществе…

–  Понятно, давайте про образование.

–  Я ходил в начальную школу, а потом отец послал меня на стройку, где я до начала войны…

–  В ученье вас куда-нибудь отдавали?

–  Нет, у нас совсем не было денег, мне пришлось сразу пойти на заработки.

–  В тридцать восьмом вас призвали в армию?

–  Да, и после начальной строевой подготовки меня как отличившегося перевели в двадцать первый десантный полк. Там…

–  Покороче, пожалуйста.

–  Слушаюсь, господин лейтенант. Как вам известно, я был тяжело ранен над Критом в мае тысяча девятьсот сорок первого года и попал в плен к англичанам. В конце сорок пятого вернулся в Германию, проработал несколько лет на киностудии.

Крейцер заглянул в дело.

–  Вижу. Три месяца в одном цирке, потом в другом, потом статистом на киностудии ДЕФА, рабочим сцены, опять статистом. Прямо по морям, но волнам. К судебной ответственности привлекались?

–  По-моему, нет.

–  Ах, по-вашему. Сорок седьмой год - шесть месяцев за кражу кроликов. Вы еще дешево отделались. Целый ряд хищений следствие не сумело доказать, хотя на вас падали очень серьезные подозрения.

–  Прошу прощения, совсем забыл.

–  Еще что-нибудь было?

–  Нет, с тех пор я исправился.

–  Тысяча девятьсот пятьдесят шестой - предупреждение за перепродажу продовольственных товаров в Западный Берлин. Здесь вам тоже удалось уйти от суда. Хотя было много улик и сигналов от населения, что вы вели спекуляцию в больших масштабах. К сожалению, вас не удалось поймать с поличным.

–  Все клевета, все оговоры, господин лейтенант. Соседи, знаете, какой завистливый народ.

–  О да, Кривиц, я знаю, вы сама порядочность. Как я вижу, вы за девять лет сменили двадцать семь мест работы. Круглым счетом - по три смены в год, не говоря уж о том, что порой вы вообще месяцами тунеядствовали.

–  Это я по болезни. У меня сердце не в порядке, вам же известно.

–  Мне известно, что вы с пятьдесят девятого получаете пенсию по инвалидности. А зная вас, я могу предположить, что болезнь вы симулируете. Мы предпримем тщательное медицинское обследование, нас не проведешь стародавними уловками, так что не трудитесь глотать мыло, пить воду с табаком или принимать противопоказанные лекарства. И если выяснится, что вы действительно симулянт, я вам не завидую. Социальное обеспечение взыщет с вас незаконно полученные суммы.

–  Но мое состояние могло улучшиться, господин лейтенант. У нас ведь на такую высоту поднято здравоохранение, совсем не то что в Западной Германии.

–  Да будет вам, просто уши вянут, - остановил его Арнольд, с трудом подавляя ярость.

Крейцер неодобрительно покачал головой.

–  Давайте лучше перейдем к вашему последнему преступлению. С чего все началось?

–  Я ведь и не хотел вовсе, господин лейтенант. Я сколько лет вел себя хорошо, и ни к чему мне это все было. Я прилично зарабатывал…

–  Довольно ходить вокруг да около. Как и когда у вас возникла мысль устроить эту аферу?

–  Да понимаете ли, это мой племянник Бруно меня натолкнул. Я видел, как он залез в дачу Першке и вынес оттуда вещи.

–  Каким образом видели?

–  Из окна, в ночной бинокль.

–  А зачем вам вообще понадобился ночной бинокль?

–  В нашей местности, видите ли, много заброшенных дач, и молодежь тут шатается всякая. Вот я и решил проследить, чтобы они не забрели на наш участок и не свистнули чего-нибудь.

–  А в этом вы весь, Кривиц. Молодежь - надо полагать, парочки, не так ли?

–  Ну так. Вы правы. А что с того?

–  Как и следовало ожидать, вы не понимаете, что прилично, а что нет. Ну хорошо, значит, Бруно принес машинку. Что было дальше?

–  Ну, я взял его в работу. Поначалу я просто хотел, чтобы он отнес машинку назад. Но он разревелся, и мне стало его жалко. У бедняги никогда не бывает ни гроша собственных денег. Он и подсказал мне мысль воспользоваться машинкой, чтобы немного заработать.