Досье Дрездена. Книги 1 - 15

Я покачнулся. Кинкейд пришел в себя быстрее, и из-под куртки с красным крестом на плече выметнулся второй пистолет. Я оглянулся: Эбинизер уже вскинул свой старый дробовик, и стволы его смотрели Кинкейду прямо в лоб.

— Какого черта! — выдохнул я и бросился между ними. В результате пистолет Кинкейда целился мне промеж лопаток, а Эбинизеров дробовик — мне в голову; впрочем, с учетом обстоятельств это было к лучшему. Пока на линии стрельбы находился я, оба не могли выпалить друг в друга в упор. — Какого черта вы оба делаете? — прохрипел я.

— Хосс, — прорычал Эбинизер. — Ты не знаешь, с кем связался. Отойди.

— Опустите дробовик, — скомандовал я. — Кинкейд, уберите пистолет!

— Боюсь, Дрезден, такой мой шаг мало вероятен, — голос Кинкейда звучал за моей спиной так же ровно, как за завтраком. — Не обижайтесь.

— Я говорил тебе, — вот голос Эбинизера заметно изменился: сделался ледяным, жестким, жутким. Я никогда еще не слышал, чтобы старик разговаривал так с кем-либо. — Я говорил тебе, увижу еще раз — убью.

— По этой причине ты меня с тех пор не видел, — отвечал Кинкейд. — Это бессмысленно. Если мы откроем пальбу, кто-нибудь да попадет в мальчика. Это не входит ни в мои, ни в твои интересы.

— И ты думаешь, я поверю, будто тебе есть до него хоть какое-то, черт подери, дело?

— Хоть какое-то, черт подери, есть, — возразил Кинкейд. — Мне он даже, типа, симпатичен. Но я имел в виду, что убив его, никто не получит от этого никакой выгоды.

— Да опустите вы свои чертовы пушки! — прохрипел я. — И прекратите говорить обо мне так, будто я безмозглое дите, которого здесь нет.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Эбинизер, не обращая на меня внимания.

— Я же наемник, — усмехнулся Кинкейд. — Дрезден меня нанял. Да сложи два и два, Черный Посох. Уж кому-кому, а тебе известно, как это происходит, — в голосе Кинкейда появились какие-то задумчивые нотки. — А вот мальчику не известно, кто мы такие. Правда ведь?

— Гарри, да отойди же, — снова рявкнул мне Эбинизер.

— И это вы мне? — возмутился я, посмотрев на него в упор. — Хорошо. Тогда дайте слово, что не будете наезжать на Кинкейда, пока мы с вами не переговорим.

— Черт подери, парень. Я ничего не буду обещать этому…

— Да не ему! — мой голос тоже звенел от злости. — Мне дайте слово, сэр. Ну!

Взгляд старика дрогнул, и он убрал левую руку с цевья дробовика, демонстративно растопырив пальцы. Стволы опустились.

— Ладно. Даю слово, Хосс.

Кинкейд медленно выдохнул сквозь зубы. Я почувствовал, как он сменил позу у меня за спиной.

Я оглянулся. Пистолет его опустился, но все еще смотрел в нашем с Эбинизером направлении.

— Ваше слово тоже, Кинкейд.

— Я ведь на вас работаю сейчас, Дрезден, — произнес он. — Считайте, что вы его получили.

— Тогда уберите пушку.

К моему удивлению он повиновался, хотя пустой взгляд его оставался прикован к Эбинизеру.

— Что это, черт возьми, за штуки такие? — прорычал я.

— Самозащита, — все тем же ровным голосом отозвался Кинкейд.

— Не вешайте мне лапши на уши, — возмутился я.

— Самозащита, — повторил Кинкейд, и на этот раз в голосе его слышалась злость. Знай я, что ваш гребаный водила — Черный Посох МакКой, я бы уже находился в соседнем штате, Дрезден. Я не хочу иметь с ним дела.

— Боюсь, для этого поздновато, — заметил я и хмуро повернулся к Эбинизеру. — А вы что делаете?

— Разбираюсь с проблемой, — ответил старик. Убирая дробовик обратно в пикап, он не сводил взгляда с Кинкейда. — Гарри, ты ведь не знаешь, что это, — рот его скривился в брезгливой гримасе, — за тварь. И не знаешь, что он натворил.

— Уж кто бы говорил, — отозвался Кинкейд. — Как это ты расстарался в Касаверде, кстати. Русский спутник в качестве симметричного ответа за Архангельск. Красиво, ничего не скажешь.

Я резко повернулся к Кинкейду.

— Прекратите.

Кинкайд встретил мой взгляд невозмутимо, даже с вызовом.

— Прошу разрешения вступить в философские дебаты с этим лицемером, сэр?

Злость захлестнула меня багровой волной. Не успев даже осознать, что делаю, я придвинулся вплотную к Кинкейду — так, что мы едва не касались носами.

— А ну заткните свой поганый рот, ну! Этот человек принял меня к себе — единственный на всем белом свете, и возможно, спас этим мою жизнь. Он научил меня настоящей магии — тому, что жизнь важнее убийств и власти. Может, вы и крутой Мэн, Кинкейд, но вы и грязи не стоите с его чертовых башмаков. Если уж на то пошло, я променяю вашу жизнь на его, не задумавшись даже. И если увижу, что вы пытаетесь еще раз спровоцировать его, я вас сам убью. Ясно?

Последовала секунда — долгая секунда, на протяжении которой наши взгляды, встретившись, начали втягивать нас в душу друг другу. Должно быть, Кинкейд тоже почувствовал это. Он позволил своему взгляду скользнуть в сторону, а потом он отвернулся и снова принялся рыться в какой-то из своих коробок.

— Я понял, — произнес он.

Я стиснул кулаки и зажмурился, досчитал до десяти и только после этого позволил себе пошевелиться. Еще через пару секунд я отошел от Кинкейда на несколько шагов и тряхнул головой. Потом прислонился к мятому крылу Эбинизерова «Форда» и окончательно взял себя в руки.

Вспышки гнева не раз прежде ставили меня в дурацкое, а еще чаще и просто опасное положение. Я знаю за собой это свойство и борюсь с ним в меру сил — и все же порой полезно и пар стравить немного. И, черт подери, у меня был хороший повод навешать Кинкейду плюх. Как-то не верилось мне, что у него хватит наглости ставить себя на одну доску с моим старым наставником. В любом отношении.

Черт, судя по тому, что сказал Эбинизер, Кинкейд и человеком-то не был.

— Прошу прощения, — буркнул я, придя в себя. — Ну, за то, что он пытался вывести вас из себя, сэр.

Эбинизер помедлил, но все же ответил.

— Ерунда, Хосс, — сказал он. Голос его звучал чуть хрипло. — Не за что извиняться.

Я внимательно посмотрел на него. Он отвел взгляд. И не потому, что боялся, как бы я не заглянул ему в душу. Он настоял на этом в первый же час, как мы познакомились. Я до сих пор помню это совершенно отчетливо — как и все прочие случаи, когда заглядывал в чужие души. Я помню крепкую как старый дуб волю, спокойствие, убежденность в правоте того, что он делает. Да что там, он всегда был для меня не просто достойным человеком — примером для озлобленного, смятенного юнца.