Досье поэта-рецидивиста

— Так одной, наверное, мало. Не накурюсь…

— Возьмите две! — И как их курить?

— Да сразу две за раз. Рассмеявшись, Васильич уплыл, покачивая своим горбом и прикуривая одну.

Батю все любили. Даже Хан — белоснежный кавказец с голубыми, как вода пляжа Бонди, глазами, никого к себе не подпускавший, охранявший чёрный вход.

Отмолотив тридцатку на заводе, Батя, как его все уважительно называли, пришёл в кузню. Классный слесарь, мастер своего дела.

Поступил на завод как-то срочный заказ. Три тысячи болтов изготовить с продольным пазом-выточкой под шайбу с выемкой. Оборонный заказ. Для космической отрасли. Точность до трёх тысячных микрон. За неделю сделать удалось что-то около пятисот штук. Осталось шесть дней. Мастер цеха на железную стружку исходил. Подключил к работе ещё одного человека да попросил Батю выйти в выходные.

Работа не шла. Когда знаешь что результата не будет, кто захочет напрягаться? Сидит Батя, значит, грустный у окна. На столе лежит около сотни готовых болтов. Впереди ещё пара тысяч, а желание одно — уйти и больше никогда не возвращаться ни в цех, ни на завод.

И тут Батю осенило. Впору «эврика!» кричать. Кидается он к фрезерному, что-то нарезает, подваривает в паре мест, обтачивает заусенцы. Всё! Приспособа готова. До вечера возится с чем-то в одиночестве в цеху и спокойно уходит домой.

В воскресенье на работу не выходит. В понедельник заявляется слегка под стаканом ближе к обеду. На крики и идиоматику мастера не обращает внимания. Проходит к своему рабочему месту. Театрально срывает с каталки промасленную тряпицу. Под ней три тысячи сто болтов — сотня запаса на брак — нужной марки, формы и точности точения бороздки.

Объятия. Похвала. Отгулы. Почёт. Премия три сотни.

Такие вот кузнецы в Сибири. Настоящие мужики. Весёлые люди. Ребята и слова, и дела.

Ты роди меня бездушным

Ты роди меня бездушным, Чтобы шёл гулять босым, Не оправливаясь в душу, Даже когда стриг усы. Чтоб в ботву мою округлу Лезли мысли о еде, Да и то лишь о насущной, И никак не о судьбе. Чтобы жизнь была дорогой Бренно-тленно-дождевой, И никак не от порога, И никак не дорогой. Чтобы я потупя очи Не ходил туда-сюда, И чтоб не было мне мочи Провалиться со стыда. Чтоб писал одно говно я И не думал я при том, На х. я под небом этим Я бездарно сотворён.

Цена смерти

Никогда не дарил друзьям оружие. Врагам тем более. И заказам таким никогда не радовался, хотя отковать клинок — интереснейшее дело, увлекательное, не частое, трудоёмкое, правда, и не слишком прибыльное.

Три тысячи микронных слоев металла, слитых воедино, тысячи ударов механического молота, обработка, травление, вытягивающая все жилы полировка. Затем рукоятка, ножны, подгонка, шлифовка, вновь и вновь полировка. И всё это ради того, чтобы лицезреть изумленную физию заказчика при виде воткнутого в прочнейший бетонный пол тонкого, изящного блестящего куска смертоносной стальной ртути.

Ребята эти мне сразу не понравились. И вроде бы заказывать пришли не клинки, а всё же вещь весьма необычную — кованый гробик, выскакивающая чёрная фигурка с косой.

— Подарок на день рождения, — пояснили они, — девушке… — озорно рассмеявшись.

Интересное дело было, новое, да и заплатить пообещали неплохо. В общем, согласился я, хоть и не без сомнений. Неделю думал над эскизом, вторую — над технической частью. А сработал готовую вещь за пару дней всего. Фигурку отлил из дюраля в глину по пластилиновой модели, гробик отковал из листа двойки, придав ему цвет лежалой плоти, неравномерно разогрев горелкой и опустив в отработанное машинное масло, выстреливающий механизм взял от ножа-выкидухи.

Исполнено было всё мастерски. Уникально, высокохудожественно, забавно, красиво — подарок, конечно, замечательный, кабы был иным сюжет. Но что уж вышло, то вышло.

— Не советовал бы вам дарить такое, — предупредил я ребятишек, перед тем как отдать заказ, — каждый художник в чём-то пророк… Ковка, как и рукопись, не горит…

Парни переглянулись, улыбнулись белозубой улыбкой, протянули пухлый конверт и спешно ретировались, похоже, предвкушая весёлый розыгрыш подруги. К конверту я не притронулся — бросил у горна на кучу лома. Как почувствовал что-то. Через три дня заказчики вернулись. На лицах ни следа былого румянца, сухие белёсые губы, сутулый торс, поникший взгляд, заторможенная речь.

Вошли. Подходят почти вплотную и аккуратно, с пиететом и некой даже подобострастностью протягивают мою же работу.

— Сломалась? — хмуря брови, спрашиваю я.

Парни помолчали немного, не меняя положения тел, переглянулись.

— Возьмите назад… У неё бабушка вчера умерла…

Холодная испарина и лёгкий тремор напомнили мне, что я ещё жив. Гробик перекочевал в мои руки. Я взглянул на ребят. Им было явно не до шуток.

— Я предупреждал, — бросил, уходя, — конверт у горна. Я не прикасался, — и вышел из мастерской, закурил сигарету, сел к будке Хана и, растирая виски, попытался успокоить выскакивающее из клетки рёбер сердце. Когда вернулся, никого уже не было. Они ушли обратно в свой мир. Мир без смерти — лишь с шутками о ней, мир без проблем и горя, без пророчеств и суеверий, мир, полный озорства и веселья.

Я обернулся к горну. Конверт лежал на месте.

Картины Щедрина

Встает, бесчинствуя, заря, И омывают небо краски, Чтоб вновь картины Щедрина Сошли на Питер без огласки.

Мысли из никуда

Для вас дорого или для вашей мечты?

Поселить идею в чужую душу можно только наедине.

Жизнь — это не лестница! Круг с секторами.

И каменным молчанием своим раздвинул ноги.

Холодная дифовка асфальта.

Идея пишется одной левой.

Воланды империализма.

Мистик, а?

Никогда особо не веря в своё личное простое крестьянско-мещанское счастье, я подумал, что дни мои неправедные уже на исходе и Создатель всё же решил хоть немного в финале этой стремительной оперетты подсластить дымно-спиртовую пилюлю и превратить лайф в кайф. Началось все гипермистически. Поначалу она мне не понравилась. Отвратительная убито-поникшая манера речи, костлявые руки смерти, большие жабьи скулы, странная походка страдающего депрессивным психозом — любовь списала все: фантастическая трель соловья, изящные пальчики, бархатные щёчки, божественная грация царицы Савской. Причём всё это с каждым днем каким-то чудом становилось ещё чудесней и расчудесней.

Одно меня смущало — её возлюбленный, с которым я не имел удовольствия быть и кайфовать. Однако он наверняка высокий, красивый, интересный, сильный и заботливый — такой же прекрасный, как и она. Другого она выбрать просто не могла. В общем, мечта. Не то, что я — полный отстой.

С таким багажом радужных дум я и отъехал первого января в шесть утра подальше из Асгарда Ирийского и волею судьбинушки оказался вскоре в районе Челябинского тракторного и трубопрокатного заводов, проскакав тысячи верст по заснеженной пустоши в надежде обрести душевный покой и уравновесить разум избытком впечатлений. Но, как оказалось, весьма безуспешно.