Доставка удостоенных

– Это первые разумные слова, каковые я услышал за нынешний вечер, - поднял голову Пастор.
– У кого-нибудь есть возражения против рассказа о себе?

– У меня - ни единого, - Сандра Карвер говорила так тихо, что остальным приходилось напрягать слух, чтобы разобрать ее слова.
– Я дипломированная поэтесса Академии Весьма Античных Афин и могу говорить на четырнадцати языках, хотя пишу и пою только на одном - это один из древнегэльских диалектов, самый выразительный язык в мире. Как попала сюда, представляю довольно смутно. Я была на концерте, слушала новую композицию, исполнявшуюся оркестром из Западноморской Земли. За всю свою жизнь я не слышала ничего столь могучего и трогательного одновременно. Музыка словно вырвала меня из моей телесной оболочки и перенесла мой дух в иное место. Когда я вновь обрела тело, то мы обе - и мой парящий дух, и моя бренная оболочка находились в новом месте, среди пасторали, от красоты которой буквально спирало дыхание. Передо мной была тропинка, я последовала за ней, и вот...

– А год?
– перебил ее Пастор.
– Умоляю, скажите, какой был год?

– Пастор, я не понимаю вашего вопроса.

– В каком это было году? По вашему летоисчислению.

– В шестьдесят восьмом году Третьего Ренессанса.

– Нет-нет, я имел в виду другое. От рождества Христова, от года рождения Господа нашего.

– О каком господе вы говорите? В мое время очень много господ.

– Сколько лет прошло после рождения Иисуса?

– Иисуса?

– Ну да, Христа.

– Сэр, я ни разу не слышала ни об Иисусе, ни о Христе.

Вид у Пастора был такой, будто его вот-вот хватит удар. Лицо его налилось кровью, горло перехватило, и Пастор начал сражаться с собственным воротничком, будто задыхался. Как они старался, но не сумел произнести ни слова.

– Простите, если я вас огорчила. Это нечаянно. Я не намеревалась нанести вам оскорбление.

– Все в порядке, дорогуша, - успокоил ее Генерал.
– Просто наш друг Пастор подвергся культурному шоку. Возможно, когда мы покончим с изложением своих сведений, он будет уже не единственной жертвой. Кажется, я начинаю кое-что понимать. Ситуация, в которой мы оказались, лично мне кажется абсолютно невероятной, но по мере продвижения она мы сможем поверить в нее хотя бы отчасти, хотя, сдается мне, к большинству из нас подобное осознание придет с большим трудом.

– Вы говорите, - оживился Лэнсинг, - что все мы принадлежим к различным культурам или даже к различным мирам, хотя насчет миров я не уверен.

Он сам был удивлен тому, что говорит, но если подумать, Энди Сполдинг всего несколько часов назад праздно рассуждал на подобные темы, хотя Лэнсинг и не придавал его болтовне никакого значения, как ему теперь припоминалось.

– Но ведь все мы говорим на английском, - заметила Мэри Оуэн.
– Во всяком случае, все понимают английский. Сандра, на скольких языках вы говорите?

– На четырнадцати. На некоторых из них - довольно скверно.

– Лэнсинг сделал весьма точный намек на то, что с нами случилось, - сказал Генерал.
– Поздравляю вас, сэр, у вас довольно хорошее чутье. Все может обстоять не совсем так, как вы полагаете, но вы подбираетесь к истине. Что же касается нашего английского, то давайте порассуждаем об этом еще немного. У нас небольшая компания, и все владеют английским языком. Нет ли иных компаний: французских, латинских, греческих или испанских - небольших групп людей, собранных вместе только потому, что говорят на одном языке?

– Это чистая липа!
– воскликнул Пастор.
– Просто безумие предполагать или даже просто допускать ту мысль, каковую вы тут на пару выдвинули. Она противоречит всему, что известно о Небесах и Земле.

– То, что мы знаем о Небесах и Земле, - едко возразил Генерал, - это всего лишь попытка прикоснуться к истине. Мы не можем отмахнуться от факта своего пребывания здесь, а наше прибытие наверняка не согласуется с нашими прежними познаниями.

– Я думаю о словах мистера Лэнсинга...
– подала голос Мэри.
– Кстати, Лэнсинг, как вас крестили? Не можем же мы все время называть вас Лэнсингом.

– Меня зовут Эдуард.

– Благодарю вас. Я считаю, что предположение Эдуарда не лишено романтичности и даже кажется немного фантастическим. Но раз уж мы пытаемся понять, где мы, и почему находимся здесь, то вынуждены будем направить свои мысли в новое русло. Лично я инженер, и живу в высокоразвитом технологическом обществе. Любая мысль, выходящая за рамки знаний или лишенная солидной теоретической базы, действует мне на нервы. Но ни одна из известных мне методик не приводит к разумному объяснению. Возможно, кто-нибудь из присутствующих образован лучше и сумеет дать объяснение. А что скажет наш коллега робот?

– У меня тоже имеется техническое образование, но я не знаю никаких методов...

– Чего его спрашивать?
– перебил Пастор.
– Вы называете его роботом. Это слово легко срывается с языка, но если хорошенько подумать, то он всего лишь машина. Просто механическое приспособление.

– Вы чересчур далеко заходите, - возмутился Генерал.
– Я по случаю проживаю в мире, где уже много лет войну ведут механические приспособления, и притом порой с такой выдумкой, что она далеко превосходит человеческое воображение.

– Какой ужас!
– заметила поэтесса.

– Я полагаю, - спросил Генерал, - что под ужасом вы подразумеваете войну?

– А разве не так?

– Война - естественная функция человека. Расе, отвечающей за возникновение конфликта, присуща агрессивность и стремление к соперничеству. Если бы не это, войн было бы куда меньше.

– Но ведь люди страдают! Война - это гибель, это разрушенные надежды.

– В наши дни она стала игрой, как у многих доисторических племен. Индейцы Западного Континента считали войну игрой. Юноша не мог стать мужчиной, пока не прошел через первую схватку. Война является источником мужества и доблести. Бывали времена, когда чрезмерное усердие приводило к упомянутым вами результатам, но сегодня кровь почти не проливается. Мы играем в войну, как в шахматы.

– Посредством роботов, - уточнил Юргенс.

– Мы не называем их роботами.

– Наверно, вы называете их механизмами. Но эти механизмы обладают личностью и способностью мыслить.

– Это верно. Они хорошо сделаны, чудесно вымуштрованы. Они помогают нам не только воевать, но и разрабатывать операции. В моей команде изрядное количество механизмов. Их понимание военной ситуации во многих отношениях часто оказывается значительно глубже моего.

– А поле боя загромождено механизмами?

– Конечно, но мы стараемся спасти всех, кого удастся.

– Чтобы подремонтировать и опять послать в бой?

– Ну разумеется! В условиях войны все ресурсы расходуются с предельной скрупулезностью.

– Генерал, - заявил Юргенс, - лично я вряд ли захотел бы жить в вашем мире.

– А что там за мир у тебя? Если не хочешь жить в нашем, то расскажи нам про свой.

– Это миролюбивый мир. Добрый мир. Мы страстно любим своих людей.

– Что за жуть!
– заметил Генерал.
– Вы страстно любите своих людей. Своих людей?