Доверие [первый вариант]
Шрифт:
– Дурачок!
– крикнул Ринальдо, старчески надрывая свои немощный голос.
– Неужели ты думаешь, что кроме тебя никто не сумеет... именно вот ты... кто мне сейчас так нужен...
Дахр секунду стоял, вытягиваясь пружиной, и вдруг с каким-то восточным всхлипом пал на колени, сложив руки перед грудью, словно молясь, и тут же вскочил вновь. Казалось, это была мгновенная галлюцинация: что-то скользнуло вниз, потом вверх, и все.
– Дурачок...
– медленно прошептал Ринальдо.
– Так было всегда, Ринальдо. Ты помнишь...
– Да... к сожалению - всегда, - Ринальдо встал на слабых, сведенных судорогой горя ногах.
– Ты не понимаешь... всегда... Наверно, будет тоже всегда...
Всегда.
– Коммунисты - вперед, - просто сказал Дахр.
– Молодежь мне верит. Я не могу...
– А Ирма? Дахр обмяк.
– Прилетит потом... Когда подойдет очередь...
– А если не успеет?
– Я твой сын, - сказал Дахр, и опять распрямился, словно часовой у московского Мавзолея.
– Сколько пар мы раздираем... Я не хочу быть исключением.
– У тебя вредная привычка говорить красивые слова даже в кулуарных беседах, малыш, - сказал Ринальдо. Его голос дрожал.
– Это всё не совсем так. Ты - сын Чанаргвана и моей жены...
– Я - человек человечества, - ответил Дахр.
– Им там будет очень трудно. Я полечу. Ты согласен?
– Нет.
– ответил Ринальдо, как и четверть часа назад.
– Что дальше?
Поле космодрома до самого горизонта было загромождено тушами катеров. Играла какая-то ненавязчивая героическая музыка, реяли флаги.
Ринальдо с последнего этажа здания капитаната смотрел на чуть дрожащую кашу голов, медленно ползущую к катерам и всасывающуюся в раздвинутые люки -нескончаемую, шумную... Впрочем, о шуме он мог лишь догадываться - в диспетчерской было тихо. Ринальдо стоял у стеклянной стены и все надеялся разглядеть там, в двухстах метрах внизу, в толпе, чужого сына, но это было невозможно. И когда первые катера беззвучно и легко поплыли к синеве, к розовым перистым облакам, а поток людей стал наконец редеть, Ринальдо вдруг понял, что плачет. Последний близкий человек покидал его, покидал планету - несчастную, исстрадавшуюся планету, которой снова фатально не везло... Ринальдо оставался совершенно один. Он отвернулся от космодрома и стал смотреть на противоположную стену: на лес, великолепный и земной, в котором так, наверно, хорошо бродить одному, или с сыном... или с женой и сыном... Когда я в последний раз бродил по лесу?
– подумал Ринальдо и попытался вспомнить, но выходило так давно, что он опять повернулся к космодрому. Катера, словно воздушные шары, продолжали быстро всплывать, Ринальдо уставился на один и провожал его взглядом, пока тот не пропал из виду. Тогда он отошел к столу, сел и стал просто ждать.
– ...Мой отец улетел вчера, - оживленно говорила Галка, оглядываясь по сторонам.
– Мы прилетим, а он уже меня ждет, представляешь, думает, я одна! Мы подойдем, и я скажу: это мой муж...
Гжесь вымученно улыбнулся. Ему было ни до чего после прощания с родителями. Галка оторвалась от созерцания салона и коридоров лайнера и взглянула на него.
– Ой, прости, - упавшим голосом прошептала она, мгновенно сникнув.
– Ничего, ничего, я слушаю...
– Рука Гжеся, окутывавшая ее ладонь, была сейчас мягкой и безвольной, будто мертвой. Галка провела большим пальцем по тыльной стороне его ладони, и он ответил тем же, - но автоматически, дрябло, не жарко. Галка тихонечко вздохнула.
Они вошли в ее каюту, Гжесь поставил в углу небольшой Галкин саквояж и замер в нерешительности, продолжая рассеянно держать ее руку в своей. Галка молчала.
– Ты...
– сказал Гжесь. Она сразу напряглась, но больше он ничего не успел сказать.
– Внимание, внимание!
– раздалось с потолка.
– Просьба ко всем пассажирам приготовиться к переходу в
– Идем?
– спросил Гжесь. Она кивнула. Несмело поглядела ему в лицо.
– Когда закончится переход, нам недели три в гипере... Давай жить здесь, ведь поместимся?
– Ее щеки, лоб, шея стали пунцовыми.
– Я сегодня... на острове... струсила, но ведь это первый раз, и уж теперь...
И тогда рука его, большая, горячая и удивительно нежная вдруг ожила, и ради этого мига стоило жить и терпеть все, даже те минуты, часы и, быть может, даже дни, когда она становится почему-то чужой, и бессильной, и бескорыстной...
– ...Ой, мама!
– Гжесь остановился на полушаге, и Галка, вцепившаяся в его руку, чуть не упала.
– Смотри!.. Это же Дикки!
Они встретились, как два вихря.
– Ты как здесь?!
– кричал Гжесь, приплясывая вокруг друга.
– Дикки!
– визжала Галка и чмокала его в обе щеки.
– Да тише же!
– важно отвечал Дикки, не стараясь отбиться от девчонкиных поцелуев, что было в какой-то степени изменой принципам. Но в такой день можно было слегка поступиться принципами.
– Я на нелегальном положении, - свистящим шепотом произнес он, и Гжесь с Галкой остолбенели.
– На чем?
– Гжесь переспросил с ужасом и завистью, потому что такие слова он слышал доселе лишь в старом кино и в кино о старых временах, а вот так, чтобы можно было с полным правом применить к себе эти великолепные слова, пахнущие героизмом, гордостью, фашистским застенком и кровавой надписью на отсырелой цементной стене "Нас было четверо..." - такого ему не доводилось встречать. Ну дает этот Дикки!
– Да все в порядке, - поспешил успокоить их герой.
– Пока вы миловались на бережку, я еще ночью подкопался под биоблокиратор и прошел под лучом, а потом мне зверски повезло: какая-то беременная тетка не смогла лететь, я ее приметил и выклянчил под шумок жетон...
– Ай да ты!
– Да уж, я такой, - самодовольно ответил Дикки.
– Я бедовый!
– И как это я до сих пор в тебя не влюбилась?
– А вы все девчонки чувствуете, что я сам по себе. Вы ж влюбляетесь в тех, кто вам пальчиком пощелкает, а я не щелкаю, мне некогда, я дело лечу делать, а не про лирику разговаривать...
– У, Бармалей, какой!..
– Дикки, я тебя опять вызову!
– Ах. Гжесь, он ведь прав, и я его прощаю... Как же здорово всё устроилось!
– Вместе!
– Опять вместе, ребята! Меня, меня благодарите, руки мои лобызайте золотые...
– А чего, я готовая...
– Галка, не смей, возревную!
– Да тише же, тише, вон мужик какой-то приглядывается...
Мужик - осунувшийся, сгорбленный, иссиня-бледный, будто у него кто-то умер, -чуть улыбнулся.
– Простите, уважаемые спутники, - проговорил он, - я просто позволил себе слегка усомниться в вашей эрудиции относительно нейтрализационных камер. Вам приходилось уже пользоваться ими?
– Конечно!
– с вызовом соврал Дикки. Гжесь и Галка притихли.
– Ну, прекрасно. Тогда вы не забудете, конечно, перед включением нейтроблоков нажать вот этот рычажок? Ничего особенного не случится и без него, разумеется, но он такой незаметный... Я подумал, что вам приятно было бы иметь возможность разговаривать друг с другом и в камерах. Вот здесь наберите номера камер друг друга...