Дождь в полынной пустоши
Шрифт:
Колин отстраненно наблюдал дождь. Крупные капли бились и ползли вниз, полосуя стекло. Нежданный неуместный дождь. Кругом лежит снег, подморозило лужи и вдруг - на те вам! Последний привет осени. Не золотолистной красавицы, а хмурой сырой непогожести. Дождь тоже последний. Из темноты небес, из темноты прошлого. И чего больше? Дождя или темноты, из которой беспрестанно льет? И что там, в темноте? И в прошлом? Точно такой же дождь... Варсана адхи тикта сунья. Дождь над могилами.... И еще тонкие следы на холодном стекле. И стекло
– Я бы не назвал это селедкой, - хохотал Буюн, выпутывая из сети и протягивая Ховарду раскисшую в воде книжицу.
– Очевидно сегодня на ужин только молитвы.
– Се.... сеф.... сефер, - сбиваясь, прочитал тот заглавие на обложке.
– Са.... Ничего не разобрать!
– Так брось!
– Са...., - от слова почти ничего не осталось. Повозил пальцем, втирая грязь в буквенный оттиск.
– В конце вроде эль проступило.
– Пусть будет вроде. Легче тебе? Давай сеть тянуть.
– Подожди...
– О! Книжник хренов выискался! За сеть берись.
– Успеем!
– отмахнулся Ховард и продолжил попытки.
– Маш... ха... машехит, малах...ха.... мавэт.
– Ха, да, ха. Другого не написано?
Ховард попробовал разлепить, и если удастся, прочесть текст на страницах. Не без стараний, но получилось. Разбухшие листы из кожи почти не пострадали, чего не скажешь о чернилах. Смыла морская вода. Не все. То тут, то там проступали буквицы или отдельные строки. Уцелела картинка. Некто обхватив задранное колено, сидел на камне у дороги.
– Ну и что там?
– Погоди ты, - отмахнулся Ховард, пробегая строку.
... И от всякого, кому дано много, много и потребуется. И кому много вверено, с того больше взыщут.
Далее читалось труднее, а местами и вовсе не понятно..
...И зап......но (запрещено? заповедано?) накрепко, быти камню от...ту (отняту?), хладной стали - даренной по не.....ю (неведенью? незнанию?), кости от ...ер...(?) - переданной по малодушию, см....ь (?) - в гневе отринутом, под...ом (?).
– Тогда пусть рыбы читают, - выбил Бурден книжицу из рук Ховарда.
Недавний улов плюхнулся в черную холодную волну.
– И что же он такое выдал, что наш тальгарец сделался белее снега? Надо очень постараться напугать Маммара аф Исси.
– Новику хватило одного слова.
– Я грешным делом подумал, он пообещал раскрыть секрет Жерара Тибо или вожделенную бретерам тайну удара Жарнака. А тут одно слово.
– Одно, но какое! Чиччиа.
– Откуда сопляку унгрийцу знать тальгарское словечко из обихода браво?
– А кто поручится что удалец из Унгрии?
– А что заставляет тебя думать иначе? Кроме знания жаргона?
– Только палач выберет в качестве оружия шнепфер. В Унгрии такое не приветствуется.
– Так это месть?
– О чем ты?
– Раз шнепфер. Месть и ничего другого.
Рикордер Гайд положил свиток на краешек стола. Затем толкнул, чтобы не упал. По-крестьянски
вытер вспотевшие ладони о шоссы. Тер долго, словно хотел содрать кожу до крови, до боли. Прийти в чувства. Третьего дня...Нет в четверг.... Да, в четверг на Аллозия... Или в пятницу? В пятницу...
– никак не удавалось сосредоточиться Гайду. В сущности точная дата не важна. Не так важна, как сам разговор. И не весь, там пустая болтовня, а самая-самая концовка его. Две-три фразы...
В сердцах подхватив свиток, столь им оберегаемый от падения, рикордер зашвырнул его в угол. Проклятье! Тысяча проклятий!... Сто тысяч и тех мало!
...- Слышал собираетесь выдать дочь за муж?
– продолжил беседу Гайд. Он много потрудился, многого добился, получил заслуженную награду от нового совета пфальца и был склонен к дружественному трепу.
Не все же допросы чинить, - вдыхал он сладкий морозный воздух. Зима грозилась быть ранней и затяжной. Зиму он любил. Наверное потому что родился в декабре. Подарки, елки, Рождество - все, когда насыплет наметет белого снега под самую крышу, а в доме горят дрова, раскаляя решетку и коптя камин.
– Досужие домыслы, - не обиделся Каас. Ландмарку отчасти лестно, что справляются о его дочери. Девица и взаправду хороша. И норовом легка принять отцовскую, а потом и мужнину волю. И грудью вышла, детишек кормить. И жопой природа не обидела. Кость широкая - родит пятерых, не зачахнет.
– Неужто не присмотрели своей Сэз достойную партию?
– В Унгрии я не вижу для нее доброго союза.
– Отдадите такую красавицу в Элат?
– Посмотрю в столице. Хотим мы того или нет, но король и двор там....
Это было в четверг...
...или в пятницу?
– цеплялся рикордер за срок разговора.
– А сегодня...
А сегодня доставили с оказией письмо из Карлайра. Моффет Завоеватель возвел Колина аф Поллака в баронское достоинство и жаловал землей. На Каменном Холме!
Так кто кого перехитрил?
– Говоришь упырь?
– Виллен Пес чуть ли не лоб в лоб сошелся с Когтем.
– Как есть упырь!
– зачастил отмахивать троеперстие за троеперстием бывший каторжник.
– Вниз головой висел. А крылья... Я таких отродясь не видывал!
– А упыря видывал?
– Господь миловал до той ночи!
Пес засопел, взял паузу. Совсем короткую.
– А нынче сподобился?
– Сколько проживу не забуду!
– Хорошо коли так. Ко мне приведешь.
– Кого?
– Кого-кого.... Упыря.
Тех, кто знал о нем правду или считали, что знают таковую, немного. Больше других мог рассказать тринитарий, бывший репьер Ордена Крестильного Огня, но он мертв. Тело несчастного нашли в комнате дешевого портового кабака. И умер он не в мягкой постели. И не обжираясь крабовым соусом. И не смакуя знаменитого энтурийского копченого угря. И не с перепою, от апоплексического удара. Вбили в глотку ножку табурета и, монах захлебнулся собственной кровью. За дурные слова поплатился, выходит. С кем же он так неосмотрительно речь вел? Поди дознайся. Покойники известные молчуны.