Дождь
Шрифт:
Старший кассир Пуговицына, обнаружив комнату бухгалтерии пустой и даже незапертой на ключ, всполошилась. Ей и в голову не могло прийти, что Петр Иваныч может уйти и не закрыть дверь! Пуговицына выскочила в коридор. В конце его сидела вахтерша тетя Тася.
– Теть Тась, где Петр Иваныч?
– выкрикнула Пуговицына.
– Петр Иваныч вышел, - сообщила вахтерша.
– Как вышел?..
– не поняла Пуговицына.
– Куда?..
– Не знаю. Оне с Боборыкиной вышли и пошли!..
– К директору повел...
– прошептала Пуговицына, и лицо у нее побелело.
Петр Иваныч же сидел на кухне у Боборыкиной и ел красный свекольный борщ с ядреным перцем
Петр Иваныч съел одну тарелку и запросил вторую. И вторую умял без разговоров, да еще ложку облизал и отвалился от стола.
– А котлетки-то!
– всполошилась Боборыкина.
– Куриные котлетки!.. С картошечкой... Да капустой, да зеленью, да укропчиком и малосольненьким огурчиком, ну чуть-чуточки, ну капельку!..
Петр Иваныч съел и "капельку". И уже осоловело взглянул на Надежду.
– Я ведь так это... чего доброго, каждый день буду ходить...
– сказал он.
– Вот и спасибочки!
– просияла Надежда.
– Странный ты человек, Надя...
– вдруг сказал Петр Иваныч.
– Чего же тебя муж-то... ну, бросил?..
– Кузин-то?..
– заулыбалась Боборыкина.
– Это я Кузина бросила! Надоело, Петр Иваныч!.. Ты же видишь, какая я! Если меня любить, веревки вить можно, а он придет вечером, зырк по сторонам и шмыг во двор, а там - поминай как звали! И я одна весь вечер... Жили мы так жили, и все мне это надоело. Вот что, Кузин, говорю, жили мы на одной жилплощади, будем жить на разных! Эт зачем, спрашивает. А затем, говорю я, что надоело! Ну, он туда-сюда, фыркшмыг, а дело уже сделано, детей нет, через ЗАГС пятьдесят рублей и пишите письма. С тех пор друг друга знать не знаем... А тут как-то пришел он, тихий, спокойный, в галстуке. Все, говорит, завязал. Будем по-новому. На ужин в кафе пригласил. А мне тошно стало, хоть вой. Слушай, говорю, Кузин, достань водки! Ну, он достал, а тут ваш... летун...
– А чего ж деток-то?..
– спросил Петр Иваныч.
– Такая вот дура...
– стараясь не разреветься, улыбнулась Боборыкина. Когда молодой-то была, не думала! В семнадцать лет родители заставили, в восемнадцать сама, в девятнадцать он...
– Кто, Кузин?..
– удивился Петр Иваныч.
– Да нет, был один любитель острых ощущений... А сколько можно природу вот так... по мордам... Ну, с Кузиным два раза... И на сохранении была, словом, такая вот пока картина...
Надежда держалась, держалась и не выдержала, разревелась. Петр Иваныч обнял ее, и она припала к нему, прижалась.
– Ну-ну, успокойся, еще не поздно!.. Ну...
– Поздно уже, поздно, Петя!..
Неверующий вздрогнул, услышав, как в детстве, свое имя.
– Я тебе говорю, не поздно - значит, не поздно! У меня сестра только в сорок родила. И ничего, парню уж двенадцать лет, крепыш, голова как дом советов!..
– Правда?
– перестав плакать, спросила она.
– Правда, конечно! Надо верить в себя, понимаешь! Они долго так сидели: он - откинувшись на спинку стула, а она у него на коленях, прижавшись к нему.
– Ты...
– Надежда запнулась, - я... правда тебе нравлюсь, я ведь некрасивая!..
– Ты просто дура! Я даже в Москве когда был, таких, как ты, не видел, а в фильмах уж...
– он махнул рукой.
– Это я старый, сорок пять лет, старый хрыч, куда мне...
– Ты молоденький, глупый, это я старая, я...
– она снова заплакала.
–
Не смей плакать!.. Я... Я, кажется...– Что?!
– испугалась она.
– Влюбился!
– он затряс головой.
– А я давно так тебя люблю, но сейчас вот... Я не знаю, что со мной случилось, меня словно подменили...
– И я не узнаю...
– прошептал Петр Иваныч.
– Ты знаешь...
– Она вдруг сделала круглые глаза.
– Это потому, что он... появился.
– Кто?
– Ну, тот, что летает!..
– Может быть, я не знаю... Только мне кажется, я все время о тебе думал, еще раньше, - Петр Иваныч помолчал.
– Мы ведь и спим с женой на разных кроватях, так, дочь да обеды лишь общие, а все остальное давно уж врозь...
Он пристально взглянул на нее, погладил, и они поцеловались.
Они долго целовались, и она вдруг потянула его в комнату, но он, точно испугавшись, взглянул на часы: без двадцати четыре!
– В два обед кончился!..
Петра Иваныча тотчас прошиб пот, глаза зашарили по комнате, руки машинально подтянули галстук, он надел пиджак.
– Ты иди, а я уж сегодня не пойду, скажешь, что отругал, в общем, что-нибудь такое, ладно?
– говорила она, виноватясь.
Он закивал, заторопился, пошел к двери и неожиданно остановился. Выдохнул воздух, обернулся.
– Пошли!..
– Но как же... Разговоров потом не оберешься!
– Ну, как ты будешь сидеть здесь одна?!
– Не знаю...
– Поэтому пошли! Имею я право, как главный бухгалтер, обстоятельно побеседовать с одной из своих подчиненных...
– И, воспользовавшись ее слабостью, склонить к любви!
– Имею право, как любой мужчина СССР!
Она снова прижалась к нему, а он поцеловал ее в нос. И они пошли под руку по улице, и, надо ж, как раз в это время из канализационного люка вылез слесарь Баратынский, чтоб взять гаечный ключ. Увидев Неверующего с Боборыкиной, он опешил, так как Вальку Кузина знал как облупленного и-уж, конечно, всю подноготную самой Надежды, к которой, кстати, собирался завалиться вечерком. Во-первых, баба одна, а это не опасно; во- вторых, для лучшего вхождения в образ Дон-Жуана, чего с Дуськой не наработаешь; в-третьих, по взаимной склонности, ибо Надежда с Кузиным его видели в Тени Отца Гамлета, и Баратынский произвел на Надежду неизгладимое впечатление, что выразилось в ее щедрости - разрешении Кузину выпить сто грамм. Но тогда еще был Кузин, и Баратынский лишь подмигнул Надежде.
И вдруг эта Надежда, можно сказать его Надежда, с Неверующим! С бухгалтером!
– Надь, ты чо, ошалела?
– хохотнул Баратынский.
– Петр Иваныч, а ты...
Но они оба, даже не взглянув, прошли мимо чумазого Баратынского.
Та-а-к, подумал Баратынский. Это значит; в то самое время, когда я миндальничал, он тихой сапой лишил меня последней надежды?!. Вот старая луковица! У Баратынского даже охота к работе пропала. Он вылез, махнул рукой на аварию и побежал в контору. В конторе сидел Валя Кузин и играл в шашки с пенсионером из 39-й квартиры.
– Валя! Горю!
– вскричал Баратынский.
– Авария на седьмом колодце, а у меня жена рожает!
– Кто, Дуська?
– удивился Кузин.
– А кто же еще, - умываясь и переодеваясь, рассказывал Баратынский, внематочная беременность!
– Это опасно!
– бросив игру, сказал пенсионер.
– Еще бы!
– вскричал Баратынский.
– Надо пойти ей соков купить! Черт, где же деньги?!.
– Во, возьми, пятерка, больше нет!
– сказал Кузин.
– А у меня тридцать копеек, - развел руками пенсионер.