Дождь

– Все, отбегал за юбками!
– веселилась она.
– Теперь за мою держись, а то в дом глухонемых сдам!
– и сама же хохотала во всю мочь от собственных слов.

– Дура, вот дура!
– возмущался Баратынский, но Дуська его не слышала, и это бесило слесаря больше всего.

Баратынский, воспользовавшись недугом, взял больничный. Врачи говорили разное. Одни утверждали, что всему причина печень и как следствие осложнение на связки, другие доказывали, что, наоборот, связки сами по себе, а печень в порядке. Но Баратынский чувствовал: без Него не обошлось. Сейчас, увидев, как что-то взлетело за окном, он бросился туда и чуть не выскочил следом. Вовремя одумался - третий этаж, падать больно.

Дождь быстро разбил тромбик, образовавшийся в одном из сосудов, бегущих к сердцу, и все обошлось без разрывов. Лев Игнатьич даже поднялся и сел.

– Что это было?
– спросил он.

– Да так, - Дождь улыбнулся, и десятки морщинок разбежались по лицу. Пустяки! Я вас как-нибудь почищу.

– Чем это?
– не понял Шилов.

– Щеткой! Как трубочисты чистят трубы, так и я...

– Спасибо. Я - Лев Игнатьич!
– Шилов подал руку.

– Дождь...

– Интересное имя... А как вы зашли?..

– Через балкон, - объяснил Дождь.

– А-а-а...
– плохо понимая, кивнул Шилов.
– Это у меня, наверное, от перевозбуждения... Давайте я вам что-нибудь подарю, а?
– Он оглянулся в поисках подарка, увидел статуэтку чугунного литья, еще того, старинного, и обрадовался.
– Вот, это хорошая вещь, каслинское литье, редкая штука, возьмите.

Шилов схватил статуэтку и протянул Дождю.

– От чистого сердца!.. Вы меня спасли, я не могу!..
– Шилов улыбнулся.

Из чугуна был отлит старик с веслом в лодке. Он замахнулся, чтобы сделать гребок, и застыл... Дождь молча смотрел на старика, не в силах шевельнуться. Точно холодок пробежал по спине.

– Что с вами?
– удивился Шилов.

– Не дарите никому эту вещь, - грустно сказал Дождь.
– Хорошо?

– Не понял...
– У Шилова даже рот открылся от изумления.
– Это же Касли!..

– Можно, я спущусь по лестнице, а то что-то знобит...

– Да-да, конечно!..
– Шилов проводил гостя, захлопнул дверь и долго, не понимая ничего, смотрел на старика с веслом.

Почти в то же время, когда стало плохо Шилову, Петр Иваныч входил в просторный кабинет первого зама начальника управления Сергея Прокофьевича.

Будучи человеком весьма осторожным, Черных посоветовался относительно Неверующего со своим начальником. Рассказав про телефонный звонок, он сообщил, что факт письма в горком не подтвердился и, скорее всего, это злой недоброжелатель из тех, кого прижимает главбух. Начальник управления выслушал и спросил:

– Ну, а... отношения-то сами есть?

– Отношения есть, - улыбнулся Черных.
– Весь пищекомбинат говорит!

Начальник покачал головой.

– И жена есть?

– И жена, и дочь...

– Ну, так чего еще ждать? Когда действительно она письмо напишет и на нас всех собак спустят?! Действуйте!..

И вот Неверующий сидел в кабинете Черных. Сергей Прокофьич был человек мягкий, округлый, и все в его лице и манерах говорило об этой мягкости и округлости. Поэтому и разговор поначалу зашел о планах, трудностях, сверхнормативных запасах, - словом, о вещах производственных и обычных. Наконец Черных спросил:

– А как дома, все в порядке?

– В порядке, - улыбнулся Неверующий.
– Дочь замуж собралась! Восемнадцати нет, а хочу, и все! А он парень вроде неплохой. Историю знает как пять своих пальцев! Особенно старинные времена. Воспитывался в те годы...

– Кто воспитывался?
– не понял Черных.

– Да он, жених-то... Дождем зовут!..

У Сергея Прокофьича удивленно изогнулись бровки.

– Извините, не понял, в какие времена он воспитывался?

– В давние, в Италии. Был такой правитель во Флоренции - Козимо Медичи, а потом внук его Лоренцо, по прозвищу Великолепный. Ну вот, они дружили все...

– И сколько же ему лет?

– Ну, и выходит, что пятьсот!
– Петр Иваныч рассмеялся, покрутил головой.
– Забавники! И она туда же! Я, говорит, родилась в Венеции.

– Кто?
– не понял Черных.

– Ну, дочь-то! И доказывают, черти! Она вот говорит:

ей снится Венеция, будто идет по площади Святого Марка, заворачивает за Старые Прокурации, а там ямочка такая в ступеньке - и точно! И Мост Вздохов, и все, все сходится! А здесь, в городе, однажды заблудилась! Может, действительно мы жили когда-то еще?.. Кто знает!.. Мне тоже иногда снится совершенно незнакомая обстановка:

и город, и дома. Захожу в дом и знаю: здесь лестница наверх, поднимаюсь, открываю дверь и могу с завязанными глазами взять любой предмет. Откуда такая память, а?.. Вот и Надежде часто такое снится! Видимо, что-то в этом есть!..

– Какой Надежде?
– не понял Черных.

– Да Боборыкиной, моей подчиненной. Влюбился я тут на старости лет, Неверующий улыбнулся.

– Не понял, - нахмурился Черных.

– Влюбился, говорю, чего тут не понять! За этим ведь и вызвали, наверное?..

Сергей Прокофьевич помолчал, потом, не зная, как лучше ответить, сказал:

– Ну, не столько за этим, но и за этим отчасти. Вы же руководитель и сами понимаете...

– Она уже заявление подала, уходит, работу я ей подыскал. Это, конечно, не дело, чтоб такое в одном коллективе. Я понимаю. Так что не волнуйтесь.

– Я не волнуюсь, Петр Иваныч, просто по-дружески хотел вам сказать, что поздно нам менять что-то в своей жизни! Годы не те.

– Ну, годы ни при чем, - возразил Неверующий.
– Жизнь в любом возрасте есть жизнь! Такая, что чувствуешь себя мальчишкой перед ней! А вы: поздно! Нет, Сергей Прокофьевич, нико-гда! Да и вам не советую. Оглянитесь вокруг! Кроме этого кабинета есть еще масса удивительных вещей. Как говорил Маяковский: ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь! Так?

– Так!
– неожиданно для себя согласился Черных и вспотел.

– Ладно, пойду я!
– Неверующий поднялся.
– Работать надо! Вы не волнуйтесь, сверхнормативные сократим!
– пообещал он и вышел.

"А я ведь его не отпускал, - подумал Черных.
– И сказать ничего не успел... А что я мог сказать? Да и нужно ли?.. Неужели я кажусь мертвым?" Он вдруг вспомнил эту строчку о мертвечине и внутренне содрогнулся. Ему показалось, что он не только никого не любит, но и не в состоянии любить. Жена, дочь, сын - он был нужен им в качестве сумы. Дать денег, достать дефицит, протолкнуть, поднажать, попросить. И Сергей Прокофьич делал, что мог. Когда он что-то не мог, то и у жены, у детей интерес к нему пропадал...