Дождись меня в нашем саду
Шрифт:
Яблоневый сад вокруг был мёртвым. Безлюдным. Его давно покинули, уничтожили, и ничего не осталось от былого пышного цветения, но чёрно-серые стволы до сих пор тлели, сверкая алыми искрами. Внутри их всё ещё пожирал огонь.
И земля тоже была раскалённой, словно под садом лениво переворачивался огромный огненный змей.
Только огонь, пепел и дым.
Глаза щипало, и Белый протёр лицо рукавом, огляделся, присаживаясь.
Он никогда не видел этого сада. Если поначалу казалось, что это уничтоженное поместье Буривоев, то быстро стало ясно, что место это находилась совсем не в Старгороде.
И
– Войчех…
Он приподнялся. Ноги проваливались в толстый слой пепла, точно он шёл по перине. И всё вокруг – чёрные голые деревья и бесконечный сад, утопавший в дыме, – расплывалось по краям зрения. Чёткой оставалась только яблоня впереди. Только Ладушка.
Долго, бесконечно долго, словно целую вечность, Белый шёл к ней, но она будто вовсе не приближалась. И череп усмехался, хохотал. Белый сжал челюсти.
– Чтоб тебя Пустошь забрала, – процедил он сквозь зубы.
– Войчех, – шепнули на ухо, – ты уже здесь…
Он резко оглянулся. Никого, только дым и пепел.
И вот перед ним уже яблоня. И Ладушка. Совсем рядом, прямо перед его лицом. Он почти уткнулся носом в дыру посреди черепа, где когда-то был нос.
– Что тебе надо?
– Войчех, – окликнули его в стороне.
На мгновение ему показалось, что это кормилица. Но нет. Эта девушка была ему незнакома. Совсем юная, бледная, в одной рубахе, залитой кровью внизу живота. Кровь была совсем свежей, ещё сочившейся, блестящей, пахнувшей так знакомо, так дурманяще. Кто-то совсем недавно умер, и след его посмертков ощущался свежо и сладко.
– Кто ты?
– Я была девой…
– Что?
Он задал вопрос, и тут же взгляд снова скользнул ниже, к подолу. Была девой. Конечно. Она недавно родила. Видимо, это смерть её младенца так остро ощутил Белый.
Прежде она была девой.
– После я стала матерью…
– Какие-то загадки, – нахмурился Белый и вдруг подумал, что толком не может разглядеть лица роженицы. Даже неспособен точно сказать, светлые у неё волосы или тёмные. Взгляд не мог задержаться на ней, скользил куда-то сквозь неё.
– И оплакала своих детей…
Каждого из них.
Искажённые тени тех, кто бродил по саду, мелькнули меж чёрных стволов. Безликие, бездушные, безголосые, они открывали рты, не в силах издать ни звука.
Белый затряс головой, схватился за неё руками, пытаясь прогнать морок.
– Какого лешего тут творится? Ты кто, на хрен, такая?
И резкая, оглушительная, точно удар колокола, боль вдруг повалила его на колени. Он рухнул на землю, закрываясь руками.
– Мои дети уходили, но оставались со мной. А я навечно оставалась с детьми…
Голос кружил вокруг, рассыпаясь на осколки, он шуршал в пепле, утопал в дыму и шипел, вздымаясь в небо вместе с искрами тлевших яблонь.
– Я останусь и с тобой, мой сынок…
– Что? – щурясь от рези в глазах, Белый поднял голову и наконец взглянул женщине в лицо. Но лица у неё не было.
– А ты останешься со мной. Навсегда. Смерть нас не разлучит…
От неё тянуло холодом, и Белый увидел, как
его вырвавшееся дыхание обратилось в клубок пара.– Смерть сделает нас одним целым.
И, точно испуганный ребёнок, не в силах встать, Белый отполз назад. Под ним сверкнуло нечто яркое. Там, где он прополз и разворошил пепел, заалело нечто. И он руками скорее начал грести, пока не увидел потемневший, покрытый золой маковый цветок.
Всё вокруг было покрыто маками. Как и волосы женщины перед ним.
Он наконец разглядел Ворону.
Бледная, юная, нагая. Она ничуть не изменилась.
Только длинные чёрные волосы, усыпанные маками, оказались слишком длинными, чего не было при жизни.
– Мне было одиноко, братец, – произнесла она. – Но теперь мы будем вместе.
– Иди к лешему, сука! – Он схватился за нож на поясе, выпрямился, как Ворона вдруг ударила его ногой в грудь.
И Белый повалился назад, провалился вниз, рухнул на спину. Он оказался в могиле. В свежей могиле. А рядом, прижавшись к нему, лежала Ворона.
– Не оставляй меня, братец, – пропела она, заглядывая ему в глаза. У неё вместо глаз зияли теперь чёрные звёзды.
Он не успел ничего ни сказать, ни сделать. На краю могилы показалась матушка. В руках она держала лопату.
– Плоть – земле, – проскрежетала старуха.
И горсти чёрной как уголь земли посыпались на них. Белый подскочил, рванул к краю могилы, подпрыгнул, попытался ухватиться, но сзади его потянули за плечи, а сверху прямо на голову обрушилась земля. Она всё сыпалась, сыпалась и сыпалась, придавливала его все ниже, пока он не опустился на колени.
И тогда Ворона обхватила его за шею, прижалась ледяными губами к уху:
– Душу – зиме.
Глава 4
Запирали они,
замыкали они воды, и реки,
и синие моря,
ключи и родники.
– Поговорим ещё раз?
Голова раскалывалась, когда Белый пришёл в себя. Он сжал виски руками. От боли в ушах стоял гул.
Нет. Это уже по-настоящему.
– Так что? Поговорим?
Зрение расплывалось.
Отряхиваясь, точно мокрый пёс, Белый прищурился, изо всех сил стараясь хоть что-нибудь разглядеть. Перед ним чернело нечто большое.
– Что тебе надо?
– Честный разговор, – ответил ему хриплый голос.
Мир проступал точно через мутную воду, по которой расходились круги.
– О чём?
Где он? В мёртвом яблоневом саду? В королевском замке? В подземельях?
– Кто ты такой?
Хриплый голос человека то и дело тонул в протяжных стонах, и Белый сильнее зажимал голову руками. Слух его подводил не меньше, чем зрение.
– Меня зовут… Белый. Я наёмник.
– Это я понял. Эй! Эй, посмотри на меня.