Драфт

Никак.

Единственное, что меня еще хоть как-то держит на плаву, – желание найти того урода. Но пока все безуспешно. Единственный кадр с видеокамеры с заправки, недалеко от нашей улицы, где видно, как какой-то парень, шатаясь, выходит из той самой красной машины с мятым бампером. И пробить автомобиль в принципе невозможно, потому что качество видео такое убогое, что даже не понять, что это за модель.

Но я все еще тешу себя надеждой, что мне удастся найти этого парня. И убить.

Да, Сэм явно не похвалит меня. Убийство – грех. И все прочее. Но мне и на это похрен.

Ублюдок должен умереть.

Это не вернет мне Лизу, я в курсе. Не дебил. Но зато я со спокойной душой смогу сдохнуть, зная, что и он мертв.

Делаю еще один глоток виски и улавливаю вдалеке среди деревьев какое-то движение. Минус этого долбаного алкоголя в том, что я практически от него не пьянею. Именно поэтому я не употребляю спиртное. Но сейчас я какого-то выпил целую бутылку, моля Господа, чтобы оно хоть немного помогло мне забыться. Но ни хрена. И чего я удивляюсь? После смерти Лизы я должен был понять, что Господа нет.

– Привет, – тихо произносит Эбби, подходя ко мне ближе.

Она опускается на землю рядом со мной, даже не переживая о том, что здесь лужи.

Вот одна из миллиона причин, по которым я считаю свою сестру потрясающей. Ей наплевать на все, когда дело касается семьи. Если бы не ее поддержка на протяжении целого года, то я бы сорвался.

Она перевезла нас в Монреаль, купила квартиру, заставила меня подписать контракт с «Монреаль Пингвинз» так же, как много лет назад я заставил ее вернуться в фигурное катание.

Хоккей не помогает мне унять боль, которая все еще разрывает меня на части изнутри. Но он помогает мне на мгновение заменить эту боль физической. Не знаю, сколько раз я влезал на льду в драки, сколько раз впечатывал в бортик других игроков, зарабатывал удаления, но это желание ощутить физическую боль помогает мне дышать.

И это благодаря Эбби. Лишь благодаря ей хотя бы иногда мне становится сноснее жить.

– Мог бы просто написать, где ты. Я переживала, – шепчет Эбби, пристально смотря на меня своими голубыми глазами.

– Прости. Я… Я просто ехал и ехал. А потом как-то оказался здесь.

Она делает глубокий вдох.

– Давно ты здесь?

– А который час? – хмурюсь я.

– Одиннадцать вечера.

Киваю.

– Значит, почти сутки.

Эбби продолжает смотреть на меня, и я вижу в ее глазах застывшие слезы.

– Иди сюда, – произношу я и притягиваю ее к себе.

Эбс перестает сдерживаться и начинает тихо плакать, уткнувшись мне в грудь. Яркий свет луны освещает ее загорелую кожу и оставляет блики на светлых волосах, мокрых от сильного дождя. Ее джинсовая куртка практически полностью промокла, и я понимаю, что нам нужно уйти, если я не хочу, чтобы Эбби из-за меня простудилась. Она и так столько всего сделала для меня… Заботилась обо мне весь этот год, хотя это я ее старший брат. И это именно я должен был стать опорой для нее после того, как мы вдвоем остались без родителей.

– Прости меня, – хрипло произношу я, целуя ее в макушку.

Она отстраняется от меня и удивленно вскидывает бровь:

– За что ты извиняешься?

– За то, что тебе приходится видеть меня таким. За то, что тебе приходится возиться со мной, как с маленьким ребенком. За то, что тебе приходится быть сильной.

Эбби шмыгает носом.

– Лиза умерла, Эштон. Наша Лиза. Это нормально, что ты все еще скорбишь. Время ни черта не лечит. Этот год тянулся так медленно, а боль внутри ни на капельку не уменьшилась. Внутри все еще огромная ссадина размером с Марианскую впадину. И я вообще не уверена, что когда-нибудь она затянется. Лиза умерла, а вместе с ней огромный кусочек моего сердца, – шепчет она, практически озвучивая мои чувства. – Она научила меня плести браслеты из бисера, смотрела со мной все сезоны «Сплетницы», помогала придумывать костюмы, возила на тренировки, терпеливо сидела со мной рядом, пока я училась водить, и тратила уйму времени, чтобы научить меня готовить. Она была не просто моей лучшей подругой, Эштон. Она была для меня кем-то роднее собственной матери. Я тоже безумно скучаю по ней. Каждый божий день.

Ноябрь. 2022 год

Гребаный дождь. Ненавижу. Какого хрена его так много? Хотя, может, наступит день, когда я умру от какого-нибудь воспаления легких?

Задолбало.

Гребаное обещание Сэму жить.

Я тупой. Всегда знал, что многочисленные шайбы хорошенько встряхнули мой мозг. Если там от него вообще хоть что-то осталось.

Дерьмо.

В глаза светит яркий фонарь. Какого хрена они поставили его прямо здесь?

Гребаный «Лагавулин» на вкус – как отрава для крыс. Это уже вторая бутылка. Первую я, кажется, выпил еще по дороге из аэропорта. Ну ладно, это пойло хоть немного меня опьянило. Но мне все равно хочется сдохнуть.

Прошло два с половиной года. Когда мне станет легче? Гребаное время ведь лечит. Или что там заливают эти гребаные психологи, которым я платил по триста долларов в час?

Ненавижу.

А вот слово «гребаный» определенно очень люблю. Мне хочется вставлять его перед каждым словом, что срывается с моих губ.

Вчера мою сестру чуть не сбила машина. Что бы я делал, если бы и ее не стало в моей жизни?

Может, дело во мне?

Я никого не могу уберечь.

Зачем я живу?

Я хочу сдохнуть. Я хочу к Лизе.

Моя гребаная жизнь похожа на какой-то нескончаемый поток ужасных событий. И у него нет конца.

Зажмуриваюсь, откидываюсь головой назад и бьюсь затылком о могильную плиту снова и снова. Неожиданно чувствую прикосновение чьих-то теплых рук.

– Хэй, здоровяк, посмотри на меня.

– У меня галлюцинации. – Я поднимаю голову и, распахнув глаза, вижу перед собой Эбби, хотя она должна быть в Лос-Анджелесе.

– Ага, давай поднимайся, поедем домой. – Эбби закатывает глаза и шумно выдыхает.

– Как ты здесь оказалась?

– Меня привез Рид.

Я поворачиваю свою голову и вижу Рида. На нем черный смокинг и белая рубашка. Затем я смотрю на Эбби, на которой белое платье на тонких бретелях. И тошнота подходит к горлу.