Драгоценный бриллиант

Как приятно, что она беспокоится за него, вдруг подумал Конел. И хотя понимал, что отчасти ее поведение объясняется ее ролью невесты, он был тронут.

— Да что стряслось? — спросила Ливия.

— Футбол как футбол, с соприкосновением, — объяснил Конел.

— С соприкосновением! Больше похоже на соприкосновение с землей! — хмуро отреагировала Ливия.

Конел подмигнул.

— Посмотрела бы на остальных.

— Мальчишки всегда остаются мальчишками, дорогая, — как ни в чем не бывало изрекла бабушка.

Ну, это ты брось, подумала про себя Ливия, Конел не мальчишка. Он мужчина до мозга костей. Ее взгляд задержался на твердой линии его подбородка.

— Конел, вы мне не говорили, сколько детей вы с Ливией хотите иметь, — утвердительно заявила бабушка Донагер. — Шесть — самое круглое число!

— Шесть! — с нескрываемым изумлением воскликнула Ливия, а Конел похолодел от ужаса. Да разве можно справиться с шестью детьми? Ну, один, ну, от силы двое, но шесть! Бред какой-то!..

— А как они будут ухаживать за тобой, когда состаришься, — гнула свое бабушка.

— Если у меня будет шестеро, до старости я не доживу, — парировала Ливия. — Я бы предпочла более скромные размеры семьи.

— Чепуха! Дети — радость жизни! Ливия была такой очаровашкой! Ты не показывала Конелу свои детские снимки?

— Нет, и не собираюсь, — отрезала Ливия.

— Ну, так я покажу, — с лучезарной улыбкой бросила бабушка. — Ступай наверх и принеси мне синюю коробку. Она в верхнем ящике старинного комода у лестницы.

— Ладно, — вскочила на ноги Ливия, пользуясь возможностью покончить с бабушкиными сентенциями и заодно побыть наедине с Конелом. — Извини, — сказала Ливия и потащила Конела наверх, пока их не высмотрел очередной родственник и не насел с разговорами о футболе, — но другого способа остановить бабушку, коль скоро она села на своего любимого конька, нет. Она иногда хуже Ноны, а этим, сам понимаешь, все сказано.

— Понял, — усмехнулся Конел, — но я не прочь взглянуть на твои детские фотографии.

— Я была такая же, как все. Как ты или кто угодно.

— Про себя ничего не могу сказать, — ответил Конел, — у меня нет детских снимков.

— Прости, — откликнулась сконфуженная Ливия.

— Ерунда.

Каково это, расти и знать, что нет ни одной души, любящей тебя? На мгновение Ливия пережила это чувство одиночества, и ей стало не по себе.

— Нагни голову, — предупредила Ливия Конела, когда они стали подниматься по крутой лестнице на чердак. — А ты хотел когда-нибудь узнать, кто твои родители? — вырвалось у нее как-то нечаянно, и она смутилась от собственной бестактности. Имела ли она право спрашивать?

Конел бросил на нее подозрительный взгляд, не понимая, куда она клонит. Или его сиротство умаляло его в ее глазах? Или она считала, что достойным спутником жизни может быть только человек из так называемой благополучной семьи, как у нее? Но даже если все дело было в этом, он не мог лгать ей. Кому-кому, только не Ливии. Какие бы ни были последствия, для него крайне важно, чтоб между ними все было честно.

— Да нет, — ответил он. — У меня даже такой мысли не возникало.

— Правда? — с сомнением переспросила Ливия, вспоминая виденное как-то ток-шоу, где усыновленные чужими родителями люди с болью говорили о своей потребности знать, кто их настоящие родители, причем это были в основном люди из очень хороших приемных семей. А у Конела никогда не было дома, даже чужого.

— Правда, — повторил Конел. — У меня и желания не было найти их. Они никакого отношения ко мне не имеют.

— Но они же твои родители, — стояла на своем Ливия, не представляя, как можно быть таким бессердечным.

— Что такое родители? Те, кто зачал тебя? Но разве это так? Семья — это общая память, а у меня ничего этого нет. Столкнись я завтра со своей матерью, что я ей скажу? Здравствуй, мама, как ты поживала последние тридцать два года?

— Лично я бы поинтересовалась, почему она оставила меня на чужом крыльце, — пробормотала Ливия.

Конел только плечами пожал.

— Когда был маленьким, я часто представлял себе, как какой-то злодей похитил меня и оставил на пороге сиротского приюта и что мои родители нашли меня. Мы отправляемся домой и живем вместе счастливо.

Ливия представила себе Конела одиноким маленьким мальчиком и содрогнулась от сострадания и гнева на бессердечную женщину, бросившую его. Как можно было сделать такое?

— Само собой, когда подрос и научился контролировать себя, я понял, что просто моя мать попала в ситуацию, из которой не смогла выкрутиться. И сделала единственное, что могла: подбросила меня в приют. Где, сказала твоя бабушка, эти фото?

— Вон там в комоде.

Ливия подошла к комоду и попыталась открыть верхний ящик, но он не поддавался.

— Помочь?

— У меня тоже есть мускулы, — воспротивилась Ливия и что было сил потянула ящик. Он вдруг легко вышел, и от неожиданности она потеряла равновесие.

Конел успел подхватить Ливию, и они вместе повалились на пол, а сверху на них посыпалось содержимое ящика.

— Дело не в мускулах, а в мозгах, — пошутил он, теряя голову от сладкого ощущения близости ее тела. У него перехватило дыхание от цветочного аромата волос, закрывших ему лицо.

Дело не в мозгах, а во мне, думала Ливия. Будь у меня мозги, я бы отодвинулась от него. Рамка фотографии впилась ей в ребро, и она слегка пошевелилась, почувствовав, как его руки крепче обхватили ее. Мгновенный ответ на ее близость. Отлично понимая, что здесь, на чердаке, с дверью нараспашку и сворой кузенов, рыскающих по всему дому и в любую минуту готовых вырасти из-под земли, место не из лучших, она, тем не менее, думала об одном: как заняться с ним любовью.

— Боже милостивый, — пробормотал Конел, потянувшись к Ливии. — Я думал, голенькие младенцы на медвежьей шкуре — это базарный китч.

— Вовсе это не медвежья шкура, а кусок темного бархата, — пробурчала Ливия, завороженная близостью его губ. Чтобы совладать со смущением, она хотела сказать что-то шутливое, но на ум ничего не шло.

— Ты была действительно премилым ребенком, — откомментировал Конел.

— Это как посмотреть, — не согласилась Ливия, будучи не слишком высокого мнения о себе в младенчестве. Ее больше трогало настоящее.

Она чуть повернула голову, и ее губы коснулись его щеки. Щека оказалась грубее, чем она ожидала, щетина слегка оцарапала ее кожу, отчего Ливия вся затрепетала.

— Ты совсем не такой, как я, — прошептала она.

Конел рассмеялся.

— Каково же твое первое открытие, Шерлок? Что грудь у меня плоская и мускулистая, а твоя…

Он вдруг повернулся на бок, не ослабляя, однако, своей хватки, и его левая рука легла на ее правую грудь.

Ливия вся напряглась. Она чувствовала, как твердеют груди. Она облизала пересохшие губы. Веки словно налились свинцом, и никакими силами нельзя было открыть глаза. Они не хотели открываться — чтобы окружающий мир не мешал ей отдаться этому дивному ощущению.