Драконье царство

Я ощущал его таким же, как я, и как противника, конкурента. Мы были одним и тем же, только с противоположным знаком. Так, как он вел себя, он не должен был поступать. Кто-то должен был объяснить ему это. Несмотря на запрет, я как-то пробрался в его комнату и заявил ему все, что думаю. И получил в ответ разбитый нос и пару сломанных ребер. Увидев море крови, пролившейся из моего носа, тетушка, наконец, пришла в ужас и сделала то, что давно стоило сделать, отдала безумца медикам. Итак, в каком-то смысле я победил. Прямое столкновение привело к тому, что агрессор был убран из дома, исчез с «моей» территории, был изгнан. Но я же был неправ. Я знал, что нарушаю запрет. Если бы я этого не сделал, ничего бы не случилось. И тогда я впервые почувствовал себя — настоящим злодеем. А я ведь привык к мысли, что всех защищаю. Что я не такой, как человек, чья модель поведения невольно наложила отпечаток на мое сознание в самом начале моего существования. Может быть, создала меня таким, каким я стал.

Не в итоге сотни конфликтующих чужих жизней, что я помнил. А одной единственной. Хотя это было так давно. А в этом мире и вовсе никогда не случалось.

«Но я же не сумасшедший!» — пробормотал я неслышно под нос. Я только всегда этого боялся. Неосознанно. Но ведь мой знак — противоположный! Был таким всегда. И мне незачем было считать себя тогда злодеем. Ведь я не был виноват в том, что случилось?

В том, конечно, что нарушил запрет, была моя вина. Но не могло же это продолжаться вечно. Это могло закончиться чьей-то смертью. Следы не своей крови я видел в доме не раз. Как я мог поступить иначе?

И все же я предпочел почти забыть и никогда не вспоминать это. Но все невольное пристрастие к войнам, которое отмечал еще Линн, и мои идеи, что в них нет правых сторон — хотя во многом это правда — значит, это досталось мне не от отца с его обычной объективностью? И не потому, что мне просто была интересна военная история. Даже наше сходство с отцом — это сходство «близнецов», выросших в разных семьях, и потому не отталкивавшихся друг от друга. Когда мы встретились, мы стали почти друзьями. И просто отлично понимали друг друга. Не считая того, что я еще воспринимал его как какое-то сказочное существо, о котором прежде слышал только легенды. И конечно, я предпочел считать, что все, что есть во мне — от него.

Но это было следствием своеобразной войны, пережитой еще в детстве? Эта мысль меня немного шокировала своей простотой. Я все время искал не там. Дело не в «Янусе». Побеждая, я почти всегда чувствовал себя неправым. Почти всегда чувствовал, что становлюсь кем-то, кого не хочу знать. Я едва пережил этот «поход на Север». Ведь на самом деле, именно так! Потому что драконов побеждают только драконы. Потому и меня зовут здесь Драконом. А мой двойник носит имя Мордред. Но ведь на самом деле — он Артур. Как и я сам…

Я не безумец и не злодей!

Ну разве что только отчасти. Потому что твоя победа всегда наносит кому-то вред. Настолько, насколько это вообще естественно для мира и неизбежно. Пусть драконов побеждают драконы. Не стоит воспринимать это так трагично…

— Артур!.. — робко позвала Гвенивер, видящая, что со мной творится что-то неладное — я, вдруг нахмурившись, застыл на месте и почти окаменел, даже дышал через силу.

Я вздрогнул, все еще обнимая ее, и перевел дух. И почувствовал, что по лбу градом катится пот. Я смахнул его и попытался улыбнуться. На самом деле, мне ведь стало гораздо легче!

Гвенивер! Какое она имела к этому отношение? Неужели она все это сделала? Мне, оказывается, так нужно было ощутить рядом чье-то по-настоящему живое тепло, я даже не осознавал этого. Хорошо, что я хоть не напугал ее… Я не зря сравнил себя с ребенком, прижимающим к себе плюшевого медвежонка. Я таким и был, совсем потерявшимся, не в настоящем одиночестве, а только внутри своей головы. Мне нужно было что-то живое и настоящее, чтобы почувствовать реальность. И вдруг захотеть защитить ее от дракона, пусть им чуть-чуть не стал я сам.

Кого еще я мог защитить, если начал уже чувствовать себя сплошной обузой. Без которой справится кто угодно?

— Ты задумался? Тебе плохо? — спрашивала Гвенивер тревожно, а ее руки, обвивающие меня были такими сумасшедше теплыми, и это так кружило голову.

— Прости, Гвенивер. — тихо проговорил я. — Если сможешь. Но ты так нужна мне! Ты не представляешь…

И она буквально расцвела. Если зажегшиеся в глазах маленькие солнца — только метафора, то в какой угодно миг, только не в тот.

— И я люблю тебя! Ты правда — сказочный! — и последним словом она снова вогнала мне в сердце иголку.

Но я не стал обращать на это внимания и просто поцеловал ее. Теплая реальность, может быть, сказочная, но совсем не сказка. Не призрак и не химера. Мы оба существовали. И мы, и оба наших мира.

Я был совсем другим человеком, ничуть не похожим на того, кем был пять минут назад, и даже не тем, кем был многие годы, не способный отыскать себя среди всех этих чужих жизней. Но оказывается, на самом деле я никогда себя не терял. Только не всегда помнил об этом. О том, что могу значить что-то сам по себе, что бы меня когда-то ни создало.

Мы тихо рассмеялись и направились к лестнице, ведущей вниз, на грешную землю. Ее голова уютно лежала на моем плече. Я беззаботно махнул свободной рукой, и вдруг снова застыл, и волосы на моей голове встали дыбом. Я ощутил тыльной стороной пальцев что-то холодное, неподатливое и гладкое, будто ударился, наткнулся на металлическую стенку замкнутого ящика из моих кошмаров. Что я мог тут задеть?!.. Снова резко остановившись, я огляделся. Ничего здесь не было. Парапеты, нагретые солнцем или остуженные собственной тенью, были далеко. Может, просто порыв холодного ветра? Прядь, воздушная паутинка в общем потоке?

— Что ты увидел? — спросила Гвенивер с нарастающим страхом.

— Ничего. Гвенивер, пожалуйста, возьми меня за руку. Вот за эту. Можно обеими руками. И сожми так сильно, как сможешь.

Она удивилась. Но сделала, как я просил. Не задавая вопросов. Серьезная, как солдат. Я снова задышал ровнее. Я чувствовал ее. Чувствовал Гвенивер и всю реальность. В глубине души я знал, что это — реальность, и ничуть не сомневался. Все страхи — это только липкий морок, который можно сорвать и отбросить прочь как пряди паутины. Это просто что-то прилетевшее извне, не имеющее ко мне настоящему никакого отношения.

— Спасибо, Гвенивер.

— Ну конечно, — сказала она ласково и, подняв мою руку, которую сжимала, поцеловала ее, ошеломив и растрогав меня окончательно.

«Я не сойду с ума», — подумал я твердо. — «И не брошу тебя, Гвенивер. По крайней мере, пока не буду уверен, что ты будешь счастлива».

XIX. Кот Шредингера

Что это за чертов ящик, что все время мне мерещится? Хотя нет, уже не мерещится, ведь так? Ну его к дьяволу! Я знаю, что его не существует. Это просто что-то в моей голове.