Дракула

Черты змееподобия свойственны Кандаону и Аполлону — первому более явно. У греческого бога оно сохранилось в виде подвига змееборчества (убийство Пифона), что убедительно свидетельствует о предшествующей хтонической природе змееборца, еще со времен Проппа, который сделал следующее заключение: «Не потому ли герой убивает змея, что исторически он сам есть змей?» Подвиг змееборчества, очевидно, был свойствен и Кандаону, чье змееподобие выражается в том, что его ноги покрыты чешуей; ему свойственна асимметрия тела, в частности, он одноног, а одноногость или хромота указывает на происхождение персонажа от хтонического змея. Это воспоминание, совмещающее черты нижней и средней зон в одном лице героя-воина, сохранилось в героическом (войницком) эпосе румынского народа; так, ср. в описании сбруи коня змееборца Йована Йоргована:

…А седло у него — Голова змеиная, А уздечка — Два змеечка: Зубами впились, Хвостами сплелись, А подпруги — Две гадюки: Он словил их Да скрутил их. («Йован Йоргован, река Черна и змей», пер. В. Тихомирова [158] )

См. также по этому вопросу мнение В. М. Гацака, сближающего образ Йована Йоргована с образом нартского богатыря Батрадз, [159] грозного воина и в бою, и вне боя, [160] который соотносится с Индрой примерно так же, как реконструируемое нами божество соотносится с Кандаоном.

158

Румынская народная поэзия: баллады, героический эпос. М., 1987. С. 48.

159

Гацак В. М. Восточнороманский героический (войницкий) эпос. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. М., 1976. С. 9–10.

160

Дюмезиль Ж. Скифы и нарты. М., 1990. С. 14.

Дракула открыто хтоничен и уподоблен змею. Это выражается как в его имени, означающем «сын дракона», так и в его modus operandi и многочисленных описаниях Стокера, подобных нижеприведенному (гл. III):

«Но мое любопытство быстро перешло в чувство отвращения и страха — я увидел, как он медленно вылез из окна и пополз по стене над ужасной пропастью, его плащ развевался, подобно огромным крылам.

Я не поверил своим глазам, подумал было, может, это игра лунного света или причудливое отражение теней, вгляделся внимательнее — и сомнения исчезли. Я ясно видел, как его пальцы и носки ботинок нащупывали зазоры между камнями, из которых с течением времени выветрилась штукатурка; карабкаясь по выступам и неровностям, граф, как ящерица, быстро спускался по стене».

Обозначение соединения средней и нижней зон путем соединения мифологических символов волка и змея может расцениваться как древнейшая тайна Карпато-Дунайского региона. Чудовище, представляющее собою дракона с головой волка, по всей вероятности, изначально олицетворяло того, чьим повторением спустя века стал граф Дракула — истинный змееволк, в одном лице — воин и властитель нижнего мира.

Особенный интерес представляет символ, ставший общераспространенным знаком вампира, — летучая мышь. Чтобы дать ему удовлетворительную трактовку, мы предпочитаем начать с обыкновенной мыши — образ, который поначалу также широко использовался в произведениях жанра ужасов, посвященных этой теме; так, в фильме «Носферату» эти грызуны омерзительно копошатся в ящиках, наполненных землей, которые служат жилищем вампира. [161] Логическое объяснение в данном случае не замедлит себя ждать: вампир Носферату (граф Орлок) несет с собой чуму, чумные бациллы передают при укусе блохи, паразитирующие на грызунах, в том числе мышах и крысах. Но указанные паразиты обитают также на тушканчиках, сусликах и хомяках — хомяки не фигурируют в произведениях жанра ужасов и не кажутся нам зловещими, следовательно, дело не в блохах. Учитывая вышесказанное, предпочитаем выдвинуть более основательный довод.

161

col1_0 Murnau. Bucuresti, 1968. P. 9–11.

В действительности мышь является, несомненно, хтоническим животным. Убедительно показано, что мифологическое сознание идентифицирует антагониста с мышью. Не случайно в «Батрахомиомахии», античной пародии на «Илиаду», лягушки занимают место олимпийцев, а мыши — гигантов. Подобно гигантам, мыши земнородны, т. е. выступают в качестве хтонических воплощений сил хаоса. Семантически и этимологически мышь в древнегреческом языке тождественна земле, может рассматриваться как мифический первичный материал космоса. Кроме того, в реликтовых языках на Балканах основа «arga» (е-) означала «мышь», «мышиная нора» и употреблялась в значении специализированного помещения (баня, ниша в церкви, вход в пещеру и др.), что напоминает нам, с одной стороны, об инициации (учитывая толкование, данное символу пещеры М. Элиаде в работе «Залмоксис: исчезнувший бог»), с другой стороны, о входе в логово хтонического чудовища — дракона. Эта параллель правомерна. Известно, что у фракийцев, обитавших на р. Стримон, роль ритуальной строительной жертвы играла мышь, [162] что также может объясняться близостью между драконом и мышью: путем победы над антагонистом змееборец создает космос, следовательно, тело антагониста приносится в жертву и ложится в основание при любой постройке.

162

Crisan J. H. Spiritualitatea geto-dacilor. Bucuresti, 1986. P. 63–66.

Таким образом, летучая мышь есть, в некотором смысле, логическое завершение образа обыкновенной мыши. Она более мышь, нежели собственно мышь: она летает во мраке, принадлежа силам нижнего мира, подобно дракону, у нее кожистые крылья, как у дракона.

3. Смерть, чума и вампиры

Указанная связь с нижним миром призвана также обеспечить реконструируемому божеству роль властителя смерти причем как эпизодической, так и (особенно) — массовой: война и эпидемии. Эта роль отчетливо вырисовывается в случае Кандаона, которого принято отождествлять с «дунайским (иначе „фракийским“) всадником» Хэросом, или Хэроном (He'ros); скульптурные изображения этого божества в виде юноши в развевающемся плаще и с копьем верхом на коне обнаруживаются в изобилии в областях, прилегающих к Дунаю, на территории древних Мезии и Дакии, актуализируясь в период Dacia Romana. В настоящее время общепризнанной точкой зрения может считаться взгляд на него как на бога войны и вместе с тем проводника душ в загробное царство, этимологически «Хэрос» близок к греческому Гермесу. Губительные стрелы Аполлона приносят смерть старикам, иногда поражают без всякого повода; вместе с сестрой он убивает детей Ниобы. Ненасытным божеством чумы выступает Носферату в фильме Мурнау, [163] напоминая Аполлона в «Илиаде», насылающего моровую язву на лагерь ахейцев:

163

Bouvier M., Leutrat J. L. Nosferatu. P., 1981. P. 361.

… Так вопиял он, моляся; и внял Аполлон сребролукий: … Быстро с Олимпа вершин устремился, пышущий гневом, Лук за плечами неся и колчан, отовсюду закрытый; Громко крылатые стрелы, биясь за плечами, звучали В шествии гневного бога: он шествовал, ночи подобный, Сев наконец пред судами, пернатую быструю мечет; Звон поразительный издал серебряный лук стреловержца. В самом начале на месков напал он и псов празднобродных; После постиг и народ, смертоносными прыща стрелами; Частые трупов костры непрестанно пылали по стану. («Илиада», I, 43–53 [164] )

164

Гомер. Илиада. Пер. с древнегреч. Н. Гнедича. М., 1993. С. 16.

Функция инициации отступает на второй план перед масштабами бедствия. Однако от этого она не перестает существовать. Гипотетическое арийское божество — не только губитель, он еще и целитель. Владение врачебными познаниями присуще Кандаону: все военные герои обыкновенно специалисты по лечению, а сама воинская инициация включала в себя проверку медицинских познаний. Аполлон — врач, защитник от зла и болезней, отец врачевателя Асклепия. Двуединость губителя/целителя есть не что иное, как двусмысленность инициации, которая одновременно и смерть, и оживление, и всегда зиждется на знании о смерти; только тот, кто убивает, способен исцелять, и наоборот.

Посвящение в вампиры имеет изначально отрицательную окраску. Однако в романе Стокера (гл. XXII) содержится намек на иную возможность, пространство другого мифа, в котором Дракула был бы не губителем, а целителем, избавляющим от заразных болезней: «Ведь он может смеяться над смертью, ему нипочем эпидемии, от которых вымирают целые народы. О, если бы он был от Бога, а не от дьявола, каким бы мощным источником добра стал он для нас».

4. Между солнцем и луной

Аполлон — солнечный бог, вампиры, очевидно, избегают солнца, предпочитая действовать под покровом ночи, в особенности озаренной луной. Как нам выбраться из этого противоречия? Противоречие, в действительности, мнимое. Как указывает А. Ф. Лосев, «…ни один древний текст не свидетельствует нам об Аполлоне как о боге Солнце. То, что широкая публика, а в значительной мере также и наука отождествляет Аполлона и Солнце, явилось результатом указаний на это в поздней античной литературе. Классической греческой литературе это отождествление чуждо». [165]

165

Лосев А. Ф. Мифология греков и римлян. М., 1996. С. 339.

Но даже если бы солнечность была изначально присуща нашему персонажу, ничто не меняется так легко, как соотносимость какого-либо божества со светилом, солярность инвертируется чаще, нежели половая принадлежность, а на Карпатах всегда любили игры с тем и с другим; отсюда эти их женоподобные красавцы Фэт-Фрумосы и мужественные охотницы Косынзяны, чья очевидная андрогинность уравновешивается только их вступлением в брак. Связь со светилами, очевидно, имела место, в особенности если учесть огненный (солнечный?) взгляд Кандаона, что сближает ею с Индрой, однако этот признак не относится к числу главных.