Драмы
Шрифт:
Матросы бросаются на Ивана.
Козловский. Теперь — поехали.
Таська. Федя, что они делают?
Рилькен. Молчи, шлюха.
Баронесса. Господи, Саша...
Рилькен. Убирайтесь, мама...
Таська. Федя? Молчишь?
Гуща (Козловскому). Поехали, гражданин... генерал. (Рилькену). Поехали. (Матросам, показывая па Ивана). В морскую следственную.
Матросы
Таська. Контры вы проклятые, контры, контры... (Плачет).
Гуща схватил ее за руку, с силой потянул к выходу. Вытолкнул. Баронесса одна. Пошла по комнате, потушила одну за другой все свечи.
Баронесса. «Убирайтесь, мама». А куда? Куда?
В КАМЕРЕ СМЕРТНИКОВ
Глазок в двери, нары, на нарах — арестованные моряки-коммунисты. Пантомима. Их разули — босые. Слышна старая матросская песня, которую поет один из арестованных.
«Черной кровью запачкан мундир,
Это матросы кронштадтские,
В воду их бросить велел командир,
Сердце им пули пробили солдатские...»
Шалашов. Тсс! Тсс!
Песня смолкает. В тишине — слабый, но отчетливый стук.
(Припав к степе, слушает). С «Петропавловска». Коммунисты. Свезли ночью. Как и нас.
Тихий отчетливый стук — в другую стенку.
(Бежит туда, припадает, слушает). С «Азарда». Пятнадцать. Коммунисты.
Стук прекратился.
Зачем свозят, а?
Молчание. Снова затянул один из матросов песню.
«Трубы блуждают в морской тишине,
Плещутся волны зеленые,
Связаны руки локтями к спине,
Лица покрыты мешками смолеными...»
(Мечется по камере). А разули зачем? Все погибло, да? Тсс...
Снова стук в стенку.
Тсс... (Припал к стенке, слушает). С «Андрея Первозванного»... Коммунисты. Сорок во...
Лязгнули засовы, открылась дверь. Втолкнули Красного Набата с неразлучным его портфелем. За ним — Расколупу, босого.
Красный Набат. За некорректное поведение будете отвечать! Перед Российским Телеграфным Агентством! Коротко — РОСТА.
Шалашов. Что там, на воле? Ну? Что?
Красный Набат. На воле? Дорогой товарищ, нас поволокли через пять минут после вас.
Расколупа. Восемнадцать суток в каземате на линкоре с им отшлепали, ребяты, как одну копейку. (Шалашову). Ты мне сколько всего —
двадцать пять назначил?Шалашов, недоумевая, посмотрел на Расколупу.
Семь осталось. (На Красного Набата). Верно, с им не соскучишься.
Ну запускает! «Портреты белых палачей под кистью красных смехачей»! Только бы запомнить!
Шалашов (лихорадочно). Зачем сюда? А? Чохом — под лед?
Красный Набат. Единственно, что удалось почувствовать, — люди колеблются. Вели нас сюда — ракеты над заливом. Боятся атаки...
Шалашов (безнадежно). А! Что мы знаем? Ничего мы не знаем. Коммунистов на воле больше нет. А что есть? Может, ничего? И никого? (Вдруг, шепотом). А может, над Кремлем — белый флаг? Свергли? Как здесь, а? Хоть самому в петлю от таких мыслей залезь... Или — надежда есть? Вынырнем?
Расколупа. Быстро ты, милый, цикорий пустил.
Шалашов. Я — убитый обстановкой, товарищи.
Расколупа (Красному Набату). Стих ему скажи какой... Этот кого хочешь сагитирует, ребяты. Доказал мне, например, научно — ведьмов нет. Теперь, точно, их редко встретишь; а дед мой, тот шел с гостей до хаты — глядь, из трубы, естественным путем, выезжает на помеле ведьма. Теперь-то кругом телеграфные провода, чепляются помелом, вот и вывелись.
Снова лязг засова. Открылась дверь. И тотчас же донесся далекий орудийный грохот. Пантомима — конвойные втолкнули окровавленного, избитого Ивана. Дверь захлопнулась. Иван отер кровь с бушлата, огляделся.
Красный Набат. Кто бьет? Ваши?
Иван (медленно). Кто — ваши? Кто — наши? (Отер кровь).
Расколупа. Кто ж тебя, милок, так обработал? За отца?
Иван. За себя.
Красный Набат. А где он?
Иван. Не нянька за ним. (Пауза). К стенке всех. На рассвете. Решение ревкома.
Молчание.
Шалашов (кинулся к дверям, заколошматил неистово). Ура! Откройте! Ура! Разуверился! Пустите!
Расколупа. Помутился!
Красный Набат. Шалашов, не дурите!
Шалашов (бьет в дверь). Да здравствует рассвет третьей революции! Ура!
Арестованные бросаются к нему, оттаскивают от двери, усаживают на нары.
Расколупа. Глаз, смотри, бешеный.
Красный Набат (иронически). А другой — нормальный. Иван (подошел к Шалашову). Разуверился?
Шалашов вскочил, они стоят друг против друга.
А когда грело? Верил? (Замахнулся).
Шалашов. Не смей!
Иван. А ты посмел? Не твои кишки, шкура, на колючей проволоке висели, не твои. (Вдруг, с рыданием). Не ты — я бы...