Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

— Э! э! Да Дульцимеру верно помогают музы, — сказал Клейтон, посмотрев на Анну.

— Тс! слушайте хор, — заметила Анна.

«О, Северной ты роза Каролины! Ты нашему укрась сад господину И счастье долгое ему теперь даруй»!

Этот припев повторялся раз десять. Между гостями раздался громкий смех. Актёры поклонились и оставили сцену. Белая простыня, заменившая занавес, опустилась.

— Признайся, Анна, ведь это дело не одного Дульцимера? — сказал Клейтон.

— Да, ему помогла в этом Леттис, которая от природы одарена поэтическим дарованием. Стоит только поощрить её, и талант её разовьётся до удивительных размеров.

В это время Дульцимер со своими товарищами подошёл с подносами к павильону и предложил гостям лимонад, пирожное и фрукты!

— Да этого не увидишь ни в каком театре, — сказал Россель.

— Действительно, — отвечал Клэйтон, — африканское племя далеко превосходит другие племена в наклонности, которая составляет середину между чувством и здравым рассудком, а именно наклонности к изящному. Эта наклонность может проявляться только в натуре, обладающей обилием чувств, обилием, которым обладают негры. Если просвещение коснётся их мощной рукой своей, они превзойдут многих в музыке, танцах и декламации.

— И я, с своей стороны, — сказала Анна, — часто замечала в моих учениках, ту готовность, с которой они принимаются за музыку и английский язык. Негры иногда смеются над неправильным произношением слов, тогда как сами произносят их ужасным образом; последнее обстоятельство происходят, вероятно, оттого, что они стараются придать словам более выразительности, как это бывает детьми, одарёнными острыми способностями.

— Между ними есть такие голоса, которым можно позавидовать, — заметил Россель.

— Ваша правда, — сказала Анна; — у нас на плантации есть две девушки, у которых такое богатое контральто, какое, мне кажется, только и можно найти между неграми, а отнюдь не между белыми.

— Эфиопское племя, подобно алоэ, принадлежит к разряду медленных растений, — сказал Клейтон, — но я надеюсь, что со временем они дадут цвет: и этот цвет, надо полагать, будет великолепный.

— Всё это прекрасно; только подобные ожидания и предположения свойственны одним поэтам, сказал Россель. После оперы начался балет, и продолжался с необыкновенным одушевлением и без малейшего нарушения приличия.

— Религиозные люди, — продолжал Клейтон, — истощали, я думаю, всю свою энергию, чтоб внушать неграм отвращение к танцам и пению. А я с своей стороны, стараюсь развить в них эту наклонность. Я вовсе не вижу необходимости обращать их в англо-саксов. Это, по-моему, тоже самое, что виноградную лозу обратить в грушевое дерево.

— Вот что значит быть успешным защитником невольничьих прав, — сказал Россель, — у него во всякое время готовы отличные сравнения.

— Успехи мои подлежат ещё сомнению, — возразил Клейтон. — Полагаю, ты слышал что моё дело взято на апелляцию, — и потому выигрыш мой нельзя назвать верным.

— О нет! — воскликнула Нина, — он должен быть верным! Я убеждена, что ни один человек со здравым рассудком и благородной душой не решил бы этого дела иначе. К тому же ваш отец считается опытным судьёй и пользуется громадной известностью.

— Это-то обстоятельство и принудит его быть как можно осторожнее, чтоб не склониться на мою сторону, — сказал Клейтон.

В это время балет кончился. Слуги разошлась в порядке, и гости возвратились на балкон, испещрённый фантастическими пятнами лунного света, прорывавшегося сквозь листву виноградника. Воздух наполнен был тем тонким, сладким благоуханием, которое разливают в течение ночи роскошные тропические цветы и растения.

— Замечали ли вы, — сказала Нина, — как упоителен бывает вечером запах жимолости! Я влюблена в него, — влюблена вообще во всякое благоухание! Я принимаю ароматы за невидимых духов, которые носятся в воздухе.

— В этом есть некоторое основание, — сказал Клейтон. — Лорд Бэкон (имеется в виду Френсис Бэкон (1561 — 1626 гг.) — английский философ, историк, политик, основоположник эмпиризма и английского материализма), говорит, что и " дыхание цветов является в воздухе, как звуки отдалённой музыки".

— Неужели это слова лорда Бэкона? — спросила Нина с изумлением, которое выражалось в её голосе.

— Да; а почему же бы нет? — сказал Клейтон.

— Потому что я считала его за одного из тех старых философов, от которых постоянно веет гнилью, и которые никогда не думают о чем-нибудь приятном.

— Ошибаетесь, мисс Нина, — сказал Клейтон, — завтра позвольте мне прочитать вам трактат его о садах, и вы убедитесь, что эти затхлые, старые философы нередко рассуждают о предметах весьма очаровательных.

— Ведь это лорд Бэкон писал свои лучшие сочинения в то время, когда в соседней комнате играла музыка, — сказала Анна.

— В самом деле? — переспросила Нина. — Как это мило! Я бы с удовольствием послушала его сочинения.

— Есть умы, — заметил Клейтон, — которые способны обнять всю вселенную. Люди, одарённые таким умом, могут говорить так же увлекательно о кольце на дамской ручке, как и о движении планет. От них ничто не ускользает.

— Вот класс людей, из среды которых вам, Анна, следовало бы выбрать себе обожателя, — сказала Нина, смеясь. — Вы ничем тут не рискуете. Если б я вздумала сделать подобную попытку, то я бы не вынесла её тяжести. Такой громадный запас мудрости увлёк бы меня под уровень моря. Я бы рассталась со своей удочкой, если б на мою приманку подвернулась такая страшная рыба.

— В наше время вам нечего страшиться, — сказал Клейтон. — Природа посылает нам таких людей по одному в одно или два столетия. Эти люди прокладывают путь в какую-нибудь сторону целому миру. Это каменотёсы, отламывающие глыбы мрамора, которые обрабатывают потом многие поколения.

— Уж извините, — сказала Нина, — я бы не хотела быть женой каменотёса. Мне бы пришлось тогда постоянно находиться в опасности быть задавленной.

— Но если бы этот каменотёс сделался вашим рабом? — сказал Россель; — если б он поставил к ногам вашим светоч своего гения?

— Да, дело другое, если б я могла поработить его! Но всё же я постоянно бы боялась, что он охладеет ко мне. Такой человек весьма скоро поставил бы меня на полку, между прочитанными книгами. Я видела великих людей, — разумеется, великих для нашего времени: они не столько заботятся о жёнах, сколько о журналах и газетах.

— О, не беспокойтесь, — сказала Анна, — эта особенность принадлежит всем мужьям без исключения. Газета есть постоянный соперник американской леди. Мужчине, чтоб оторваться от неё, нужно быть пламенным любовником, и при том ещё прежде, чем овладеет своим призом.