Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

Глава XXXIII. Туча разражается

Тень страшной тучи, опустошавшей другие плантации, нависла над плантацией Канемой и омрачила её горизонт. Никакая повальная болезнь не выполняла так вполне значение слов священного Писания: « язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень». Никакая болезнь не была более неправильною, и, по-видимому, более капризною в своём направлении. В течение некоторого времени, она имела характер эпидемии и вызывала на борьбу с собой всё искусство медиков. Система медицинской тактики, составленной тяжёлым опытом в течение одного промежутка времени, уничтожалась изменением типа болезни в течение другого. Некоторые меры и условия, предотвращающие бедствие, казались необходимыми, полезными и даже верными; но люди, знакомые с эпидемией, знали по страшному опыту, что она, подобно хищному зверю, перескакивала чрез самые высокие, превосходно устроенные ограды и, на зло всем предосторожностям и караулам, производила страшное опустошение. Её направление в городах, и в селениях было в равной степени замечательно. Иногда, опускаясь, подобно туче на какую-нибудь местность, она, среди страшных опустошений, оставляла целый город или селение нетронутым, и потом, спустя некоторое время, когда в целом краю восстановлялось спокойствие, внезапно и со всею яростью нападала на уцелевшие места: в этом отношении её можно было сравнить с набегом хищнического войска, которое посылает отряд разорить места, забытые или оставшиеся в стороне от его шествия. Иногда, забравшись в какой-нибудь дом, опустошала его менее чем в сутки. Иногда, свирепствуя в целом городе, щадила в нём некоторые улицы, и потом нападала на них с удвоенным ожесточением, в то время, когда опасность от неё, по-видимому, совершенно миновала. Путь её по южным плантациям ознаменован был точно такими же причудами, — тем более гибельными, что обитатели её, по отдалённости от городов и разъединённости своей, были почти лишены необходимой медицинской помощи. Тётушка Несбит, ещё при первых письмах, в которых описывалось развитие болезни в северных городах, была крайне встревожена и испугана. Замечательно, до какой степени развита в людях привязанность к жизни, — даже в тех людях, для которых наслаждения в ней так скучны и так пошлы, что, право, не стоило бы бороться с опасностями за её сохранение. Наконец, когда страшные известия начали прилетать с различных сторон смежных с плантацией Канемой, тётушка Несбит в один прекрасный день обратилась к Нине со следующими словами:

— Твои кузины в И... предлагают оставить плантацию, и погостить у них, пока опасность не минует.

— Это ни к чему не приведёт, — сказала Нина, — неужели они думают, что холера не заглянет туда?

— Ну, всё же, — возразила тётушка Несбит, — большая разница: — они живут в городе, где, в случае несчастий, доктор всегда под рукой.

— Поезжайте, тётушка, если хотите, — сказала Нина, — но я останусь здесь с моими людьми.

— И ты не боишься, Нина?

— Нисколько. К тому же, уехав отсюда, я показала бы эгоизм, величайший эгоизм: пользоваться услугами невольников в точение всей моей жизни, и потом бежать от них и оставить их на произвол судьбы в минуты угрожающей опасности! Нет! Этого я не сделаю: я останусь здесь и буду их беречь.

Разговор этот был подслушан Гарри, стоявшим на балконе, вблизи открытых дверей гостиной, в которой сидели Нина и тётушка Несбит.

— Дитя, дитя! — сказала тётушка Несбит, — что же ты в состоянии сделать? Ты так неопытна. Гарри и Мили могут сделать несравненно больше твоего. Мили я оставлю здесь. Согласись, что забота о своём собственном здоровье должна составлять нашу главную обязанность.

— Нет, тётушка, по моему мнению, есть обязанности главнее этой, — сказала Нина. — Правда, я не обладаю особенной силой, но взамен у меня есть бодрость, есть неустрашимость. Я знаю, что отъезд мой обескуражит наших невольников и поселить между ними боязнь; а это, как говорят, особенно располагает к болезни. Лучше всего, если я сяду в карету, сейчас же отправлюсь к доктору, посоветуюсь с ним, получу наставление и возьму необходимые лекарства,— потом поговорю с невольниками, научу их, что нужно делать в случае появления болезни, и таким образом приготовлю и себя и их к неустрашимой встрече с грозным врагом. Увидев, что я спокойна и ничего не боюсь, они, по крайней мере, не упадут духом. Если вы, тётушка, боитесь, то лучше поезжайте. Здоровье ваше слабое, вы не в силах перенести тех хлопот, которые неизбежны в подобных случаях. Если вы находите, что у кузин моих вам будет и спокойнее, и безопаснее, то ради Бога поезжайте. Только, пожалуйста, оставьте мне Мили; она, Гарри и я, составим комитет о сохранении здоровья на нашей плантации. Гарри! — сказала Нина, — прикажи, подать карету, — да пожалуйста, как можно скорее.

И Гарри снова почувствовал, что горечь души его сделалась мягче и спокойнее, благодаря благородному характеру той, в руки которой закон передал цепи, сковывавшие его свободу. Тяжело и невыносимо было бы бремя этих цепей, но при Нине, Гарри нёс его, не чувствуя тяжести: служить ей — имело для него равносильное значение с свободой. Он не сказал Нине ни слова о письме, которое получил от сестры. Он видел в нём зло, которого Нина не в силах была отстранить, и потому не хотел огорчать её. В свою очередь, Нина мрачное выражение лица Гарри приписывала предстоящим заботам по случаю грозившей опасности. В той самой карете, которая увозила её в город, сидела и тётушка Несбит с своими картонками, важность которых не могла уменьшиться в глазах последней даже при самой боязни холеры. Нина застала доктора совершенно углублённого в исследование эпидемии. Он читал о миазме и микроскопических насекомых, и продержал Нину более получаса, сообщая ей различные теории относительно причин болезни и различные опыты, произведённые в иностранных госпиталях. С помощью весьма практических и положительных вопросов, Нина успела наконец получить от него необходимые сведения; он написал ей длинный ряд наставлений, набрал целый ящик лекарств и беспрестанно уверял, что вменил бы себе в особенное счастье находиться лично на её плантации, если б имел свободное время. На обратном пути Нина заехала на плантацию дяди Джона, и там в первый раз убедилась на деле в разнице между описаниями и страшною действительностью этой болезни. За полчаса до её приезда с дядей Джоном сделался сильный припадок холеры. Вся прислуга приведена была в ужас и смятение; стоны и крики, вырывавшиеся из груди больного со страшными мучениями, потрясали душу. Его жена, оказывая помощь страдальцу, не замечала, что посланные за доктором ломали руки в бесполезном отчаянии, спускались с балкона, снова поднимались, и ничего не делали.

— Гарри, — сказала Нина, — возьми одну из каретных лошадей, поезжай в город и в минуту привези сюда доктора.

Выпрячь лошадь, сесть на неё, и скрыться из виду, было для Гарри делом нескольких секунд. Отправив Гарри, Нина обратилась к прислуге и повелительным тоном приказала им прекратить свои сетования. Её решительность и спокойный тон голоса подействовали благотворно на взволнованные нервы и умы. Оставив при всём доме двух-трёх благоразумнейших из всей прислуги, Нина отправилась на помощь к тётушке Марии. Доктор не заставил ждать себя долго. Пробыв в комнате больного несколько секунд, он вышел оттуда, чтоб осведомиться о состоянии Нины. Нина не могла не заметить контраста между испуганным, расстроенным выражением доктора в настоящую минуту и одушевлением, какою-то самонадеянностью, с которыми, за два часа перед тем, он объяснял ей теорию миазмов и микроскопических насекомых.

— Болезнь эта имеет совершенно другой характер. Средства, которые я употребил, оказываются недействительными; настоящий случай не имеет ни малейшего сходства с прежними.

— Увы, бедный доктор! В точение трёх месяцев подобные случаи были весьма нередки. Надеетесь ли вы спасти его жизнь? — сказала Нина.

— Дитя моё! Один Бог может спасти её, — сказал доктор, — с нашей стороны всё сделано.

Но зачем эту неприятную сцену; зачем описывать в нашем рассказе страдания, стоны и конвульсии умирающего человека? Нина, бедная, в полном цвете красоты, семнадцатилетняя девушка стояла перед больным, вместе с другими, в безмолвном отчаянии. Всё было сделано, всё принято было в соображение; но болезнь, как гений-разрушитель, ничему не внемлющий, ничего не видящий, совершала свой ход, не уклоняясь ни в ту, ни в другую сторону. Наконец, стоны сделались слабее, судорожно сжимаемые мускулы потеряли свою упругость; в сильном, румяном, свежем мужчине заметно: происходило то разложение физического организма, которое в какой-нибудь час превращает цветущие здоровьем лицо в морщинистое и увядшее, самые крепкие мышцы — в мускулы дряхлой старости. Когда страдалец испустил последний вздох, Нина не верила глазам своим, чтоб это изменившееся лицо, до такой степени изнурённое и искажённое, принадлежало её здоровому и весёлому дяде, который, казалось, никогда ещё не быль так здоров и весел, как в то утро. Как иной человек, проходя под пеной и брызгами Ниагарского водопада, со слепою уверенностью поручает себя проводнику, осязает его, но не видит, так и Нина, в эту страшную минуту, чувствовала, что она была не одна. Божественный, милосердый, всемогущий над самою смертью Искупитель, о котором в последнее время она так много размышляла, казалось, находился вблизи её и осенял её своим покровом; казалось, что она слышала голос Его, беспрестанно повторявший: " Не бойся, Я с тобою; не смущайся, ибо Я твой Бог".

— Удивляюсь твоему спокойствию, дитя моё, — сказала тётушка Мария, обращаясь к Нине, — я не ожидала от тебя такого присутствия духа. Без тебя я, право, не знаю, что стали бы мы делать. При этих словах за стенами дома раздался вопль, раздирающий сердце:

— О! Мы все умираем! Все, все! Ах, миссис! Скорее, скорее. Захворал мой Питер и мой ребёнок! О дитя моё, дитя моё!

И доктор, без того уже уставший и поражённый внезапным случаем и трогательною сценою, начал бегать с величайшей быстротой из одной хижины в другую. В это время занемогло несколько слуг, и только спокойствие и присутствие духа, поддерживаемое Ниной и её тёткой, могли предотвратить распространение панического страха по всей плантации. Нина одарена была тем нежным и гибким темпераментом, который, с помощью очаровательной наружности, обладает величайшим даром вызывать в других терпение и покорность своей доле. Совершенное спокойствие, которое она ощущала в душе своей, доставляло ей возможность применить к настоящему случаю все свои душевные способности.

— Перестань, моя добрая тётя, не бойся! Вспомни Бога, и положись на Него! — говорила она поварихе, которая в припадке отчаяния и ужаса ломала себе руки. — Вспомни, чему учит тебя религия: спой гимн, который утешит тебя, и исполни свой долг к отношении к больному.

В этом утешительном, ободряющем тоне голоса, скрывалась какая-то магическая сила. С помощью его, Нина успела убедить здоровых позаботиться о больных; но вдруг явился нарочный гонец и объявил, что холера показалась в Канеме.

— Теперь, Гарри, — сказала Нина с лицом бледным, но не выражающим ни малейшей боязни, — долг человеколюбия отзывает нас отсюда.

И, сопровождаемые утомлённым доктором, они отправились в Канему. Спустя несколько минут после отъезда, они встретили другого гонца, который спросил:

— Не с вами ли доктор Батлер?

— С нами, — отвечала Нина, выглянув из окна кареты.

— Ах, доктор! Я ищу вас по всему округу. Поезжайте домой сию минуту. Судья Петерс умирает. Я боюсь, — вы не застанете его в живых; — впрочем, и кроме него есть уже до десятка больных. Возьмите мою лошадь и спешите; теперь дорога каждая минута.

Доктор торопливо выпрыгнул из кареты, сел на лошадь, и прежде чем пуститься в путь, бросил взгляд глубокого сожаления на пленительное, бледное личико, смотревшее из окна кареты.

— Бедное дитя моё, — сказал он, — мне жаль оставить вас; кто вам без меня поможет?

— Бог! — отвечала Нина, — я ничего не боюсь.

— Поезжайте, доктор; не теряйте времени, — сказал посланный.

И доктор ещё раз бросив взгляд на Нину, ускакал.

— Теперь, Гарри, — сказала Нина, — всё зависит от сохранения нами присутствия духа и твёрдости. У нас нет и не будет доктора; поэтому мы сами должны употребить все наши усилия. Жизнь и смерть в руках нашего Спасителя: Он любил нас, умер за нас, и, вероятно, не оставит нас во время этого страшного испытания.

— Мисс Нина! Вы настоящий ангел! — сказал Гарри, готовый в эту минуту боготворить её.

По приезде домой, Нина увидела сцену всеобщего ужаса и смущения, — сцену, подобную той, которой была уже свидетельницей. Старый Гондред лежал мёртвым в своей хижине. Толпа народа с воплем окружала дом, предаваясь страху и отчаянию, возбуждаемому ожиданием той же участи. Нина немедленно подъехала к группе. Спокойствие и хладнокровие, с которыми она приказывала прекратить вопль и повиноваться ей, произвели благоприятное действие.