Древний Рим
Шрифт:
— Врагов у Октавиана сейчас немного, — отвечал Руфий, — из старой знати самые непримиримые погибли во время проскрипций, а остальные вернулись в Рим и прекрасно ладят с Октавианом. Даже сын убитого во время проскрипций Цицерона, говорят, намечен в консулы на следующий год. С командирами Октавиана, которых они презирали, как безродных выскочек, они теперь и дружат и роднятся. А те разбогатели и сами стали сенаторами и знатными людьми. И все они одинаково готовы отказаться от «республики предков» и повиноваться Октавиану, лишь бы не грозили им больше новые смуты и проскрипции, лишь бы они считались первыми людьми в государстве и пользовались почётом и богатством. С тех пор как Октавиан вернул им рабов, бежавших во время гражданских войн, они готовы молиться на него. Всякая новая война грозит им новым разорением. Это нам, бедным
— В восточных провинциях, я знаю, у Октавиана много сторонников, — перебил плотника солдат, — это купцы, богатые ремесленники, владельцы имений. Они надеются, что под властью Рима с наступлением мира им будет житься свободнее. Торговля оживится, рабов станет больше. Все эти царьки и жрецы, которые стоят за Антония и Клеопатру, во многом мешают торговле и ремеслу. А Октавиан умеет привлекать людей. Тем, кто за него воевал или еще как — нибудь помогал ему, в провинциях он даёт римское гражданство, освобождение от налогов и повинностей. Ну, а что касается вас, римских плебеев, то вы и сами говорите, что вам всё равно, кто будет правителем. Лишь бы вам выдавали даровой хлеб да развлекали зрелищами. А Октавиан это умеет!
— Ну, а что ты скажешь о твоих товарищах, солдатах, — спросил Руфий, — ведь вы всегда больше любили Антония, как старого соратника Цезаря и храброго полководца.
— Это так, — ответил солдат, — мы были ему очень преданы. Ведь не секрет, что Брута и Кассия при Филиппах разбил он, а Октавиан отлёживался в то время в своей палатке, сославшись на болезнь. Да и вообще в войне он не из удачливых. Всё делают его полководцы. Но зато он щедро раздаёт и деньги и земли. А поведение Антония в Египте отталкивает от него многих. Даже Домиций Агенобарб, самый знатный и самый преданный из сторонников Антония, покинул его. Он умолял его бросить Клеопатру. Если же война неизбежна, то Антоний должен идти против Октавиана в качестве защитника римской свободы, а не как муж египетской царицы. Тогда, говорил Домиций, ещё можно надеяться найти в Италии и Риме поддержку. Но Антоний считает, что ему нельзя ссориться с царицей, потому что только богатейшая египетская казна поможет ему одержать победу над Октавианом, а затем, наконец, завоевать Парфию.
У Антония есть сейчас тридцать римских легионов и военные части, присланные восточными царьками. Кроме того, у него превосходный флот из огромных кораблей, похожих на настоящие крепости. Я сам видел всё это в Малой Азии, в Эфесе, где Антоний и Клеопатра заканчивали приготовления к войне с Римом. Оттуда они переправили армию через Эгейское море в Грецию. Туда же прибыл римский флот и армия во главе с Октавианом. У него корабли поменьше, но зато более подвижные и увёртливые. Антонию выгодней было бы скорей начинать решающую битву, пока из Рима не прибыли новые подкрепления, но он почему — то не решается. Римские солдаты перестали верить в него. Пошли всякие слухи. Некоторые говорят, что Клеопатра вовсе не хочет победы, боится, что, победив, Антоний разорвёт с ней, чтобы угодить римлянам. Многие солдаты стали переходить к Октавиану, который обещает поселить их за это в Италии и наградить землёй. Вот и я ушёл. Ведь я воевал ещё при покойном Цезаре, был при Филиппах и мне давно пора на покой!
Солдат тяжело вздохнул и сказал, обращаясь к сапожнику: — Так что я думаю, друг, тебе надо побольше заниматься с тем вороном, который учится поздравлять Октавиана. Вряд ли Антоний сумеет одержать победу.
* * *
И, действительно, солдат оказался прав. Вскоре пришла весть, что произошло, наконец, морское сражение при мысе Акции на северо — западе Греции. Странное было это сражение. Храбро бились матросы и солдаты с обеих сторон; ловко маневрировали лёгкие корабли Октавиана, увёртываясь от метательных снарядов противника. Еще далеко было до конца боя, ещё не ясно было, на чью сторону склонился победа, как вдруг Клеопатра, присутствовавшая при битве, приказала поднять паруса на своих шестидесяти судах и обратилась в бегство. Антоний, бросив на произвол судьбы свой флот и армию, последовал за ней.
Целую неделю ждали легионеры возвращения Антония. Ушли из его лагеря последние друзья из римской знати, ушли со своими отрядами союзные цари, а солдаты всё ещё ждали. Только на седьмой день легионеры поверили, что Антоний их покинул, и вместе с флотом сдались Октавиану.
Восточные провинции и большая часть шедших за Антонием царей склонились перед победителем. Целый год объезжал Октавиан Азию, карая одних, награждая других, принимая льстивые поздравления. Укрепляя свою власть на Востоке, он медленно приближался к Египту.А при дворе Клеопатры царила растерянность. Антоний то начинал готовиться к обороне, то впадал в отчаяние. Он подозревал, что царица вступила в тайные переговоры с Октавианом, поверив его обещаниям оставить ей власть над Египтом, если она предаст Антония. И, действительно, когда Октавиан с армией подошёл к Александрии, царица Клеопатра, забрав свои сокровища, скрылась, а остатки армии и флота Антония отказались сражаться. Покинутый всеми, Антоний покончил с собой. Клеопатра скоро узнала, что Октавиан обманул её, что он намерен обратить Египет в римскую провинцию, а её, на потеху римлян, вести в цепях за своей триумфальной колесницей.
Октавиан приказал охранять Клеопатру, опасаясь, что она лишит себя жизни. Так и случилось. Однажды её нашли мёртвой в собственной спальне. Клеопатра была одета в роскошный царский наряд, рядом лежали мёртвыми две её рабыни. Говорили, что преданный раб передал ей в корзине цветов маленькую ядовитую змейку, укус которой спас её от последнего унижения.
Богатства Египта потекли в римскую казну. Щедро были награждены солдаты, роскошные празднества устраивались для народа по случаю триумфа. Сенаторы, владельцы вилл и рабов, солдаты славили победителя, верили, что, наконец, надолго наступил долгожданный мир. «Теперь время пить, — писал поэт Гораций. — Не подобало извлекать старое цекубское вино из отеческих погребов, пока царица, ослеплённая своим счастьем, готовилась разрушить Капитолий. Но Цезарь, поспешив от берегов Италии, заковал в цепи это чудовище». Всё новые почести присуждал Октавиану сенат. День его рождения, годовщины его побед были объявлены праздниками. На его двери был повешен венок «за спасение граждан», а в сенате водружён золотой щит с перечнем его заслуг. Ему были присвоены звания консула, проконсула, власть народного трибуна, императора. В городах Италии и провинций воздвигались его статуи. Наконец, сенат присвоил ему новое, ещё небывалое доселе имя — Август, что значит «возвеличенный богом».
Но положение народа оставалось очень тяжёлым. Во вновь завоёванных восточных провинциях римляне беззастенчиво грабили народ, да и в самой Италии крестьяне и ремесленники бедствовали по — прежнему.
Теперь никто не мог думать о сопротивлении главнокомандующему 75 легионов, единственному повелителю огромного государства.
Римская республика окончила своё существование, начался период римской империи.
Овидий
В поэме Александра Сергеевича Пушкина «Цыганы» старый цыган рассказывает одно старинное предание о поэте — изгнаннике.
Меж нами есть одно преданье:
Царём когда — то сослан был
Полудня житель к нам в изгнанье
(Я прежде знал, но позабыл
Его мудрёное прозванье).
Он был уже летами стар,
Но млад и жив душой незлобной:
Имел он песен дивный дар
И голос, шуму вод подобный…
Не разумел он ничего,
И слаб и робок был, как дети;
Чужие люди за него
Зверей и рыб ловили в сети…
Но он к заботам жизни бедной
Привыкнуть никогда не мог;
Скитался он, иссохший, бледный,
Он говорил, что гневный бог
Его карал за преступленье…
Он ждал: придёт ли избавленье,
И всё несчастный тосковал,
Бродя по берегам Дуная,
Да горьки слёзы проливал,
Свой дальний град воспоминая…
Поэт, которому Пушкин посвятил эти строки, был Публий Овидий Назон…
* * *
Это было почти две тысячи лет тому назад. Однажды вечером в начале декабря 8 г. н. э. к одному из самых богатых домов Рима подъехала небольшая повозка. В первой комнате дома, перед которым остановилась повозка, царило чрезвычайное оживление. Совсем недавно этот атрий (атрий — главная парадная комната в домах богатых римлян), богато украшенный колоннами, скульптурами и мозаикой, посещали придворные императора, прославленные ораторы, художники и поэты. Сегодня в нём не было знатных римлян. Только рабы и вольноотпущенники сновали взад и вперёд с различными свёртками, пакетами, ярко раскрашенными сосудами.