Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Шрифт:
Начало войны Мстиславичей с дядями ознаменовалось новым обострением обстановки в Новгороде. Предложение Всеволода оказать помощь его брату Изяславу в борьбе с ростово-суздальским князем Юрием вызвало бурную реакцию веча. Единодушия не было; новгородцы перессорились и передрались, убив промеж делом нескольких человек. «Почаша молвити о Сужьдальстей войне новгородцы, — повествует летописец, — и убиша мужь свои и свергоша и [их] с моста [в Волхов]...» Сторонники войны взяли верх. Однако два похода на Суздаль, состоявшиеся в 1134 г., закончились неудачей. Первый, как мы помним, прервался в верховьях Волги из-за того, что Всеволод поостерегся воевать Ростово-Суздальскую волость, отошедшую по договоренности с Юрием к великому князю. Зимой, в декабре, после того как Юрий Владимирович снова был переведен Ярополком из Переяславля в его северо-восточную отчину, новгородцы повторно ходили в Ростовскую землю, несмотря на предостережения прибывшего в Новгород киевского митрополита Михаила, грозившего ослушникам Божьей карой. В лютый мороз, утопая в наметенных метелями сугробах, новгородская рать встретилась с ростовскими полками на Ждановой горе [244] и потерпела жестокое поражение (26 января 1135 г.). Всеволод, дрогнувший одним из первых, бежал с поля битвы, бросив новгородскую рать на произвол судьбы. Суздальский летописец говорит, что ростовцы перебили множество новгородцев и возвратились домой с великой победой. Новгородская летопись числит среди погибших посадника Иванка Павловича и много других «добрых муж».
244
Жданова
Разгром остудил горячие головы в Новгороде, дав перевес приверженцам мира. Но тут масла в огонь подлили великий князь и Ольговичи. Во второй половине 1135 г., в самый разгар междоусобицы на юге, они вступили в переговоры с новгородцами, разными посулами переманивая их на свою сторону: «Ярополк к собе зваше новгородце, а черниговский князь [Всеволод Ольгович] к собе». Новгородцы некоторое время колебались, но, видя, что в сражении на Супое «поможе Бог Олговицю с черниговцы», встали на сторону победителя в «Божьем суде».
Весной 1136 г. повторились события четырехлетней давности. Собравшийся 28 мая вечевой сход, на который заранее были приглашены псковичи и ладожане, постановил «изгоните князя своего Всеволода». Летописи сохранили длинный перечень обвинений, предъявленных на вече незадачливому Мстиславичу: 1) «не блюдеть смерд» [245] ; 2) «чему [зачем] хотел еси сести Переяславли»; 3) «ехал еси с полку впереди всех [первым бежал в битве на Ждановой горе]»; 4) «на початый [поначалу, сперва] велев ны [нам, то есть новгородцам], рече к Всеволоду приступить [вступить в союз с черниговским князем Всеволодом Ольговичем], а пакы [теперь] отступити велить»; 5) «почто возлюби играти и утешатися [развлекаться], а людей не управляти»; 6) «почто ястребов и собак собра, а людей не судяше и не управляаше»; «и другие многи вины собраша на нь» [246] . В целом, как видим, суть обвинений заключалась в забвении князем внутренних и внешних интересов новгородской общины и в его пренебрежении делами управления. Взятый под стражу Всеволод был препровожден на епископский двор, куда также привели его жену, детей и тещу. Здесь он просидел почти два месяца, под бдительной охраной тридцати вооруженных «мужей», сменявшихся ежедневно, «донележе [до тех пор, пока] ин князь приде». Этим «иным князем» стал Святослав Ольгович, прибывший в Новгород по просьбе веча «из Чернигова, от брата Всеволодка [Всеволода Ольговича]» 19 июля. Освобожденного из-под ареста Всеволода Мстиславича «пустиша из города» несколькими днями раньше (15 июля).
245
В чем конкретно выражалось «неблюденье» Всеволодом смердов (то есть новгородских данников и зависимого люда, работавшего на государственной земле, своеобразных государственных рабов), сказать затруднительно. Возможно, речь идет о раздаче князем даней и государственных сел со смердами своим дружинникам и приближенным, что вело к сокращению поступлений в новгородскую казну (см.: Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси. XI—XIII вв. С. 177; Фроянов И.Я. Начала русской истории. С. 844—847).
246
Справедливости ради следует упомянуть и заслуги Всеволода перед Новгородом, о которых его недоброжелатели на вече, естественно, умолчали. Из кратких летописных заметок явствует, что Всеволод был храбрым воителем, не раз водившим новгородцев в победоносные походы. В 1123 г. он покорил северных соседей Новгорода — финское племя ямь; в 1127 г. по воле отца усмирял полоцких Рогволожичей; в 1130 г. ходил на эстов и вернулся с многочисленным полоном; в 1133 г. отбил захваченный эстонской «чудью» Юрьев. Известен он и как церковный законодатель, составитель церковных «уставов». Заботясь о процветании Новгорода, Всеволод основал особое торговое товарищество — «Иванское купечество», или «Иванское сто» (при церкви Святого Иоанна Предтечи на Опоках), построил новый мост через Волхов, возводил храмы и монастыри.
Новгородское движение 1136 г. вызвало многочисленные комментарии историков. Некоторым из них оно представлялось социальной «революцией» или высшей точкой «антикняжеской борьбы», с которой начинает свой отсчет история Новгородской республики{151}. Сегодня подобные оценки выглядят весьма и весьма далекими от исторической реальности. Детальные исследования положения князя в Новгороде до и после 1136 г., проведенные В.Л. Яниным на материале княжеских грамот и вислых печатей, бывших на Руси атрибутом власти и выражением государственной юрисдикции, полностью опровергают эти умозрительные схемы, переносящие на первую половину XII в. характерные черты общественного устройства, свойственные Новгороду в эпоху позднего Средневековья. Обнаружилось, например, «активное участие епископа и веча, то есть органов республиканского управления, в распоряжении землей до 1136 г., во времена, которые казались исследователям периодом полного господства князя в этой области». И наоборот, оказалось, что и после 1136 г. князья отнюдь не теряют права распоряжаться новгородским земельным фондом{152}; более того, положение княжеской власти только упрочилось, а роль князя возросла. Изучение сфрагистических памятников новгородского происхождения продемонстрировало массовое распространение княжеских печатей именно с 30-х гг. XI столетия. «В период с 1136 г. до конца первой четверти XIII в., — пишет Янин, — в Новгороде примерно 40 печатям княжеского круга противостоит 14 епископских булл и около десятка проблематичных посадничьих печатей». Создается несколько парадоксальная, с точки зрения ученого, ситуация: «Казалось бы, успешное восстание 1136 г., приведшее к торжеству антикняжеской коалиции, должно было отменить княжескую печать и привести к максимальному развитию буллы республиканской власти, но в действительности наблюдается как раз противоположное явление. Посадничья булла после 1136 г. становится почти неупотребительной… Напротив, княжеская булла с этого момента получает широчайшее развитие, оттесняя на задний план другие категории печатей»{153}.
Однако все эти кажущиеся парадоксы перестанут выглядеть таковыми, если признать, что главное новшество, которое привнесли в новгородскую жизнь события 1136 г., относилось к области межрегиональной политики, а не к местному общественному устройству {154} . Вся предыдущая, более чем вековая распря Новгорода с князьями [247] отнюдь не была борьбой против собственно княжеской власти. Князь из киевской династии был здесь столь же необходим для поддержания статуса Новгорода как столичного центра земли-княжения и вообще для обеспечения нормального хода жизни, как и в любом другом «стольном» городе. Новгородский князь противостоял органам общинного самоуправления лишь в той мере, в какой сохранял зависимость от Киева, и настолько, насколько являлся ставленником киевского князя. Во всем остальном княжеская власть в Новгороде была органично встроена в систему местной администрации. Поэтому если борьба новгородцев за ликвидацию господства Киева и принимала с неизбежностью форму антикняжеских выступлений, то лишь потому, что это господство персонифицировалось в князьях-наместниках. По существу же своему «это была борьба за независимость от киевских князей, но не против княжеской власти как социального института» {155} . В 1136 г. Новгород решительно порвал с киевским диктатом в деле замещения новгородского стола, чтобы больше уже никогда не подчиняться ему. Изгнание Всеволода окончательно устранило последние остатки власти Киева над Новгородом, вызвав существенные изменения в отношениях князя с новгородцами. Перестав быть ставленником (наместником) киевских правителей, новгородский князь сделался в полном смысле слова носителем местной власти, зависимым главным образом от веча, и эта перемена в его статусе сообщила еще большую устойчивость княжеской власти в Новгороде, зафиксированную данными сфрагистики {156} . Другое дело, что после того, как у новгородцев отпала необходимость в различных ухищрениях, вроде «вскармливания» князя, они получили более широкое поле для политического маневра, и эти новые возможности привели к более частой смене князей на новгородском столе, что, в свою очередь, постепенно изменило расстановку социально-политических сил в пользу городской верхушки — бояр и епископа. Но — и об этом можно говорить с полной уверенностью — среди участников мятежного веча 1136 г. не было еще никого, кому бы грезился, пусть даже в самых смутных чертах, величавый образ Новгородской республики [248] .
247
Которую,
кстати, и не следует выделять как нечто феноменальное в древнерусской истории XI — начала XII в. Новгород никоим образом не являлся единственным местом на Руси, где жители изгоняли князей или вступали в ними в переговоры. Достаточно вспомнить киевские волнения 1068—1069 гг., обстоятельства вступления на киевский престол Владимира Мономаха в 1113 г. или события в Полоцке в 1132 г.248
В это время, по словам В.И. Сергеевича, народ еще «сознает свою неспособность устроиться без князя и вместе с тем понимает необходимость дать ему высокое положение в своей среде, без чего не было бы возможно достижение целей призвания. Князь есть народная власть» (Сергеевич В.И. Лекции и исследования. 3-е изд. СПб., 1903. С. 134).
III
Перемена князей на новгородском столе спровоцировала новый виток междоусобной брани на Руси. Прежде всего это касалось самого Новгорода, где приезд Святослава Ольговича только разжег политические страсти. В городе нашлось немало сторонников изгнанного Всеволода. Летописи достаточно четко обозначают их социальную принадлежность: в основном это были «добрые мужи» — бояре и знатные люди во главе с посадником Костянтином Микуличем, занимавшим эту должность с прошлого года. Однако мы не знаем, чем была вызвана их оппозиция Святославу Ольговичу: то ли личной преданностью Всеволоду, то ли внезапно обнаружившимся недовольством какими-то конкретными действиями нового князя. Во всяком случае, накал противостояния был таков, что дело дошло до смертоубийств. В сентябре 1136 г. убили и «свергли» с моста какого-то знатного человека Юрия Жирославича — свидетельство того, что Всеволодовы приверженцы пытались добиться от веча решения о его возвращении. В ответ дворовые люди Всеволода («милостники Всеволожи») [249] совершили покушение на Святослава: где-то подкараулив княжеский выезд, выпустили в Ольговича несколько стрел. Князь получил ранение, но выжил.
249
Их присутствие в Новгороде, между прочим, показывает, что Всеволод и после изгнания сохранил за собой принадлежавшую ему недвижимость — «двор княж» и, быть может, села.
Иная ситуация сложилась в Пскове: здесь местная знать сумела переломить настроения простых псковичей в пользу Всеволода. Заручившись тайной поддержкой новгородских и псковских «приятелей» Мстиславича, посадник Костянтин Микулич и «инех добрых муж неколико» 7 марта 1137 г. бежали в Вышгород, который великий князь Ярополк дал Всеволоду в держание. Беглецы привезли изгнаннику радостную для него весть: «Пойди, княже, тебе хотят опять». Всеволод, вероятно, не мог не увидеть в этих словах сильного преувеличения; тем не менее он сразу же выехал в Псков с братом Святополком и действительно был принят там с честью. По всей видимости, этот поступок местных жителей можно считать первым проявлением псковского сепаратизма. В отношениях с Новгородом псковичи были одержимы теми же самыми устремлениями, которые заставляли новгородцев враждовать с Киевом. Посадить у себя «своего» князя было лучшим способом освободиться из-под влияния старшего города.
Известие о возвращении Всеволода всколыхнуло Новгород. Все тайные и явные «приятели» изгнанного князя оживились, в городе снова вспыхнули раздоры. «И мятеж бысть велик в Новегороде», — замечает местный летописец. Но вернуть расположение веча к Мстиславичу его сторонникам оказалось не по силам; они и на сей раз остались в меньшинстве: «не восхотеша людье Всеволода». В страхе за свою жизнь многие «добрые мужи» побежали в Псков, а новгородцы отправились грабить их дома и дворы. Оставшихся бояр тоже подвергли розыску, нет ли среди них «приятелей» Всеволода. С заподозренных, среди которых, по словам летописца, было много невинных, взяли полторы тысячи гривен и отдали эти деньги купцам на сборы к войне.
Получив безоговорочную поддержку от городских низов, Святослав Ольгович собрал земское ополчение («совокупи всю землю Новгородскую»), призвал на помощь своего брата Глеба с курскими полками, нанял половцев и он всем этим огромным войском пошел выгонять Всеволода из Пскова. Но псковичи не испугались и приняли предупредительные меры, устроив в лесах, на пути следования новгородской рати, непроходимые засеки. Увидев неуступчивость псковичей, новгоредцы раздумали воевать. «Не хотим проливать крови братьев своих, пусть Бог все управит своим промыслом», — сказали они Святославу на войсковом сходе. Тот вынужден был повернуть назад.
Неизвестно, какой исход имела бы эта пря Мстиславича с Ольговичем за Новгород, если бы не скоропостижная кончина Всеволода, последовавшая в том же 1137 г. [250] Псковичи и после его смерти не захотели подчиниться Святославу и посадили у себя Всеволода, брата Святополка. А между тем в Новгороде уже сожалели, что так крепко держались за Ольговича. Беды сыпались на новгородцев одна за другой. Рассерженные Мономашичи организовали торговую блокаду Новгородской земли, прекратив подвоз дешевого хлеба из Среднего Поднепровья и с Верхней Волги, и наседали со всех сторон. В то время, сетует новгородский летописец, не было мира ни с Псковом, ни с Суздалем, ни со Смоленском, ни с Киевом, ни с Полоцком [251] . Выход был найден в очередной смене князей. 17 апреля 1138 г. новгородцы выгнали Святослава Ольговича и пригласили на его место Ростислава, сына Юрия Владимировича. Эта был компромисс, временно устроивший обе новгородские партии: новый князь был Мономашич (что привлекало к нему сторонников Всеволода), но не Мстиславич (чем могли утешиться приверженцы Святослава). «Тогда же и псковичи с новгородцы смиришася», — добавляет летописец.
250
Усердное храмоздательство Всеволода (в том числе во Пскове, где во время его краткого княжения был возведен соборный храм во имя Пресвятой Троицы) и оказываемое им покровительство духовенству не остались без внимания со стороны церкви. Местное почитание Всеволода возникло вскоре после его смерти: возле княжеского гроба, положенного в псковском храме Святого Димитрия Солунского, происходили знамения, чудеса и исцеления. 27 ноября 1192 г. чудотворные мощи Всеволода были торжественно перенесены в Троицкий собор и поставлены открыто; над гробом повесили тяжелый княжеский меч с латинской надписью: «Чести моей не уступлю никому» (Honorem meum nemini dabo). Общецерковное празднование в честь святого благоверного князя Всеволода (во святом крещении Гавриила) установлено на соборе 1549 г. С этого времени он считался небесным заступником Пскова. Его молитвам приписывали спасение Пскова от ярости Ивана Грозного в 1570 г. и благополучное избавление города от нашествия польского короля Стефана Батория в 1581 г.
251
Полоцкий князь Василько Святославич принял сторону Мономашичей. Когда Всеволод Мстиславич проезжал из Вышгорода в Псков через его владения, Василько с дарами вышел ему навстречу, ради заповеди Божией, как говорит летописец, забыл все зло, которое сделал отец Всеволода, Мстислав, всему роду его, целовал с ним крест и с честью проводил в дальнейшую дорогу.
Бескровное поражение Святослава Ольговича на севере отозвалось яростным звоном мечей на юге. Черниговские Ольговичи с половцами вторглись во владения Андрея Владимировича и принялись воевать Переяславскую волость по реке Суле. Ярополк, занятый сбором войск, медлил оказать брату помощь. Андрей собирался было уже бежать из Переяславля, но тут Всеволод Ольгович, услышав о грандиозных приготовлениях великого князя, сам прекратил войну, распустил половцев и ушел в Чернигов. Военные сборы Ярополка и в самом деле могли устрашить кого угодно. По сообщению летописи, великий князь «скопившю множьство вой»: на его зов явились братья и племянники с ростовцами, полочанами, смоленцами, галичанами, владимирцами (с Волыни) и туровцами; кроме того, к нему прибыли сильные полки от венгерского короля и многочисленные толпы берендеев. Неторопливо дождавшись, когда до Киева добрел последний ратник из этого могучего воинства [252] , Ярополк двинулся со своей многоплеменной ратью к Чернигову. Всеволод Ольгович, по обыкновению, хотел бежать из города, но был остановлен черниговцами, в отчаянии «возопившими» к своему князю, умоляя его не губить Черниговскую волость, отложить свое высокоумие и примириться с Ярополком в надежде на его милосердие. Видя панические настроения своих подданных, Всеволод Ольгович решил, что лучше будет «смиритися Бога ради». Его послы «с покореньем» предстали перед Ярополком, который, оправдывая общее мнение о себе как о князе, «не радующемся кровопролитью», заключил с Ольговичем мир (неизвестно на каких условиях), обменялся дарами и «славяще Бога» удалился в Киев.
252
Радзивилловская летопись оценивает общую численность великокняжеской рати, включая иностранцев, в 60 000 человек, но, принимая во внимание обычную склонность летописцев к преувеличениям, это число, безусловно, следует уменьшить по крайней мере втрое или вчетверо.