Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Шрифт:
Изяслав Мстиславич все это время просидел у себя во Владимире-Волынском, не имея возможности прийти на выручку брату, потому что Владимирко Галицкий со своими полками встал «межи Володимером [Волынским] и Луческом». Этот маневр разделил противников и не допустил дальнейшего кровопролития. Киевский летописец хвалит галицкого князя, говоря, что «добрый бо князь Володимир» сделал это «братолюбием светяся, миролюбием величаяся, не хотя никому зла». На самом деле Владимирко руководствовался не моральными соображениями, а трезвым политическим расчетом. Окончательная победа Юрия над Изяславом была не в его интересах, так как это означало бы переход Волыни под власть киевского князя. Таким образом, изолируя Мстиславича во Владимире-Волынском, Владимирко одновременно и прикрывал его волость от захвата войсками Юрия.
Отсюда понятно, почему именно галицкий князь взял на себя роль посредника на новых переговорах между дядей и племянником. «Бог поставил нас волостели [государями] в месть злодеем и в добродетель благочестивым, — писал Владимирко Юрию и Вячеславу. — То како можем молитися к Создавшему нас? Отце нашь [то есть Господь Бог] остави нам прегрешения наша, якоже мы оставляем прегрешения наша. Сыновец ваю [ваш племянник] Изяслав, акы от ваю рожен, перед вами не творится прав, но кланяеться и милости ваю хочеть».
Юрий вынужден был прислушаться к этому дружному хору, тем более что время для ведения войны было упущено: начиналась весенняя распутица. Дяди и племянник съехались в Пересопнице и, сидя «на едином месте» (на одном ковре), договорились о мире. Условия нового ряда, казалось, разрешали все конфликты: Изяслав оставался княжить на Волыни, а Юрий возвращал «дани новгородские» и, кроме того, обещал отдать прежним владельцам стада, челядь и прочий «товар», захваченный им после битвы под Переяславлем.
По приезде в Киев Юрию пришлось улаживать свои отношения с Вячеславом, который напомнил брату его слова, сказанные перед выступлением на Изяслава: «Аз Киева не собе ищю, оно у мене брат старей Вячьслав, яко и отець мне, а тому его ищю». Конечно, это был всего лишь зеркальный ответ на аналогичный демарш племянника. Тем не менее после Луцкого похода Юрий вроде бы хотел выполнить свое обещание и «поваби» (позвал) Вячеслава «на стол Киеву», но затем передумал. Согласно Киевской летописи, приезду старшего Мономашича сильно воспротивились бояре Юрия. «Брату твоему не удержати Киева, — убеждали они князя, — да не будеть его [не достанется он, то есть Киев] ни тобе, ни оному». Однако Никоновская летопись передает инициативу в этом деле Юрьевичам: вокняжение в Киеве Вячеслава «неугодно бысть сыновом князя Юрьа Владимерича Долгорукого [295] ; князю же Юрью Владимеричю не слушающу детей своих, они же начаша глаголати бояром отца своего. Бояре же собравшеся и шедше реша великому князю Юрью Долгорукому Владимеричю Маномашу: «не давай великого княжения Киевскаго брату своему князю Вячеславу: не содръжати убо ему его; да не будет его ни брату твоему Вячеславу, ни тебе, ни детем твоим». И тако бояре возставше, не даша ему воли». Наверное, последнее известие более полно отражает реальную картину, с тем добавлением, что Юрию, должно быть, не пришлось делать над собой чрезмерного усилия для того*, чтобы согласиться с мнением бояр. В конце концов, они были не так уж не правы.
295
Татищев особо выделяет из них Ростислава Юрьевича: «Сей князь Ростислав желал всею Русью един обладать, для того, отца своего на братию и сыновцы возмущая, многи беды и разорения Руской земле нанес…»
Оставив за собой киевский стол, Юрий отправил Вячеслава княжить в Вышгород, на место своего сына, Андрея. Между тем старик Вячеслав, прежде такой непритязательный, кажется, начал привыкать к мысли о том, что путь в Киев ему не заказан. Перевод в Вышгород он воспринял как оскорбление и позднее высказал брату свою обиду: «А Бог ти помогл, а ты же Киев [взял] собе, и еще над темь Пересопницю и Дорогобужь еси у мене отъял [296] , а ты мя тако переобидил, а мне еси Вышегород один дал».
296
Эти волости Вячеслава Юрий отдал своему сыну Глебу.
Подобным же образом Юрий обошелся со своим обещанием Изяславу о выдаче военной добычи, с той разницей, что в этом случае вся ответственность за нарушение договоренности лежала исключительно на нем. Когда приехавшие в Киев «мужи Изяславли» опознали свое и княжое имущество, Юрий ничего им не отдал и отослал назад с пустыми руками.
Изяслав дважды отправлял послов в Киев с «жалобой», предупреждая, что «в обиде не может быти». Ответом было высокомерное молчание. Тогда Мстиславич перешел от слов к делу. Внезапным ударом он захватил Пересопницу [297] , после чего скрытно двинулся в Поросье, где рассчитывал найти поддержку со стороны «черных клобуков», не раз выручавших его и прежде. Надежды Изяслава полностью оправдались. Торки, берендеи и печенеги пристали к нему «с радостию великою всими своими полкы» [298] . Передвижения Изяслава были столь стремительны, что когда Юрий узнал о его приближении к Киеву, то не поверил своим ушам. Не надеясь на верность киевлян, Мономашич переправился через Днепр и укрылся в Остерском Городце. Первый раунд борьбы за великокняжеский стол был им проигран вчистую.
297
Глеб Юрьевич, потерявший в бою под городом почти всю дружину, сдался на милость Изяслава. Мстиславич отослал пленника к отцу, сказав ему: «Вы мне братия своя, до вас нету речи никоеяже. Но обидить мя твои отец, а с нами не умееть жити».
298
Привязанность «черных клобуков» к Изяславу объясняется тем, что они состояли в непримиримой вражде со своими степными конкурентами — половцами, на которых опирался Юрий. Как раз незадолго перед тем, в 1149 г., половцы, по сообщению Никоновской летописи, взяли Торческ, «ивласти [волости] и села повоеваша и пожгоша». Татищев, комментируя это известие, пишет, что «Юрий, по некоей клевете гневаяся на черных клобуков, якобы они Изяславу доброхотствуют, в помочь им войск не послал, за что они, вельми оскорбясь, послали тайно ко Изяславу говорить, чтоб, собрав войско, шел ко Киеву, а они обещались ему по крайней возможности не токмо сами помогать, но и других к тому склонять».
VI
Изяслава
в Киеве тоже ждал неприятный сюрприз. Подойдя к городу, он с изумлением обнаружил, что вместо одного дяди там сидит другой. Оказалось, что Вячеслав после бегства Юрия вихрем примчался из Вышгорода в Киев и уже успел занять княжеский дворец («Ярославль двор»). Об этом Изяслава известили сами киевляне, вышедшие ему навстречу за городские ворота: «Гюрги вышел ис Киева, а Вячьслав седить ти в Киеве, а мы его не хочем».Озадаченный Изяслав вступил с Вячеславом в переговоры. «Я есмь позывал тебе Киеву седеть, а ты еси не восхотел, — напомнил он дяде. — А ныне ци сего еси дозрел, оже брат твои выехал, а ты ся седиши в Киеве? Ныне же поеди Вышегород свои». Однако старший Мономашич проявил неожиданную твердость. Его ответ гласил: «Аче ти мя убити [если хочешь меня убить], сыну, на сем месте, а убии [убей], а я не еду». Киевляне между тем кричали Изяславу: «Ты наш князь! Поеди же к Святой Софьи, сяди на столе отца своего и деда своего». Видя поддержку народа, Мстиславич въехал в Киев и, поклонившись Святой Софии, вступил на «Ярославль двор» в окружении дружины и множества киевлян. Вячеслав невозмутимо сидел на «сеньнице» (в верхних покоях княжьего терема). Из толпы раздались призывы подсечь сени и захватить Мономашича и его дружину. Но Изяслав не позволил разразиться драме. «Не дай ми того Бог, яз не убийца есмь братьи своей, — сказал он буянам. — А се [а он, то есть Вячеслав] ми есть яко отець… А яз сам полезу [пойду] к нему». В сопровождении только нескольких дружинников он поднялся к Вячеславу. Дядя и племянник облобызались и сели рядом. Изяслав взял почтительный тон и все-таки уговорил Вячеслава покинуть Киев под предлогом того, что не может поручиться за его безопасность. «Отце, кланяю ти ся, — говорил он дяде. — Не лзе ми ся с тобою рядити [договариваться]. Видиши ли народа силу, людии полк стояща? А много ти лиха замысливають, а поеди же в свои Вышгород. Оттоле же ся хочю с тобою рядити». — «Аже ныне тако есть [раз так], сыну, а то тобе Киев, а я поеду в свои Вышгород», — ответил Вячеслав и поехал из Киева. Как он потом вспоминал, киевляне проводили его «с великим соромом», то есть насмешками и улюлюканьем [299] .
299
Такое отношение к старшему Мономашичу было, впрочем, не всеобщим. Никоновская летопись сообщает, что какая-то часть киевского общества относилась к Вячеславу с симпатией за его «простоту».
Однако по прошествии двух-трех недель Изяслав вдруг позвал Вячеслава назад. Причиной тому были военные приготовления Юрия, который, сидя в Городце, скликал против племянника своих обычных союзников — Давыдовичей, Ольговичей, Владимирка Галицкого и «диких» половцев. Ввиду неизбежной войны с младшим дядей Изяслав лично прибыл в Вышгород и предложил Вячеславу взять себе Киев и в придачу к нему любую другую волость. Поведение племянника слишком явно походило на непристойный фарс, поэтому Вячеслав дал волю гневу: «Чему [почему] ми еси во оном дни [недавно] не дал, но с великим соромом ехах ис Киева? Аже рать идет из Галича, а другая от Чернигова, то ты мне Киев даешь!» Но Изяслав был ласков, как никогда, заверяя дядю в самых искренних чувствах: «Яз есмь к тобе слал, а Киев тобе дая, и то ти есмь являл [объявляя тебе]: с тобою могу быти, а с братом твоим Гюргем не управити ми есть. Но тебе люблю, акы отца, и ныне ти молвлю: ты ми еси отець, а Кыев твои, поеди во нь [в него]». После таких слив добрый Вячеслав размяк, и оба князя поцеловали крест на гробе святых Бориса и Глеба в том, чтобы «Изяславу имети отцемь Вячеслава, а Вячеславу имети сыном Изяслава». Бояре же их поклялись «межи има добра хотети и чести ею [их] стеречи, а не сваживати ею [не ссорить их]».
Решив бить врагов поодиночке, Изяслав во главе киевского ополчения и «черных клобуков» выступил против Владимирка (август 1150 г.). «Се ми [он ко мне] есть ближе, к тому пойду переже [прежде]», — так объяснил он свой замысел. Владимирко с многочисленными галицкими полками стоял в верховьях реки Ольшаницы (приток Стугны). Поначалу, увидев на другом берегу одни передовые отряды Владимирка, «черные клобуки» затеяли с ними перестрелку через реку, но, когда показалась вся огромная галицкая рать, «поганые», а следом за ними и киевляне пришли в трепет. Ими завладела одна мысль: как бы Владимирко не начал переправу. «Княже, сила его велика, а у тебе мало дружины, — наперебой кричали они Изяславу. — Да же не переидеть на ны черес реку; не погуби нас, ни сам не погыни. Но ты наш князь, коли силен будеши, а мы с тобою. А ныне не твое время, поеди прочь». Тщетно Изяслав взывал к ратной чести: «Луче, братие, измрем еде [здесь], нежели сором возмем на ся!» — его не слушали. Видя повальное бегство своего войска, Изяслав наконец и сам поворотил коня вслед за общим людским потоком. К счастью для него, Владимирко не сразу пустился в преследование, усмотрев во внезапном бегстве киевлян хитрый маневр, устроенный противником с целью заманить его в ловушку. Поэтому, когда галичане все-таки кинулись в погоню, то смогли настигнуть только «зад» Изяславова войска, который и был частью изрублен, частью взят в плен.
Но, едва вбежав в Киев, Изяслав понял, что попал из огня да в полымя. Не успел он сесть с «отцом своим» Вячеславом за обеденный стол, как в городе поднялся переполох. Оказалось, что почти в то же самое время с другой стороны Днепра к Киеву подошел Юрий со всеми черниговскими князьями, и многие жители Подола уже перевозят его ратников в лодках на киевский берег. Философски заметив дяде, что «не наше веремя ныне есть», Изяслав посоветовал Вячеславу ехать в «свой Вышгород», и сам, дождавшись ночи, тоже выехал с дружиной из Киева, держа путь на Волынь.
Доброхотство киевлян к Юрию летописец объясняет тем, что они «убоявшеся» приближения Владимирка и постарались побыстрее впустить в город того князя, который, как они надеялись, не будет вести себя как завоеватель среди покоренных. Галицкий князь и в самом деле появился возле Киева уже на следующий день. Юрий встретился с ним за городом, в урочище под названием Олегова могила (на Щекавице). Вопреки ожиданиям киевлян Владимирко держался почтительным богомольцем, быть может послушав совета своего союзника. Он посетил все святые места в Киеве и Вышгороде и через несколько дней, подтвердив новыми обетами «велику любовь» с Юрием, уехал назад в Галич.